Проблемы оптимизации стохастических систем

Print PDF

В продолжение пользы социального равенства

(хотя есть и дополнительный к нему вред или, точнее, риск)

Резюме. Обсуждаются альтернативные варианты оптимизации популяционной структуры у животных и социальной у гомосапов. Рассматриваются два возможных экстремума — максимальная конкурентность в распределении нужного ресурса между особями разного «качества», второй — «силовое» установление равенства в снабжении им до начала конкуренции между индивидами, при их формировании. Первый подход увеличивает «свободу» и максимизирует точность выделения «лучших» и монополизацию ими ресурсов пропорционально «качеству». Второй — увеличивает «равенство» позволяя достичь максимума продуктивности на выходе, от рождающихся детей до «интеллекта нации».

***

Рассмотрим систему из n независимых индивидов, конкурирующих друг с другом за некий ресурс. Это могут быть самки в популяции тетеревов, самцы в популяции якан, люди, конкурирующие за доступ к образованию, лечению, возможностям самореализации (скажем, в науке) — или, например, к суду.

Симметрия конкуренции за социальный ресурс у животных

Об устройстве этих систем у животных, см. «Как птицы нарушают правило Бейтмана». Самое важное здесь, что у видов с токовыми сиcтемами нетокующий пол — всего лишь ресурс для собирающихся на току самцов (или самок), а не участники коммуникации, как половые партнёры у стайных или территориальных видов.

И наоборот, собравшиеся на току и особо рискующие жизнью индивиды — ресурс «ценных генов» для особей противоположного пола, почему они и копируют поведение друг друга (т. н. mate choice copying). См. критерий Дьюи, позволяющий отличить одно от другого (коммуникация «на равных» вместо «принуждения» к должной реакции, или нет), и он же применительно к обществу.

В силу принципа гандикапа Амоса Захави они так контринтуитивно оценивают приспособленность самцов к местообитаниям, врагам и опасностям данной местности (чем больше проводит времени на току и сильнее «высовывается», рискуя жизнью и/или проигрышем, в демонстрациях, тем лучше приспособлен). По той же причине демонстрации токующего пола направлены друг на друга, а не на противоположный; тот «просто» делает акт выбора, даже не партнёра, а отражающего его статус места на току и спаривается, почти не вступая в обмен демонстрациями с владельцем.

Поэтому самки путешествуют между «собраниями» самцов на токах¹ разной численности и интенсивности конкуренции, так что могут сравнить и выбрать «лучшее место» для последующей яйцекладки вокруг. Система таким образом, вполне симметричная; вторая часть её, связанная с конкуренцией и выбором нетокующего пола, по понятным причинам реконструируется труднее и в полном объёме известна только недавно (как и «внесистемные спаривания» подчинённых самцов у райских птиц, тетеревов и пр., сильно уравнявшие шансы на «распространение своих генов» с доминантами). Соответственно, конкуренция самок не менее интенсивна, чем у самцов, и межиндивидуальная дисперсия по приспособленности тоже, см. работы для млекопитающих и птиц (1-2-3), а также теоретический анализ проблемы (или здесь).

У территориальных или стайных видов потенциальные партнёры равно участвуют во вполне симметричном обмене демонстрациями, в ходе которого сближаются, «оценивая» друг друга, чтобы либо отвергнуть и сближаться с новым партнёром, либо образовать долговременно-устойчивую пару.

Первый экстремум  — максимум свободы

Зададимся вопросом: какая структура подобных систем оптимальна? (последнее я пока специально не определяю чётко). Первый подход здесь — распределять ресурс сообразно «качеству» особей. Оно, как понятно, проявляется в конкуренции за него, идущей по неким постоянным правилам. У животных  это обеспечивают видовые сигналы и механизмы коммуникации, «наказывающие» проигрышем отвечающих на демонстрации прямым действием или уклоняющихся от следования определённому «синтаксису», организующего обмен данными демонстрациями. У людей — правилами fair play, неизменно устанавливаемыми для всех видов «соревнований» сообразно нормам и принципам данного социума; они, в свою очередь, зависят от формационной принадлежности и конкретной истории последнего, также как классовой принадлежности состязающихся. Т.е., как у животных, сложились исторически под действием конкуренции и отбора, только в ходе не эволюции, а собственно истории (как и почему первая переходит во вторую, см. «Про селекционистский подход к социальной истории»).

В обоих случаях в конкурентном процессе индивиды естественным образом делятся на «лучших» и «худших»: первые получают больше самок, лучшие территории, высший статус в иерархии и т.д. У людей это проявляется там, где число жён (т.е. рабочих рук и производителей будущих рабочих рук) пропорционально богатству мужчины или его отца. Или там, где доступ к образованию и успехи в нём почти полностью заданы возможностями (в т.ч. образованием) родителей, как в современных развитых странах (кроме Скандинавии). А от образования зависит зарплата, т.е. те самые возможности; круг замыкается, воспроизводя классовый разрыв.

Животные здесь отличаются от людей в лучшую сторону: у них появляются альтернативные стратегии (клептогамия, нетерриториальность и пр.), позволяющие данное разделение обойти, «выровняв» приспособленность доминантов и подчинённых. Проигрывают в этой системе «средние», запаздывающие со специализацией поведения. Люди, увы, существа разумные, а значит обучаемые и убеждаемые. У них в классовом обществе появляется угнетение, разными способами мешающее большинству членов эксплуатируемой группы классовый барьер обойти. Сегодня это примерно на треть обусловлено худшей средой обитания, меньшими и худшими ресурсами для демоса в сравнении с «чистой публикой», на две трети — разными формами убеждения и самоубеждения их в том, что это деление честное, они свободны, а сложившееся положение «естественно» (в смысле биологической ли равноценности, или в смысле справедливости в человеческом плане).

Переходя на язык социальных взаимодействий и конфликтов, данный подход создаёт максимум свободы, в либеральном понимании — свободы рук за общим столом. Соответственно, деление на «лучших» и «худших», сложившееся здесь и сейчас, в следующие моменты лишь подкрепляется и усиливается. Здесь максимизируется точность распределения ресурса между особями разного «качества» в каждый данный момент, но ценой сокращения общей продуктивности популяции, ожидаемой от использования такого ресурса, «на длинной дистанции»: в случае половых партнёров это репродуктивный выход, как в примере с мормонами, в случае образования — «интеллект нации», в случае медицины – среднеожидаемая продолжительность жизни. По этой причине большинство бедняков живёт не в самых бедных странах, но в (при прочих равных) наиболее рыночных и т.д.

Поэтому настоящая диктатура (якобинская диктатура, диктатура пролетариата в СССР) — это ограничение либеральных свобод, в первую очередь очередь свободы торговли и свободы печати, в условиях, когда их осуществление ведёт к голоду или военному поражению страны. И осуществляется она в интересах трудящихся и против цензовых классов. Даже чуточное ограничение этих свобод в Первую мировую (нормирование распределения продовольствия с затруднением выселения неплательщиков) значимо улучшило питание демоса в Англии и Франции (где не было голода, обусловленного блокадой, плохой питание было чисто следствием дороговизны.

Второй экстремум — максимум равенства

Следовательно, второй подход – организация равного доступа к ресурсам и/или обеспечения им всех поровну: а конкурируют особи здесь не по степени монополизации ресурса, а по «плодам» его использования в жизненном цикле: численности выращенного потомства, если речь идёт о самках, квалификации и умственных достижениях, если речь идёт об образовании и пр.

Это создаёт максимум равенства (а если говорить об общественной жизни – и братства): устанавливается реальная одинаковость стартовых возможностей. Конкурентность особей здесь ограничивается «силой», почему «состязание» их на жизненной дистанции оказывается «честным», максимально способствующим реализации индивидуальных талантов каждого а не подкреплению социального статуса как в первом случае, при минимизации ненависти и агрессии соревнующихся (у социальных животных – разнообразию жизненных стратегий, разными способами дающих сходную приспособленность).

В обществе это максимум самореализации, т.е. свободы в нормальном человеческом смысле (и одновременно братства, т. к. разнокачественность индивидов не перерастает в неравенство). См. один из примеров, зачем нужно и чем рационально оптимизировать систему через реальное равенство, т. е. социализм и коммунизм.

По России (вслед за прочими странами) ездит кореянка, делится впечатлениями. В том числе её восхитило (и было неожиданным), насколько у нас тёплые квартиры при сильно меньших зарплатах, чем в Европах. Там она была прошлым январём и заметила, что в домах слишком холодно, притом что климат не такой холодный как у нас. Там она складывала всю свою летнюю одежду на дно сумки, тогда как в России не может положить свою короткую маечку вниз, хотя это самая холодная зима, с которой она сталкивалась за время поездки.

«Россия действительно новая страна для меня»

Централизованная система отопления — частный пример выигрыша от обобществления, установившего равный доступ к энергии. Чем каждый будет решать свои проблемы (тепла, чистого воздуха, доезжания до места назначения) своими частными средствами, мешая друг другу (а/м, личные фильтры, локальное теплоснабжение), дешевле и разумней вложить меньшие средств в общественную инфраструктуру делающую то же для всех эффективней, с меньшими затратами средств, рабсилы и материалов (детские сады и ясли, бесплатные образование и здравоохранение, дотируемые квартплата и транспорт, в т.ч. дальний или метро, советская система РЖ и пр.).

А вот что бывает, когда этого нет даже в богатых странах. В Абу-Даби канализация развита только в здании, но не предусмотрена в городе в целом. Поэтому кал и моча жильцов накапливаются в большом хранилище под зданием, а затем вывозятся ассенизационными грузовиками, которые забивают все выезды из города, см. naturschutz п.11 .

В популяции это минимум социальной дезорганизации: потери от неё зачастую превышают потери от хищников, скажем у облигатно-колониальной пестроносой крачки Thalasseus sandvicensis гибель птенцов от агрессии взрослых соседей и других проявлений социальной дезорганизации — 18.3% от числа отложенных яиц и 19.8% от числа вылупившихся, 34,2% случаев гибели от разных причин, при отсутствии хищников в районе исследований; при их наличии смертность от тех и других сравнимы (в других местах, однако, она ниже).

Тоже мы видим у других таких видов, скажем, у морского голубка Larus genei (1-2), черноголового хохотуна Larus ichtyaetos и пр. Вообще, чем выше социальная плотность группировок, тем сильнее на особей действует социальный стресс (у людей сюда входят все риски насилия, криминала, дискриминации пр. всё вызывающее страх и беспомощность) в сравнении с энвиронментальным, куда входят хищники и др. опасности.

Это экстремум продуктивности «на выходе» для обществ или популяций, использующих данный ресурс, т.е. общее благо. Скажем, при первом подходе читать нужные буржуйские статьи по теме могут лишь члены команды, глава который устойчиво получает гранты, т.к. знаменит, что даёт им и их направлению понятное преимущество перед другими командами и их подходами. При втором – могут все, благодаря советской системе РЖ, сегодня ужавшейся на 95% и сервису Sci-Hub Александры Элбакян, а потом, при равной осведомлённости о работах друг друга, получится лучше сравнить качество собственно результатов, что по интересности сегодня, что по перспективам долговременного развития.

Или чем выше неравенство в оплате труда учёных, тем ниже «выход» научной продукции сообщества (скажем, на доллар вложений). Так, Fortin J-M, Currie DJ (2013) исследовали, что даёт больше отдачи — дать много небольших грантов или мегагранты «лучшим»? Ожидаемо первое лучше второго в смысле отдачи.

На деле это довод против грантовой системы как таковой, и за «железную чашку риса» для всех действующих учёных, вместо «стеклянной» для «лучших». Поскольку все их темы и направления нужны для полночленного развития соответствующей научной дисциплины, ничего нельзя отсечь без ущерба для неё, см.в комментариях².

Управленческие следствия, в т.ч. для науки

Иными словами, желая максимально поощрить «лучших», мы подрываем среду, благодаря которой они стали такими, затрудняя формирование завтрашних «лучших».

Платой оказывается сугубая неустойчивость положения «лучших» здесь и сейчас, ибо в следующих поколениях им, их потомкам и пр. всё труднее выдерживать конкуренцию с «поднявшимися» благодаря равному доступу к ресурсам. Почему они склонны использовать какие-то другие факторы, чтобы законсервировать положение и быть не столько «лучшими», сколько «верхними». «Худшим» сегодня приходится вариировать жизненную стратегию, чтобы пройти этот барьер и массовым вхождением в число «лучших» уменьшать существующее разделение «нижних» и «верхних».

Иными словам, эта концептуальная схема на одних основаниях задаёт правила дифференциации альтернативных стратегий в популяциях позвоночных и «силовые линии» общественной борьбы людей.

Соответственно, скажем, есть две формы поддержки науки. Первый эксплуатирует грантовая система: дать максимум ресурсов «лучшим» по неким формальным показателям здесь и сейчас, чтобы они распорядился ими в соответствии со своими исследовательскими и организационными планами. Типа, оставить 1000 конкурентоспособных завлабов, а всё прочее пускай отомрёт. Что очень удобно «лучшим», наиболее эгоистичной их частью активно поддерживается и ввиду заслуженной славы выглядит убедительно. Однако вне соответствующего лоббизма поддержкой науки называют нечто другое – прогресс школ и направлений исследований, особенно перспективных и прорывных, во всём их разнообразии, полезном для страны.

Вот здесь конкурентный подход контрпродуктивен по двум причинам. Во-первых, самые талантливые из «лучших» уже специализированы к исследованиям в своей области, руководство исследованиями в других означает падение эффективности, примерно как нельзя есть двумя ртами. Во-вторых, они стали такими эффективными не благодаря природным талантам, а благодаря удачным биографическим и социальным обстоятельствам, поставившим их столь же талантливых коллег в уязвимое и неконкурентоспособное положение, а то и вовсе вытеснившее их из науки. Причём чем больше масштаб этого бедствия для большинства, как на постсоветском пространстве в последние 30 лет, тем убедительной выглядят, увы, доводы сторонников 1го подхода, при всей их ложности – по понятным причинам пойдёт своего рода «самоизреживание» научных направлений и школ, пока не останутся несколько – не самых сильных, но лучше всего встроенных на подсобных ролях в международные исследовательские цепочки, а от сильнейших полевых и эволюционный направлений отечественной науки не останется ни следа. Как это уже случилось в постсоветских странах поменьше и всегда было в странах третьего мира, см. «Крохотки научно-образовательные«.

Нужно восстановить расширенное производство научного знания, а для этого нужно не «больше питать» самых сильных сегодняшних исследователей, но выращивать новые и в областях, где сравнимых исследователей у нас пока нет, и в дополнение к уже имеющимся, чтобы не были монополистами. А это предполагает примерное равенство в обеспечении уже сложившихся направлений и школ, при выделении сравнимых ресурсов в 1) в систему воспроизводства научных кадров, преподавание и научную работу студентов. Именно преподаватель, руководитель студкружка, даже если не самый эффективный учёный, может открыть талант и направить его по цели, — в том числе в область, где он лишь «компетентный читатель», а не специалист; и 2) в изменение неблагоприятных социальных обстоятельств, оттесняющих большинство из науки, особенно молодёжи. Если коротко, здесь мы ставим не на тех, кто уже продуктивен, а на поиск и реализацию талантов, способных стать продуктивными завтра, и на возвращение в науку тех, кто был из неё исключён по независящим от себя обстоятельствам.

Про безопасное реформаторство, по аналогии с безопасностью на дорогах

Либеральная идея, что надо минимизировать госфинансирование науки и пустить её в свободное плавание конкуренции на международном рынке научных продуктов по технико-тактическим характеристикам точно соответствует левой идее, что надо закрыть все НКО, чтобы государство воленс-ноленс начало выполнять свои социальные обязательства, не приватизируя их, не перекладывая на других. Обе они эмоционально привлекательны точным соответствием общей идеологии, вторая — так  даже прогрессивна и правильна, однако немедленная реализация той и другой обрушит систему, навредив массе людей, которым нужно заниматься наукой/получать социальную помощь здесь и сейчас. А то и погубит их.

Отсюда прагматическое правило для оценки степени безопасности реформ для дела, которое, как декларируется, они призваны улучшать. Если говорят — мы отсечём всё отсталое/нежизнеспособное (невидимой рукой рынка или иным социальным скальпелем), значит погубят систему в целом, ибо отсталое/нежизнеспособное там несёт свою функцию. Скажем, даже плохой, малопубликующийся учёный, но следящий за новостями, верно ориентирует в предмете студентов,которые благодаря этому станут первоклассными талантами.

Если он сократится, не пройдя конкуренцию, этим ребятам некому будет дать нужный старт, не у всех есть подходящее для этого социальное окружение. Соответственно, воспроизводство данной научной области подорвётся и т.д.

Если же говорят — плохое/отсталое отомрёт само, но мы увеличим социальную притягательность лучших, работоспособных примеров (лучших школы, исследователей и пр.), защитим их от существующих факторов риска и, главное,обеспечим равный доступ населения к производимым ими знаниям, возможностям, социальным лифтам и пр. — тогда да, это стоит поддерживать.

Источник wsf1917

Историческая часть: свобода, равенство и братство

Афины (основанные на гражданском равенстве и прямой демократии):

«…единодушное осуждение беспрецедентной демократии города мыслителями, олицетворявшими его беспримерную культуру – Фукикидом, Сократом, Платоном, Аристотелем, Исократом или Ксенофонтом. Афины так никогда и не создали никакой демократической теории – практически все выдающиеся аттические философы или историки придерживались олигархических убеждений. Аристотель предложил наиболее полное выражение этой точки зрения в своём решительном требовании исключения из идеального государства всех кто занимается физическим трудом».

«Афины, имевшие самую полную демократию в Древнем мире, так и не породили ни одного ее крупного теоретика или защитника. Парадоксально, но вполне логично, что именно Рим³, не знакомый ни с чем, кроме ограниченной и репрессивной олигархии, породил самые выразительные плачи по свободе в античности. Не было никакого реального греческого эквивалента латинского культа Libertas, которому посвящены столько серьезных или ироничных страниц у Цицерона или Тацита».

Перри Андерсон. Переходы от античности к феодализму (+ рецензия).

И шире: политическая жизнь классового общества, от античности до современности, мечется между альтернативами «аристократическая республика vs демократическая диктатура». Пишет evgeniy_kond:

«по гл.2. Ельницкий Л. А. Возникновение и развитие рабства в Риме в VIII — III вв. до н. э.

Сама возможность определения тирании как демократической показалась мне свежей и парадоксальной. Мы-то воспитаны советской школой в республиканских и тираноборческих традициях русской интеллигенции 19 в. (а традиция эта между прочим буржуазная, а не пролетарская). Но в практике 2,5 тыс. давности с точки зрения угнетенного большинства крайнюю степень рабовладельческого террора воплощала именно аристократическая республика (Спарта и т.п.), в то время как многие успешные демократические движения рабов и пр. неполноправного населения неизбежно вели к установлению тирании, когда тиран подавлял аристократию, опираясь на поддержку масс.

С этой точки зрения общепринятая платоновская классификация (монархия, аристократия, олигархия, демократия) – очевидно классовый идеологический продукт, который описывает внутреннее устройство государства, состоящего как бы только из одного господствующего класса. Эффективность такого устройства для этого класса угнетенным массам малоинтересна.

Характерен в этой связи упор нашей исторической традиции на провальном гладиаторском восстании (Спартака) как вершине «освободительного» движения рабов и, как вывод, неизбежной провальности вообще любых возможных восстаний этого (что неявно подразумевается) дебильного сброда с парализованной политической волей. Что, оказывается, было не так.

Из той же исторической традиции невозможно понять и феномен сталинизма, который преподносится ею или как исключительно национальный, или переформатируется в «эффективный менеджмент» для лучшей усвояемости в рамках своей идеологии, хотя надеюсь, стало понятно, как давно можно найти очевидные исторические аналогии.

Разумеется, следует отметить, что, насколько лестно возможность демократической тирании характеризует способности рабов столь давнего времени, настолько же позорно и трагично, что классовое сознание, интеллектуальное и психосоциальное развитие русского пролетариата 20 в. оказалось сведено на уровень 2,5 тыс. давности.

По-моему, именно модель сталинизма как демократической тирании отстаивают современные сталинисты, эта же модель помогает понять и определенную обоснованность их претензий обелить Сталина как вождя и освободителя народов.
Тут есть соблазн провести еще одну аналогию: Аристократическая республика/демократическая тирания – буржуазная республика/диктатура пролетариата, но понятно, что персональная тирания – это не диктатура класса.

Можно кстати вспомнить и некоторые характеристики Наполеона буржуазными современниками: «уничтожил тиранию и активный суверенитет народа, укрепил политическое господство собственников».

Источник

Обе альтернативы ложные и опасные, как Сцилла с Харибдой: чтобы пройти между ними, нужен социальный прогресс и следующее из него приобщение угнетённых масс к достижениям высокой культуры за счёт этих самых верхов, или при реформизме, за счёт государства, служащего этим верхам. То есть левая политика (и не зря в нынешнем глубоко правом мире слово «прогресс» стараются не использовать именно там, где оно должно быть основным термином – в социологии, политологии и т.п.). Тогда из соединения свободы и равенства родится искомое братство, а не взаимоуничтожение того и другого в нынешнем потребительско-постмодернистском раю.

Via wolf_kitses

Примечание