Страна, победившая научпоп

Print PDF

В продолжение «нужна ли наука для популяризации науки?»

Резюме. Третья часть очерка истории отечественной научно-популярной литературы Евгения Ваганова «Жанр, который мы потеряли ». Автор показывает, что «интерес общества к науке слабо зависит от тиражей научно-популярной литературы. Именно промышленное развитие тянет за собой развитие системы научно-популярной периодики и литературы. Не наоборот».

«Почти идеальная синхронизация мощного индустриального и научно-технического развития с ростом тиражей научно-популярной литературы наблюдается в странах с совершенно разным политическим устройством. Совпадения между взрывным ростом интереса к научно-популярному жанру и уровнем промышленного и научно-технического развития в тех или иных странах настолько многочисленны и очевидны, что можно, пожалуй, говорить о некоей социальной закономерности. Эта социальная закономерность находит постоянные эмпирические подтверждения и в истории нашей страны». Поэтому первая часть публикации посвящена подъёму жанра в СССР в связи с индустриализацией и строительством социализма, вторая — в военные годы и акмэ в годы спокойного развития СССР, третья — спаду и деградации в современной РФ в связи с деиндустриализацией как одним из следствий «второго издания капитализма».

***

Евгений Ваганов

В течение нескольких лет мне довелось вести семинар по научной журналистике в одном из высоко котируемых негосударственных университетов. Слушатели — студенты 5-го и 6-го курсов факультета журналистики и филологии. Для того чтобы определить общий уровень подготовки слушателей и понять, от какой печки танцевать, я проводил небольшое анкетирование — 8–10 вопросов из разных областей науки, требующих скорее показать свой кругозор и мировоззрение, чем глубину знаний тонких научных материй. Вопросы я все время варьировал, но два были неизменны:

1. «Как вы считаете: миф или реальность высадка американских астронавтов на Луну?»; 2. «Какую последнюю научно-популярную книгу вы прочитали?»

В моем распоряжении оказались 44 анкеты. Как распределились в них ответы, стоит рассказать.

«Книгу не помню. Читал журнал…»

На первый вопрос — «Миф или реальность высадка американских астронавтов на Луну?» — 23 студента (т. е. больше половины — 52,3%) однозначно ответили — миф. Твердо были уверены, что это реальное событие — 12 человек (27,3%). 9 слушателей дали развернутые ответы: «На реальность похоже больше» — 4 ответа; «Неопровержимых доказательств нет» — 2 ответа; «Нам показывают то, что мы хотим видеть» (т. е. надо думать, это ответ скептика); «Ответ не с научной точки зрения — верю»; «Вопрос веры».

А вот сводка ответов на второй вопрос — «Какую последнюю научно-популярную книгу вы прочитали?». Вообще не читали или не смогли вспомнить, когда и что читали — 17 человек (38,6%). «Наука Каббала» — 2 ответа. По одному ответу удостоились: М. Веллер «Все о жизни», М. Семенова «Славяне», Дэн Браун «Код да Винчи». Встречались и более экзотические ответы: «10 лет назад прочла книгу о Солнечной системе»; «Учебник по физике. 11 класс»; «Концепции современного естествознания. Учебник»; «Человек без границ»; «Общаться с ребенком. Как?», «Психология влияния»; «Посмотрела знаменитый фильм о свойствах воды».

Дальше пошла «тяжелая артиллерия» — специальная литература: У. Эко «Как написать дипломную работу» (2 ответа), «Нефтегазовая промышленность России», А. Зеркалов «Этика Михаила Булгакова», А. Шопенгауэр «Мир как воля и представление».

Несколько человек оказались поклонниками научной фантастики: Аркадий и Борис Стругацкие «Понедельник начинается в субботу» (2 ответа), А. Ривазов «Одиночество 12».

(Как мы видели в первой части книги, «Страна победившего научпопа», и как будет видно из дальнейшего изложения, это вообще весьма устойчивая и не безосновательная традиция — отождествлять научную фантастику, science fiction, и научно-популярную литературу.)

Среди собственно научно-популярных изданий по разу были упомянуты: В.П. Эфроимсон «Генетика этики и эстетики», Б. Стайгер «Загадки пространства и времени», С. Хокинг «Черные дыры и молодые Вселенные». Научно-популярные интересы остальной части студентов хорошо выразил один из респондентов: «Книгу не помню. Читал журнал…» Итак, научно-популярные журналы: «Что нового в науке и технике» (один ответ) и, наконец, лидер — «Вокруг света» (3 ответа).

Каких-то особенных комментариев, на мой взгляд, к этому мини-исследованию не требуется. Хотя вопросы возникают, например такой: почему современное российское общество не интересуется достижениями науки? Типичный ответ на этот вопрос таков: «Вспомним — тираж журнала “Наука и жизнь” в старые добрые времена превышал 3 миллиона, журнала “Знание — сила” — миллион. А сейчас журнал «Знание — сила» счастлив, выйдя на тираж в семь с небольшим тысяч». Я процитировал заместителя директора Института прикладной математики им. М.В. Келдыша РАН Георгия Малинецкого.1 Очень характерное высказывание, когда речь заходит на такую экзотическую сегодня тему, как состояние рынка научно-популярной литературы в стране. Да, тиражи были миллионные. И не только этих журналов (см. табл. 3.1).

И все-таки, по-моему, не стоит преувеличивать (и тем более демонизировать) роль СМИ в формировании позитивного (или негативного) имиджа и престижа науки в общественном сознании. Эта тема, впрочем, требует специального рассмотрения. Нам же сейчас важно подчеркнуть другое. По-видимому, мы имеем дело не со случайным артефактом вырвавшегося наружу подсознательного. Ведь известно, что массовые стереотипы не могут существовать, не совпадая в принципиальных моментах с реальностью. И у такого способа социальной самоидентификации значительной части российских (да и западных тоже) ученых, наверное, имеются основания.

* * *

Согласно результатам общенационального опроса общественного мнения в США в 1989 году, в списке наиболее престижных профессий ученый занимал второе место после врача, опережая инженера, министра, архитектора, юриста, банкира, бухгалтера, бизнесмена.2 Удивляет другое: и в 2005 году, т. е. спустя 16 лет, этот показатель престижности профессии ученого остался в США на том же уровне, ученые и врачи пользовались одинаково наибольшим уважением у 52% опрошенных; учителя — у 48%. Аналогичный опрос проводился в 2001 году и в странах ЕС. Вот его результаты: врачи — 71%; ученые — 45%; инженеры — 30%. (Данные любезно предоставлены Леонидом Гохбергом, директором Института статистических исследований и экономики знаний ГУ — Высшая школа экономики. — А.В.)

В СССР подобных социологических исследований, судя по всему, не проводилось (по крайней мере мне не удалось найти никаких ссылок на их результаты). Это и неудивительно. Достаточно сказать, что в Советском Союзе в 70–80-е годы прошлого века число научных работников составляло около полутора миллионов человек, а всего в сфере науки и научного обслуживания было занято 4,5 миллиона человек — почти 4% всех занятых в народном хозяйстве. С 1930 по 1980 год численность ученых в СССР удваивалась каждые 6–7 лет!3 Научная работа стала превращаться в одну из массовых профессий. В такой ситуации никому, даже социологам, не могло прийти в голову задавать «глупый» вопрос о том, какая профессия престижней — ученого или бухгалтера. Впрочем, и сама наука социология с 1929 по 1955 год была фактически запрещена. Термин «социология» мог быть употреблен не иначе, как в сочетании «буржуазная социология».

Принципиально иная картина — в современной России. По данным Центра исследований и статистики науки Министерства образования и науки РФ (2005), из 13 оценивавшихся с точки зрения их престижности занятий в России профессия ученого оказалась на 11-м месте.4 И это не случайные артефакты статистической выборки…

Повторяю, такое снижение престижа науки и ученых (хотя, строго говоря, это не одно и то же для общественного сознания; но сейчас мы не будем вдаваться в эти тонкости) произошло за исторически кратчайшее время.

К началу 1970-х годов в отечественных академических и отраслевых институтах работало более 33% численности научных работников всех стран мира и существенно больше, чем в США: на 10 тысяч человек, занятых в народном хозяйстве СССР, приходилось около 100 научных работников, а в США — 71, в Великобритании — 49. На 10 тысяч рабочих и служащих, занятых в промышленности и строительстве СССР, приходилось 234 научных работника, в США — 205, а в Великобритании — 116 человек.5

Но и тираж только одного американского научно-популярного журнала «Scientific American» в 1980-е годы тоже достигал 7 миллионов экземпляров в год (т. е. более 580 тысяч в месяц).6 В те же годы ежемесячный тираж другого «монстра» американского научпопа, журнала «Discover», составлял 750 тысяч экземпляров.7 То есть и американцам было чем гордиться в этом плане. Мало того, и сегодня тираж «Scientific American» остается примерно на том же уровне: 555 тысяч в США плюс 90 тысяч на других языках (данные на декабрь 2005 года).8

* * *

Таким образом, ситуация с процветанием научно-популярного жанра (научпопа) в СССР была отнюдь не уникальной. Он процветал (и процветает) всюду, где было (и продолжается) промышленное, индустриальное развитие экономики. Например, в тех же США в начале 1950-х годов тираж журнала «Collier’s» подскочил до миллиона экземпляров сразу же после того, как в нем начала публиковаться серия статей «отца» американской практической космонавтики Вернера фон Брауна о перспективах исследования космоса с помощью ракет.

В США в 1972–1978 годах 52–60% опрашиваемых были убеждены, что наука приносит больше пользы, чем вреда; противоположной позиции придерживались от 2 до 5% американцев. (В Англии этот показатель был еще выше: в 1990 г. 76% опрошенных считали, что наука улучшает ситуацию в мире.)9 Подобный настрой общественного мнения остается на удивление стабильным. Опрос, проведенный в 1998 году в США, показал, что интерес к науке и технике среди американцев сейчас велик как никогда — 70% опрошенных заявили, что интересуются этими проблемами.10

Синхронизация показателей интереса к науке (причем позитивного интереса) на определенных временных отрезках в странах с различным политическим строем (США, ЕС и СССР) сама по себе очень любопытна. Я бы в связи с этим рискнул предположить, что продаваемость (а вернее, покупаемость) научпопа — это величина инвариантная для определенного типа (этапа) развития любого общества. Конкретно — для индустриального и постиндустриального этапов, вне зависимости от политического строя.

Вот, кстати, хорошее подтверждение сказанному. Газета «С.-Петербургские ведомости» от 17 декабря 1906 года сообщала своим читателям: «Газета «Petit Parisien» устроила анкету, обратившись с вопросом, кто самый великий гражданин Франции XIX века, и получила 15 миллионов откликов. Величайшим человеком признан Луи Пастер (1 138 425 голосов). Далее голоса подали за Гюго, Гамбетту, Наполеона I, Тьера, Карно, Дюма-отца, Ру, Пирмантье, Ампера…».11 Обратите внимание: из десяти самых великих своих соотечественников французы назвали четырех ученых-естествоиспытателей (Пастер, Карно, Ру, Ампер). Да и президент Франции Адольф Тьер прославился не только как политик, подавивший Парижскую Коммуну (1871), но и как историк — один из создателей теории классовой борьбы и автор «Истории Французской революции».

Но ничего удивительного в таком выборе французов нет, если учесть, что все это происходило на фоне беспрецедентной в истории человечества промышленной революции — прежде всего в европейских странах и в США. Если до середины XVIII века национальный доход на душу населения, производимый почти на всей территории Земли, не очень отличался от местности к местности, то в ходе промышленной революции, начавшейся в Англии, ситуация кардинально меняется. В 1750 году территории, которые сегодня традиционно относят к «третьему миру», произвели валовой национальный продукт, оцениваемый в 112 миллиардов долларов, а нынешние развитые страны всего — 35 миллиардов долларов (в долларах США 1960 года). Но уже к 1913 году объем производства ВНП составил 217 и 430 миллиардов долларов соответственно…12

В 1994 году соотношение расходов на научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки между США и странами Африки составляло примерно 54,3 : 1. Этот градиент НИОКР и стал определяющим для мирового политического развития.13 Логика технологической экспансии определяет логику экономическую и политическую. В 2003 году внутренние затраты на исследования и разработки в США и в России составили 284 584,3 миллиона долларов и 16 317,2 миллиона долларов соответственно.14 Соотношение — 17,4 : 1. Конечно, это втрое лучше, чем Африка в сравнении с США, но как-то не возникает желания гордиться таким «достижением».

Увы, чтобы оставаться адекватным реальности, сравнивать отечественные показатели приходится с африканскими, в лучшем случае — с южноамериканскими. Промышленные и научно-технические революции порождают интерес к науке в обществе. Как следствие — рост интереса к научно-популярному жанру, причем представленному в любых медиаформах. Отсюда, например, и еще один факт, (удивительный для сегодняшней России): согласно результатам недавнего опроса, Стивен Хокинг, английский космолог и астрофизик, — один из трех самых уважаемых современников для британских юношей от 16 до 18 лет.15 Символично, что и книга Хокинга «Краткая история времени» (1988) стала одной из самых успешных за всю историю научно-популярного жанра: 237 недель она оставалась в списке бестселлеров лондонской газеты «Sunday Times», общий тираж — более 10 миллионов экземпляров.

Все это, на мой взгляд, лишний раз подтверждает высказанную выше гипотезу: интерес общества к науке слабо зависит 179 от тиражей научно-популярной литературы. Мало того, рост аудитории научно-популярных СМИ не всегда гарантирует соответствующий рост престижа науки в общественном сознании.

«Всякие кварки и поля Янга–Миллса…»

Как это ни удивительно, но отсутствие прямой зависимости между ростом печатных тиражей и ростом престижа науки и научного сообщества было замечено практически сразу после рождения самой европейской науки в ее институализированном виде.

* * *

«Уже семнадцатый век незадолго до своего конца забил тревогу по поводу всевозрастающего количества печатных книг, — отмечает канадский социолог Маршалл Маклюен. — Первые надежды на великую реформу человеческих нравов благодаря книге сменились разочарованием».16

И далее Маклюен приводит цитату великого математика, механика, философа и дипломата Готфрида Лейбница. В 1680 году тот писал:

«Боюсь, мы еще долго будем пребывать в нашем теперешнем печальном состоянии путаницы и неразберихи, причем по нашей собственной вине. Я даже опасаюсь, что люди, бесплодно истощив любопытство и не дождавшись от наших исследований никаких ощутимых результатов для улучшения своего благополучия, почувствуют отвращение к наукам и, придя в отчаяние, вновь впадут в варварство. И этому весьма способствует ужасающая масса книг, которая все продолжает расти. В конце концов этот беспорядок станет непреодолимым. Бесконечность числа авторов грозит им всем общей опасностью — забвением. Надежда на славу, воодушевляющая стольких людей в их трудах, вдруг угаснет, и быть автором станет позорным в такой же мере, в какой некогда это было почетным.

В лучшем случае писатели будут писать лишь небольшие книги, рассчитанные на кратковременный успех, которые будут служить только для того, чтобы ненадолго развеять скуку читателя, но вовсе не делу развития знания или чтобы заслужить признание потомков. Мне скажут, что поскольку так многие люди пишут, невозможно, чтобы все их произведения были сохранены.

Я с этим согласен и вовсе не осуждаю напрочь те небольшие модные книжки, которые, подобно весенним цветам или осенним плодам, живут не более года. Если они хорошо написаны, то могут заменить дельную беседу и не просто разгонят скуку, но и послужат образованию ума и развитию речи. Часто их цель заключается в том, чтобы пробудить в человеке что-то хорошее, к чему стремлюсь и я, публикуя это небольшое произведение…»

Конечно, «надежда на славу» воодушевляет современных ученых ничуть не меньше, чем современников Лейбница. Но вот опасность забвения действительно стала сегодня для большинства ученых почти материализовавшейся угрозой. «Бесконечность числа авторов», о которой говорит Лейбниц, явлена нам в ощущениях: две трети научно-технических знаний и более 90% всей научно-технической информации, выработанной человечеством, было произведено в последние две трети ХХ века; современное поколение ученых составляет девять десятых суммарной численности людей науки, когда-либо живших на Земле.17

Времена меняются, меняются технологии (телевидение, например, сегодня с успехом конкурирует с тем, что Лейбниц называл «небольшие книги, рассчитанные на кратковременный успех, которые будут служить только для того, чтобы ненадолго развеять скуку читателя, но вовсе не делу развития знания»), но не меняются нравы читателей-зрителей…

В 1981 году шведские социологи провели специальное исследование, которое показало:

«Обычные телевизионные программы приобретают для науки мало друзей, но скорее вводят в заблуждение и отпугивают ее потенциальных сторонников».

Любопытно, что в том же 1981 году, 24 марта, профессор Сергей Капица, выступая на церемонии получения премии Калинги, учрежденной ЮНЕСКО за вклад в популяризацию науки, заявил буквально следующее:

«…на телевидении мы не имеем возможности слишком глубоко вдаваться в детали, и нам приходится идти на широкие обобщения, намного более широкие, чем при обучении. Я хотел бы особенно подчеркнуть, что популяризация науки, какой бы полезной и стимулирующей она ни была, не может заменить систематического образования. Вместе с тем, помогая широкой аудитории зрителей сформировать свое собственное представление о научных вопросах, мы делаем то, чего нередко недостает при обучении.

С другой стороны, наше представление об окружающем мире настолько быстро изменяется, что даже хорошо образованные люди не всегда успевают следить за движением науки. Для нас важен не столько уровень понимания, сколько общий интерес к окружающему нас миру, и именно этот интерес мы стараемся возбудить в наших передачах».18

Сергей Петрович Капица

Культовая фигура шестидесятых и семидесятых годов прошлого века, американский психолог Тимоти Лири, известный своими радикальными теориями и экспериментами с измененным сознанием, как будто специально заготовил свое объяснение этому феномену. Рассуждая о влиянии на человеческое сознание появившейся в 1970-х годах первой игровой телевизионной приставки «Понг», он замечает:

«Понг” был первой детской игрой, позволявшей двигать предметы по экрану телевизора. Движок в “Понге” — это почти что настоящий курсор, так что персональный компьютер можно смело считать прямым наследником этой игры. Появление феномена “Нинтендо” было не менее важным событием, чем изобретение Гутенбергом печатного станка. Это было новое поколение детей, которые выросли, зная, что можно влиять на происходящее на экране. Мамаша с папашей, дети «бэби-бума», торчат на втором этаже в гостиной и пассивно смотрят новости или прайм-таймовые программы — точно так же, как в детстве они пассивно смотрели диснеевские мультики. А этажом ниже, в детской, их дети активно изменяют “картинку” на экране.

“Чем они там занимаются?” — “Они уткнулись в свое долбаное Нинтендо! Вместо того чтобы сидеть тут и смотреть образовательные телепрограммы!” Да не может быть никаких «образовательных телепрограмм»! Это сущий оксюморон. Способность изменять «картинку» на экране — вот подлинное могущество!»19 (курсив мой. — А.В.).

* * *

А между тем до сих пор продолжаются попытки отстаивания какой-то особой, привилегированной роли телевидения в деле просвещения, образования и досугового самообразования потребителей ТВ-картинки.

«Наша точка зрения такова, — заявляет академик Международной академии телевидения и радио, генеральный продюсер ТРК «АСС-ТВ» (научно-популярное и просветительское телевидение) Ирина Лапина, — научно-популярные и учебные передачи развивались в одном направлении. И те и другие в идеале должны учить мыслить, воспитывать самостоятельность в усвоении новых знаний, учитывая специфику телевидения. Вездесущность телевидения обеспечивала научной и технической информацией такую аудиторию, какую не может собрать ни кинопросмотр, ни выставка новинок науки и техники, ни конференция».20

Исследование «Основные тенденции и изменения предпочтений по использованию средств информации в России», проведенное корпорацией IBM совместно с российским холдингом «Ромир» в 2007 году, вполне подтверждает эмпирически сугубо качественную, казалось бы, гипотезу Тимоти Лири.

В основе исследования — опрос более тысячи пользователей сети Интернет трех возрастных групп из Москвы, Санкт-Петербурга и других городов России. В исследовании приняли участие 67% мужчин и 33% женщин с диапазоном доходов от 3000 рублей в месяц и разного социального положения. Почти 40% опрошенных предпочитают использовать телевизионные приемники для просмотра развлекательных программ, сериалов и кинофильмов. Чуть более 30% — для получения последних новостей. И только 2% респондентов обращаются к «ящику» в поисках конкретной информации. Но самое замечательное, что 26% респондентов предпочитают использовать «голубого друга» в качестве… фона. Появление именно этого, вполне уже оформившегося социального кластера, вселяет неожиданный исторический оптимизм — документально развенчан миф о всесилии телевизионной коммуникации в деле промывания мозгов у широких народных масс.

Монстр массовой пропаганды — классическое телевизионное вещание — на самом деле оказался колоссом на глиняных ногах. Главный инструмент поиска специализированной информации, фактов и данных практически у всех пользователей Сети (94%) — поисковые системы. Однако бумажные энциклопедии и книги в 48% случаев были названы следующим по важности источником информации. На третьем месте (32%) — Википедия, за ней следуют газеты и журналы, радио и телевидение (28% и 19% соответственно).

Впрочем, о смерти ТВ говорить еще преждевременно.

«Вряд ли традиционные медиа пострадают от Интернета, — считает профессор Государственного университета — Высшей школы экономики, заведующий кафедрой «Прагматика культуры» Александр Долгин. — Телевидение как высокоинформативный канал вряд ли постигнет судьба радио — стать фоном. Интернет — это мода, но она никак не угрожает визуальности».

Для России, по крайней мере пока, этот вывод абсолютно справедлив. Российская Федерация остается страной «телевизионного смотрения». Так, опрос, проведенный фондом «Общественное мнение», показал, что основным каналом получения информации о событиях в нашей стране безусловно остается Центральное телевидение — его отметили в этом качестве 90% респондентов. Интернет по степени использования пока второстепенный информационный канал: его упомянули 9% опрошенных. Однако в Москве этот показатель составляет уже 36%.21

И все-таки, судя по всему, результаты исследования, проведенного компанией IBM, находят подтверждение из других независимых источников. Так, не менее любопытное исследование провело одно из крупнейших в мире рекламных агентств BBDO, которое задало примерно трем тысячам среднестатистических потребителей в 15 странах вопрос: «С каким телекоммуникационным устройством вам меньше всего хотелось бы расстаться?» Предпочтения большинства респондентов остановились на компьютере: 45% потребителей не смогли бы расстаться с ПК, и это больше, чем количество поклонников мобильных телефонов и телевизоров вместе взятых (31% и 12% соответственно).22

* * *

Если согласиться с Тимоти Лири, что образовательные телепрограммы — это «сущий оксюморон», то уже и не столь парадоксальным кажется такой факт: хотя по социологическим опросам в 1979 году 49% взрослых американцев проявляли интерес к науке и научной политике, лишь 25% понимали научную информацию, полученную из СМИ, на минимально приемлемом уровне.23

Через тридцать лет ситуация не изменилась: в 2007 году 70% жителей США не способны понять статьи, которые публикует в разделе «Наука» газета «New York Times». К такому выводу пришел Джон Миллер, профессор Университета Мичигана, анализируя состояние систем научного образования (сообщение агентства «Washington ProFile» от 22 февраля 2007 года).

Чтобы попасть в категорию «научно-образованный», по мнению Миллера, человеку требуется понимать 20–30 фундаментальных научных концепций и терминов. Например, дать определение стволовой клетке, молекуле, нанометру, нейрону; правильно оценить, соответствуют ли истине высказывания: «лазер работает за счет фокусирования звуковых волн», «антибиотики убивают вирусы так же, как и бактерии», «первые люди жили вместе с динозаврами», «все растения и животные имеют ДНК» и т. д.

Но и по этому показателю современные россияне не слишком отличаются от американцев. Например, опрос среди российских студентов дал следующие результаты. Высказывание — «лазер работает за счет фокусирования звуковых волн» как верное оценили 20% опрошенных, затруднились с ответом 59%, и только 21% студентов ответили, что это неверное суждение (что и соответствует действительности). С оценкой высказывания «антибиотики убивают вирусы так же, как и бактерии», дело обстоит еще хуже: 53% студентов уверены, что так оно и есть; 29% — затрудняются с ответом; правильных ответов (неверное суждение) — 18%. Высказывание «Все растения и животные имеют ДНК» в российском варианте опросника было слегка изменено: «Обычные растения — картофель, помидоры и т. п. — не содержат генов, а генетически модифицированные растения — содержат». И тут 36% уверены, что так оно и есть; 41% — затрудняются ответить; и только 23% студентов совершенно справедливо считают, что это неверное высказывание¹.

То есть все те же 70-80% населения, без разницы — в России или в США, не могут правильно понять основополагающие принципы и положения современной науки. И Россия, оказывается, тоже отнюдь не «вываливается» из общецивилизационного процесса.

Опять же в цитировавшемся выше опросе фонда «Общественное мнение» рейтинг тем, интересных нашим соотечественникам, возглавляют криминальная хроника и сообщения о происшествиях — 51%. В аутсайдерах новостных тем и сюжетов — компьютерные технологии (12%), наука (14%) и технические новинки (19%). Все это, в предельном случае, заставляет даже говорить, что наука, которая поддается популяризации, отчасти уже и не наука (или еще не наука). Возможно, это — технология.

Ирина Лапина, книгу которой я уже цитировал, вполне откровенно и я бы даже сказал цинично декларирует цели научно-популярного ТВ:

«Парадоксально, но факт: если с просветительством дела обстояли вполне достойно, то с научным популяризаторством — несравнимо хуже. Сколько издавалось книг, где была лишь заумь, полунаучная тарабарщина, густо присыпанная терминологией… Наша задача не “запудрить” мозги заумью, а напротив, сделать максимально ясным, прозрачным смысл свершения, “вписать” его в понятные всем координаты».24

В общем, отсюда понятно, почему один из выдающихся математиков современности, академик Людвиг Фаддеев, например, однажды подчеркнул:

«Мы отдаем себе отчет, что должны все-таки объяснять людям, налогоплательщикам, что мы делаем. Но нужно популяризировать те области науки, которые уже полностью понятны. Современную науку труднее популяризировать. Рассказывать про всякие кварки, струны, поля Янга-Миллса… получается нехорошо — с обманами».25 «Всякие кварки, струны, поля Янга–Миллса…» — это, по-видимому, как раз то, что Ирина Лапина называет «заумь, полунаучная тарабарщина, густо присыпанная терминологией…»

«Мы, читатели газет, склонны называть наукой ловкость электрика или болтовню психиатра»,

совершенно справедливо заметил в одном из своих интервью писатель Владимир Набоков.26 Еще более радикален в вопросе коммуникации между наукой и обществом исполнительный секретарь Черноморской биотехнологической ассоциации Александр Голиков. Выступая на симпозиуме «Сельскохозяйственная биотехнология и общество» (15 марта 2007 г., Москва) он заявил:

«Нельзя обращаться к научным фактам, потому что они просто не могут быть “переварены” людьми. Нельзя говорить с людьми на языке научных фактов; а адекватный язык еще не придуман нами.

Обычный человек не имеет знания предмета как такового и не должен знать. Это нормально. Но он знает, чего он боится и чего он хочет получить… Практически невероятно, что СМИ могут служить к распространению научных знаний. Основа деятельности СМИ — получение прибыли. Отсюда — привлечение читателя. Рассказывать правду о генетическимодифицированных организмах, например, скучно и непонятно, а напугать легко. Нам надо придумывать, какой-то нормальный способ общаться с ними [со СМИ и публикой]».

Людвиг Дмитриевич Фаддеев

Бунт «инертной агломерации»

Именно промышленное развитие тянет за собой развитие системы научно-популярной периодики и литературы. Не наоборот. Если кинуть ретроспективный взгляд, то очень показательно в этом смысле и предметное распределение периодических изданий, вышедших в 1913 году (табл. 3.2).

Совпадения между взрывным ростом интереса к научно-популярному жанру и уровнем научно-технического развития в тех или иных странах настолько многочисленны и очевидны, что можно, пожалуй, говорить о некоей социальной закономерности. Вот только несколько примеров.

* * *

В 1882 году в Нью-Йорке была открыта первая электростанция; в 1885 году в США использовалось 250 тысяч электрических лампочек, в 1902 году — 18 миллионов.27 И практически параллельно, в 1845 году, начинает выходить (сначала в виде газеты) знаменитое научно-популярное издание «Scientific American». Уже к 1853 году оно имело тираж 30 тысяч экземпляров и в 1921 году окончательно превратилось в ежемесячный журнал.28 4 ноября 1869 года выходит первый номер ведущего научного журнала мира — британского еженедельника «Nature».

В 1872 году в США начинает выходить журнал «Popular Science», в 1888-м — «National Geographic». Но американцам этого явно недостаточно. 11 января 1902 года еще один «монстр» научно-популярной литературы увидел свет: «Popular Mechanics». Обратите внимание: в 1895 году в США было 4 (четыре) автомобиля, однако в 1896 году Генри Форд собрал свою первую машину, и американская нация встала на колеса! В 1909 году на заводах Форда произвели более 10 тысяч автомашин, к 1913 году в США насчитывалось 600 тысяч автомобилей, а к 1930-му — уже 23 миллиона. (Во всех остальных странах мира в 1930 году бегало по дорогам и бездорожью 6,9 миллиона автомашин.)

Ничего удивительного, что с самого начала (и до сих пор!) одной из главных тем журнала «Popular Mechanics» были и остаются автомобили во всех их ипостасях. Но опять мы можем отметить: эти процессы присущи не только американо-британскому миру. Почти идеальная синхронизация мощного индустриального и научно-технического развития с ростом тиражей научпопа наблюдается и в странах с совершенно разным политическим устройством. О чем и шла речь в главе «Страна победившего научпопа».

По данным опроса общественного мнения в США, проведенного институтом Гэллапа в 2000 году, 71% респондентов поддержали увеличение федеральных расходов на научные исследования; 94% указали, что кандидаты на президентских выборах должны уделять внимание финансированию научных исследований и научного образования, причем 57% подчеркнули, что они должны уделять этому очень большое внимание.29 Для сравнения: в 1994 году за поддержку науки из госбюджета высказались только 8% россиян.30 Опрос, проведенный в 1990–1991 годах Институтом истории естествознания и техники РАН среди 800 человек (400 — случайная выборка, 400 — студенты технических вузов Санкт-Петербурга и Петрозаводского университета), показал: в Петербурге 56% опрошенных высказали мнение, что ученые больше думают о своих абстрактных проблемах, чем об интересах простых людей; 42,2% полагали, что ученые просто удовлетворяют свою любознательность за государственный счет.31

Впрочем, наука, научное сообщество, платит обществу (нам с вами) взаимностью.

«Известно, что людская масса — это довольно инертная агломерация, и весь прогресс в истории человечества направляется 1–2% наиболее умных и инициативных людей»,

заявил в 2000 году академик Николай Платэ.32 Тогда чего же требовать любви или хотя бы уважения к науке и ученым от этой «инертной агломерации»?

Ничего удивительного, что в современном российском обществе отрицательное или в лучшем случае настороженное отношение к науке, по-видимому, становится нормой. По крайней мере, спустя девять лет после процитированного выше социологического опроса в другом исследовании были получены почти аналогичные результаты: у 58% опрошенных российская наука вызывала негативные ассоциации. (Исследование проводилось в 1998 году центром «Истина», в нем участвовали 209 студентов старших курсов пяти московских вузов технического, естественного и гуманитарного профиля.33)

Научно-популярная литература (ее тиражи, в частности) — всего лишь своеобразный индикатор «температуры» общества по отношению к научно-технологической сфере. Даже еще в 1988 году на ежегодный Всесоюзный конкурс на лучшие произведения научно-популярной литературы поступило 400 произведений из центральных, республиканских и местных издательств как на русском, так и на других языках народов СССР.

Дальнейшая динамика говорит сама за себя: 1989 год — на аналогичный конкурс поступило около 300 произведений; 1990 год — 250 произведений; 1991 год — около 100.

«Это значительно меньше, чем в прошлые годы, — констатировала редакция журнала «Наука и жизнь». — Но жизнь продолжается, и есть надежда, что замечательная традиция не угаснет».34

Увы, это было последнее с тех пор упоминание о конкурсе на лучшие произведения научно-популярной литературы.

* * *

И кто-то еще думает, что если сейчас напечатать миллион экземпляров журнала «Знание — сила» (вместо нынешних пяти тысяч), то этот тираж будет продан?! Я очень сильно сомневаюсь. Мой скепсис подтверждают и данные социологической статистики. Согласно опубликованному в декабре 2006 года исследованию «Левада-Центра», 37% россиян вообще не читают книг. Читают от случая к случаю 40%. Постоянно читают 23%. Только 4% респондентов имеют свои библиотеки.

В 1996 году никогда или практически никогда не читали книги 18% опрошенных.35 Наверное, здесь можно сделать поправку на то, что в 1996 году часть респондентов просто стыдились признаться, что они не читают книг. Через десять лет уже не стесняются. Что, впрочем, само по себе о многом говорит.

Мало того, если раньше жители России отдавали предпочтение толстым романам в твердом переплете, сегодня они склонны покупать покетбуки в мягких обложках. Одна из главных тенденций — ориентация издательств на серийно-типовую литературу. Как правило, это дешевые книги в бумажном переплете.

Из тех, кто читает постоянно, 24% увлекаются женскими детективами, 19% — женской прозой, 18% предпочитают «российский боевик», 16% — историко-приключенческую классику, 14% — современную историческую прозу, 11% — русскую советскую классику. В нехудожественной литературе лидируют книги о здоровье (25%), издания по кулинарии (20%), книги по специальности (20%).

Но и эта ситуация, как оказывается, отнюдь не уникальна. Мало того, она, эта ситуация, судя по всему, архетипична. 192

«Установив все литературное дело на коммерческом основании, литературная промышленность преследует только одни денежные выгоды, гонится за большими барышами. Торгаши-издатели покупают только тот товар, на который существует большой спрос… При таком порядке вещей действительно ученый труд по предмету, положим, химии, физике, математике, даже истории, не найдет себе издателя, если нельзя рассчитывать на немедленный сильный сбыт»,

— отмечал в мартовском номере журнала «Современник» за 1862 год Н.В. Шелгунов.36

Научные издания в XIX веке раскупались медленно, годы и годы. Но и в этом социальные стратегии потребления печатной продукции в России ничем не отличаются от остального мира. В тех же США в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века суммарный тираж «научно-популярных» комиксов только одного автора, Стэна Ли («Человек-паук» — это его произведение), составил 134 миллиона экземпляров. А ведь это был период, когда успешно осуществлялась программа высадки американских астронавтов на Луну.

Засилье комиксов, как видим, ничуть не помешало американской нации в осуществлении своих планов научно-технического развития. Мало того — и это, казалось бы, совсем удивительно! — писатель и философ Борис Парамонов (США) утверждает: «В Америке сейчас книг не читают…».37

(Это смелое утверждение не просто метафора. По данным опроса «Associated Press — Ipsos», каждый четвертый житель США в 2006 году не прочитал ни одной книги. Вообще американцы осиливают в год в среднем не более четырех книг. В 2005 году этот показатель составлял 5 книг, в 1999-м — 10 книг. Среди любителей чтения доминируют женщины и пенсионеры; круг их интересов — популярная художественная литература.38)

Но, кстати, «побочный» продукт программы высадки человека на Луну — изобретение в 1971 году первого персонального компьютера; в 1980 году их совокупный парк в Соединенных Штатах составил 78 тысяч штук, в 1983-м — 1 миллион, а в 1985-м — 5 миллионов.39 В июне 2008 года в мире работало более одного миллиарда компьютеров, сообщило агентство «Reuters» со ссылкой на результаты исследования, проведенного компанией «Gartner». Ожидается, что к 2014 году их количество удвоится.

Точно так же не мешает засилье комиксов сегодня и японцам занимать 2-е место в мире после США по количеству регистрируемых патентов — 26 096 (против 49 555 у американцев; при этом у японцев самый большой в мире темп роста количества патентов — 8,3% в 2006 году).40 И это при том, что распространение и соответственно потребление комиксов (manga — так называется эта разновидность печатной продукции в Японии) приобрело характер социальной эпидемии: 40% изданий в Стране восходящего солнца — комиксы, 30% доходов издательств — от комиксов…41

Согласно статистике, в Восточной Германии в 2006 году 19% взрослого населения вообще не прочитали ни одной книги.42

* * *

Россия, если судить по некоторым обобщенным признакам, находится в мировом социальном мейнстриме. У американцев, например, тот же — если не больший! — антисциентизм на бытовом уровне. В 2003 году 34% американцев считали «летающие тарелки» и привидения не выдумками, а реальностью (социологическое исследование Virginia Commonwealth University). И это вполне устойчивая черта американского национального характера. По данным опроса «Pew Research Center survey» (декабрь 2009 года), 24% взрослых американцев, считавших себя приверженцами христианской религии, верили в реинкарнацию (в бесконечное число перерождений после физической смерти), 25% верили в астрологические прогнозы; около 20% видели или ощущали присутствие приведений; 15% прибегали к услугам гадалок или медиумов.43

В ноябре 2008 года английская газета «The Daily Telegraph» опубликовала результаты социологического исследования, проведенного в Великобритании. В нем приняли участие три тысячи человек. Оказалось, что 58% жителей страны верят в сверхъестественное. И это больше, чем верящих в бога — 54%. Около 25% опрошенных утверждают, что хотя бы раз в жизни сталкивались с паранормальными явлениями: видели инопланетян, НЛО или приведений. А 37% британцев заявили, что существование внеземных цивилизаций и призраков лежит в основе их системы убеждений.44

У немцев та же картина: около 40% жителей ФРГ в 2006 году были убеждены в том, что инопланетные существа уже высадились на Землю (данные опроса, проведенного по заказу журнала «Reader’s Digest Deutschland»).45

Мы тоже не отстаем от Запада. В октябре 2005 года ВЦИОМ опросил 1600 человек в 153 населенных пунктах 46 регионов России. В результате социологи констатировали: в приметы верят 21% россиян, в гороскопы — 9%, в колдовство и магию — 8%, в инопланетян — 6%.46 По другим данным, вера в уфологические, астрологические, паранормальные мифологемы среди различных групп населения России достигает 80%.47

То есть удельный, если можно так сказать, уровень «мракобесия» что в США, что в ЕС, что в России примерно одинаковый. И хотя мне не удалось пока найти соответствующих социологических данных о том, как обстояло дело с этим показателем в СССР, думаю, что он не отличался качественно от мировых трендов.

Короче, ну все вроде бы у нас — как «в цивилизованных странах»! И с чтением книг, и с покетбуками, и с верой в «зеленых человечков».

Вот уже и президент Российской академии наук Юрий Осипов заявляет:

«Самое важное состоит в том, что общими усилиями мы устранили искусственное разделение ученых на светских и на церковных».48

Вполне логично, что и у нас наконец-то случился первый «обезьяний» процесс: 15-летняя петербуржская школьница Маша Шрайбер в 2006 году в федеральном суде Адмиралтейского района Северной столицы предъявила свои претензии к Министерству образования и науки РФ, а заодно и к авторам учебника по общей биологии для старших классов. Маша была не согласна с безальтернативным преподаванием учения Дарвина.

Напомню, в США первый подобный процесс проходил еще в 1925 году: школьный учитель из городка Дейтон (штат Теннеси) был обвинен в незаконном преподавании дарвинизма…

Но мало того, в 2007 году были опубликованы результаты сравнительного международного социологического исследования.49 Респондентов в 30 странах мира просили ответить на вопрос: принимают ли они эволюционное учение? В лидерах оказались скандинавы: в Исландии, Дании и Швеции с теорией эволюции согласны соответственно 85, 83 и 82% населения. Предпоследнее место заняли США — лишь 40% населения не отрицают дарвиновское учение. Меньше только в Турции — 27%. Даже ближайшие «хвостовые» соседи США — Латвия, Литва, Болгария и Греция — имеют показатели близкие к 50%.

Любопытно, что аналогичный опрос был проведен фондом «Общественное мнение» и в России 9 августа 2007 года. Вопрос был сформулирован так: «Верна или ошибочна теория Дарвина?», и 38% отвечавших на него россиян (вопрос задавался только тем, кто сказал, что знаком с понятием «дарвинизм»), или 18% респондентов по выборке в целом, сказали, что данная теория в целом верна. Причем люди, получившие высшее образование, не намного чаще остальных выражали убеждение в справедливости дарвиновской теории (42% от числа отвечавших на вопрос, или 36% от всех граждан, имеющих высшее образование). Что она ошибочна, заявили 30% (14% по выборке), а 34% (16% выборочной совокупности) не имели определенной точки зрения на этот счет.50

Удивительно, но и по этому показателю мы идем с США, что называется, ноздря в ноздрю. И даже, пожалуй, опережаем Турцию. Одно только различие: почему-то все это не мешает США успешно сохранять статус страны — мирового научного и технологического лидера, а нам, России, очень даже мешает.

Остается только предположить, что, возможно, мы не индустриальная (в современном понимании) и тем более не постиндустриальная страна. Тогда — какая же?

АО «Строительство пирамид»

В принципе вариантов предложено много. Например, такой: Россия — это традиционное общество.

«В обществе, которое интегрировано подобного рода механизмами, наука всегда глубоко чужеродна: любая проблемная ситуация переживается здесь либо как прямое повторение прецедента, с которым ранее уже сталкивались другие носители традиции, либо же как заведомо разрешимая при заданных ею ограничениях на средства и стратегию действия»,

— отмечает Андрей Игнатьев.51

Да, был период, когда интересы укоренения новой традиции потребовали культурной (уничтожение безграмотности) и промышленной (коллективизация, индустриализация) революций. Но это была, если можно так сказать, феодальная модернизация.

«Сталин или Мао Цзедун обладали неограниченной реальной властью… однако источником легитимности для их политических решений всегда служил статус «мудрого учителя», авторитет теоретика и эксперта»,

— пишет Игнатьев. 197

И в этом смысле «традиционность» нисколько не противоречит промышленному развитию.

«Традиционное общество может претерпевать весьма существенные структурные сдвиги, связанные с возникновением наукоемкой экономики, а также сопутствующими этому процессу изменениями с содержании труда, которые с неизбежностью вызывают к жизни некоторые новые социальные группы со своими специфическими интересами (интеллектуалы — только одна из них и притом далеко не самая многочисленная). В то же время эта промышленная и социальная революция происходит в обществе, которое утверждает (хотя бы неявным образом и на уровне массового сознания) чисто консервативные формы культуры, стремится исключить сколько-нибудь значимые проявления «самомыслия» и потому самым естественным образом ограничивает личную или групповую свободу действия, следования частным интересам, подчиняет их авторитету традиции, давности, привычности, общепринятости».52

Еще одно очень образное определение существующему в нашей стране обществу дал известный российский экономист, академик Юрий Яременко:

«Строго говоря, речь не идет о явлениях экономических — скорее их следует осмыслять в терминах социологии… И нам трудно осознать, что наше общество было больше похоже не на Европу или Америку, а скорее на Древний Египет, где строительство пирамид являлось цементирующим элементом всей египетской цивилизации. Так и наша экономика в своем развитии не имела какого-то внутреннего смысла, а была лишь неким пространством для воспроизводства и расширения административных структур».53

Любопытно, что аналогия между советской экономической системой и социальной системой Древнего Египта приходила в голову не только академику Яременко.

«Знаменитые египетские пирамиды, — пишет известный американский экономист и социолог Роберт Л. Хайлбронер, — были построены не потому, что некий предприимчивый подрядчик решил возвести их, а советские пятилетки не являлись результатом богатых традиций взаимопомощи или преследования каждым индивидом своих целей. И Советская Россия, и Древний Египет — это командные общества; если оставить в стороне политический аспект, их экономическое выживание обеспечивалось указами, спускавшимися сверху, и жестоким наказанием за их неисполнение».54

[это бред полный, как всякий «политаризм». Советская экономика, как и все прочие, обслуживала социальный подъём и поддерживала бесклассовое общество, а также защиту от «свободного мира», пытавшегося всему этому помешать — и, увы, добившегося своего в 1989 г. И делала это весьма эффективно — пока следовала своим принципам. Прим.публикатора.]

Но еще раньше в том же духе высказывался выдающийся экономист XX века Джон Мейнард Кейнс.

«Древний Египет был вдвойне счастлив и, несомненно, был обязан своим сказочным богатством тому, что в нем развивалось два таких вида деятельности, как сооружение пирамид и добыча благородных металлов, плоды этой деятельности не могли непосредственно удовлетворить нужды человека и не использовались для потребления, а следовательно, и по мере увеличения изобилия они не утрачивали своей ценности, — отмечал Кейнс в своем знаменитом труде «Общая теория занятости, процента и денег» (1935). — В Средние века строили соборы и служили панихиды. Две пирамиды, как и две панихиды по усопшим, вдвое лучше, чем одна; в случае с двумя железными дорогами от Лондона до Йорка это не так».55

Наконец, Симон Кордонский, бывший начальник Экспертного управления Администрации Президента РФ Владимира Путина, вводит понятие ресурсного государства.56 В ресурсном государстве нет товаров и денег в рыночном смысле, вместо них — ресурсы. Концентрация и распределение ресурсов составляет содержание государственной жизни в периоды, когда оно не строит рынок и демократию. Рыночное устройство с его атрибутами (право, демократия, свободные СМИ) появляется в России всякий раз, когда разваливается система сбора и распределения ресурсов. Когда появляется рынок и его атрибуты, государство неизбежно ослабевает, так как представляет собой инструмент сбора и распределения ресурсов.

Но как бы мы ни называли, ни определяли и ни переопределяли статус российского общества, все случилось, как и предупреждал еще в 1962 году Маршалл Маклюэн:

«В устной России отношение к технологии носит характер страсти, что также может помешать им воспользоваться плодами распространения письменной грамотности».57

[пока это была не Россия, а СССР — не мешало. А «независимой России» мешает зависимое развитие — в точности так же, как мешает Латинской Америке и другим странам. Прим.публикатора]

* * *

Наверное, это звучит одиозно: «…мы не индустриальная (в современном понимании) и тем более не постиндустриальная страна». Мне и самому чрезвычайно неуютно от этой мысли. Но у меня нет другого объяснения, почему «бездуховная Америка», над которой так самозабвенно иронизирует наш народный юморист Михаил Задорнов, страна, породившая сам феномен поп-культуры, продает в год книг и газет на 29 548 миллионов долларов (1-е место в мире), а мы, устранившие «искусственное разделение ученых на светских и на церковных», не входим по этому показателю даже в Топ-30 ведущих стран.58

Мало того, устранение «искусственного разделения», о котором говорит президент Российской академии наук, не помогает не только в деле наращивания производства печатной продукции, но и в деле наращивания научного знания, чем мы привыкли всегда гордиться. По данным академика Юрия Третьякова, декана факультета наук о материалах МГУ им. М.В. Ломоносова,

«вклад российских ученых в мировую нанотехнологическую науку за последние пять-шесть лет заметно снизился и составляет сейчас 1,5% против 6% в 2000 году».59

Дело, видимо, все-таки в «материальном носителе» духовного содержания.

Сегодня даже в тех отраслях, которые в основном и формируют ВВП, уровень износа основных фондов закритический: в нефтедобыче и электроэнергетике — 50%, в нефтепереработке и газопереработке — 75 и 80% соответственно.60 В 2005 году для химической промышленности России система профессионально-технического обучения подготовила только 600 рабочих.61 (Ситуация конца двадцатых годов прошлого века!) И это притом, что химическая и нефтехимическая промышленность занимает 5-е место в структуре промышленного производства России — около 6% от общего объема. При таком раскладе нынешний пятитысячный тираж научно-популярного журнала «Химия и жизнь» (действительно одного из лучших в стране) скоро просто некому будет читать.

Очень похоже, повторяю, что мы утратили статус современного индустриального государства или очень быстро движемся в этом направлении.

«Я, как и многие мои коллеги, считаю, что у нас в запасе осталось не более шести-семи лет до полного исчезновения советского научно-технического потенциала, и тогда придется начинать с чистого листа»,

— заявил, например, в начале 2007 года на заседании президиума Российской академии наук директор Института экономики РАН Руслан Гринберг.62

Фэнтези — тоска по высоким технологиям

В такой ситуации Российскому государству бессмысленно вкладываться в повышение престижа научного труда и науки в общественном сознании. Это просто экономически невыгодно. Оно и не вкладывается.

* * *

Государство, может быть, и не понимает, но чувствует: раздувать общегосударственный пиар в отношении популяризации научных и технологических знаний, науки и техники — вещь абсолютно безнадежная и бесполезная для него, государства.

Безнадежнее и бесполезнее даже, чем искать национальную идею. И это легко проиллюстрировать цифрами. Достаточно проанализировать данные о тиражах ведущих научно-популярных журналов в разных странах на разных исторических отрезках. Скажем, в СССР и в России соответственно в 1980-е и 2000-е годы (см. табл. 3.3 и 3.4).

Для СССР я включил в этот рейтинг только те научно-популярные периодические издания (подчеркиваю — не научно-методические и/или научно-образовательные, как знаменитый «Квант», например, или та же «Физика в школе», а именно научно-популярные), которые имели тираж 100 тысяч экземпляров и более. В итоге если соотнести численность населения бывшего СССР на тот период (262 миллиона человек) и суммарный тираж лидеров советского научпопа (12,87 миллиона экземпляров), мы получим некую условную величину, я назвал ее «коэффициент притягательности» научпопа (Кп):

Кп = 20,4 человека/экз.

 

Физический, так сказать, смысл этого коэффициента можно интерпретировать следующим образом: примерно каждый 20-й человек в СССР был потребителем научно-популярной периодики. (Такой параметр выбран просто для удобства анализа; обратная «коэффициенту притягательности» величина — количество экземпляров, приходящихся на одного человека, — не слишком «презентабельно» выглядит на письме.)

Те же самые подсчеты, проведенные для России (табл. 3.4), дают Кп = 140,2 человека/экз. (Замечу только, что для России пришлось включить в рейтинг издания с тиражом 10 тысяч экземпляров и более; это вынужденная поправка на реалии отечественного рынка научно-популярных СМИ.) Таким образом, сегодня в нашей стране лишь каждый 140-й ее житель в той или иной мере интересуется научпопом.

Дальше совсем просто. В табл. 3.5 приведены данные и результаты расчетов для Соединенных Штатов за соответствующие периоды. Как видим, и там «коэффициент притягательности» подрос (т. е. ухудшился) примерно в 1,5 раза. Но это все-таки никак не сравнимо с ухудшением почти на порядок величины, которое мы наблюдаем для СССР/России.

Интересно, что и результаты по Великобритании за 2000-е годы были аналогичны результатам по США: Кп = 31,9 (см. табл. 3.6). (К сожалению, мне не удалось найти данных по Великобритании за 1980-е годы; как ни странно, тут оказался бессильным даже Британский совет в Москве, сотрудники которого любезно предоставили мне информацию о тиражах научно-популярных изданий в 2000-е годы.)

Итак, СССР и США в 80-е годы прошлого века были практически на равных в деле издания научно-популярной периодики («коэффициент притягательности» соответственно 20,4 и 18,2). Американцы сумели фактически сохранить этот уровень и спустя двадцать лет: их Кп = 30,1. Англичане тоже не отстают: Кп = 31,9. А вот в современной России, увы, «коэффициент притягательности» научпопа только 140,2.

И опять приходится констатировать: тиражи научно-популярной литературы — это величина инвариантная для определенного типа (этапа) развития любого общества. Если общество находится в фазе индустриального или постиндустриального развития, то вне зависимости от политического строя притягательность научпопа везде примерно одинакова.

* * *

Все это, впрочем, не исключает спорадических, иногда с очень мощной финансовой поддержкой со стороны Российского государства, кампаний по реанимации тех или иных отраслей современной науки и технологий. (Экономист и науковед Сергей Кара-Мурза называет это явление анклавным технологическим развитием.)

 

Нечто подобное, кстати, происходит сейчас с так называемыми нанонаукой и нанотехнологией. Когда в ежегодном Послании Президента РФ Федеральному Собранию Российской Федерации, с которым Владимир Путин выступил 26 апреля 2007 года, нанотехнологии удостоились развернутого упоминания, это само по себе было воспринято обществом как форма легитимации темы.

«Мною утверждена недавно стратегия развития наноиндустрии, которая определяет главные приоритеты и организационно-правовые механизмы создания инфраструктуры соответствующей отрасли, — отчеканил президент. — C учетом федеральных целевых программ на это направление должно быть запланировано в федеральном бюджете около 180 миллиардов рублей. Обращаю ваше внимание: мы, по сути, открываем еще одно, сопоставимое с общим финансированием науки, направление — почти в таком же объеме! При этом важнейшим вопросом является создание условий для роста негосударственных инвестиций в развитие наноиндустрии».63

После таких заявлений сразу можно было ожидать всплеска научно-популярной и вообще издательской активности в этом направлении. Что не заставило себя долго ждать. В декабре 2006 года начал выходить новый ежемесячный журнал «Российские нанотехнологии» (тираж — 2000 экземпляров, 250 полноцветных полос). Библиография научно-популярных книг про нанотехнологии уже сегодня превышает несколько десятков названий. В крупных книжных магазинах Москвы под эту литературу отведены специальные стеллажи.

Другой хороший пример — отечественный сектор информационных технологий. Ежегодный рост здесь составлял до недавнего времени около 30%. В 2005 году объем отечественного ИТ-рынка составил 14,2 миллиарда долларов; рост по отношению к предыдущему году — 25,5% (исследование «Сценарии российского ИТ-рынка 2009», Лига независимых экспертов в области информационных технологий, Linex).

Ничего удивительного, что рынок научно-популярных, развлекательных, информационных и специализированных периодических изданий по ИТ-тематике практически не уступает европейскому ни по числу наименований, ни по суммарному тиражу.

Повторю в который уже раз на страницах этой книги: как только появляется промышленное развитие (или по крайней мере точки роста такого развития), сразу же появляется и сопровождающая его инфраструктура, издательская и популяризаторская в том числе. И самое главное — сразу же появляется потребитель на услуги этой инфраструктуры.

Отсюда и тиражи научно-популярной литературы, компьютерной в данном случае. Причем это достигнуто как раз в основном за счет негосударственных инвестиций. И опять же: стоило информационно-коммуникационным технологиям затормозить в своем развитии в результате глобального экономического кризиса, как это сразу сказалось на рынке ИТ-научпопа. По разным экспертным оценкам, в 2009 году общий объем падения рынка информационных технологий в России составил от 14 до 45%.64 В некоторых сегментах падение достигло 70%.65 И параллельно с этим стали закрываться компьютерные журналы: 15 декабря 2009 года вышел последний номер одного из самых интересных, умных, если угодно, из них — «Компьютерра» (журнал издавался 17 лет), в этом же году приказал долго жить футурологически киберпанковский журнал «SYNC» (тираж 70 тысяч экземпляров, издавался ИД «Gameland») — «журнал для тех молодых людей, кто ценит свободу и стремится получить удовольствие от общения с техникой», как его аттестовали издатели. Еще раньше «схлопнулся» «Домашний компьютер». И это далеко не полный мартиролог…

 

* * *

Вообще говоря, хотя по абсолютным показателям тиражей научно-популярной литературы в целом и научно-популярной периодики в частности современная Россия на порядки уступает и бывшему СССР, и промышленно развитым западным странам, но по репертуару (т. е. по количеству наименований) динамика положительная. Так, к 2000 году по названиям выпуск научно-популярных книг в 1,5 раза превысил уровень 1990 года.66 Да и через восемь лет, в 2008 году, в России было зарегистрировано 123 336 названий книг и брошюр. До этого лучший российский показатель (2007 год) был на уровне 108 791 названия.67 Распределение этих книг в 2008 году по целевому назначению представлено в табл. 3.7.

Как отмечают специалисты Российской книжной палаты, комментируя представленные в табл. 3.7 данные, «по количеству названий лидируют издания учебной и методической (37 659), научной (20 772) и художественной (20 138) литературы, причем в последнем разделе более половины названий приходится на издания для детей и юношества».

Показательно, что общее падение тиражей научпопа с успехом компенсирует рост объема продаж литературы в жанре фэнтези, т. е. попросту сказки времен биотехнологий и Интернета (7–8% от всего объема продаж литературы в России).

При этом не забудем, что фантастика (science fiction) носит прежде всего когнитивный характер, тогда как фэнтези — жанр, рассчитанный на эмоции, даже на физиологическое возбуждение. Эта тенденция отразилась даже на том, как самоидентифицирует свою «видовую» принадлежность современная российская научно-популярная периодика. (Сравните это с подобной же самоидентификацией отечественных СМИ в начале XX века — см. главу «Страна победившего научпопа»). Эволюционный дрейф такой самоидентификации я попытался представить в табл. 3.8.

Обратите внимание: с началом «нефтяного бума» на рубеже тысячелетий возникают и новые научно-популярные журналы. Эта граница маркируется едва ли не хронологически точно началом миллениума. Есть экономическое развитие — есть научпоп! Правило работает безотказно.

Однако новые игроки на рынке бумажной научно-популярной прессы явно не стремятся «связывать» себя путами принадлежности к этому жанру. Очевидно, что их принципом становится — «Как можно меньше определенности!». Иногда от жанрового определения «научно-популярный» журналы просто отказываются; иногда расширяют его своеобразным фирменным девизом (слоганом). Жанр научпопа как бы размывается.

Точно так же размывается сегодня и жанр научной фантастики. Некоторые литературные критики еще более категоричны:

«Несмотря на обилие призов, вручаемых за фантастическую литературу («Роскон», «Интерпресскон», «Аэлита» и др.), уходящий [2009-й] год был отмечен полной компрометацией самого слова «фантастика», — уверен литературовед и критик Андрей Щербак-Жуков. — Уже в прошлом и позапрошлом году, услышав это «нехорошее», не принятое в приличном обществе слово, брезгливо кривились серьезные литераторы, а теперь от него отказались уже и издатели, которые сами же и сделали из него полное позорище. Они выхолостили из фантастики все, что хоть как-то могло напоминать художественность, и превратили в товарный знак. А теперь, когда он оказался скомпрометирован, от него отказались. В уходящем году книги всех лучших российских писателей-фантастов — и Михаила Успенского, и Евгения Лукина, и Андрея Лазарчука, и Марии Галиной — вышли без единого упоминания слова «фантастика».

А для харьковчан Дмитрия Громова и Олега Ладыженского, пишущих под псевдонимом Генри Лайон Олди, даже открыли специальную серию, в которой будут переиздаваться их старые, конечно же фантастические, романы, но уже без упоминания «нехорошего» слова. В восьмидесятые годы фантастику называли «Золушкой от литературы», двухтысячные стали ее балом, на котором над бедняжкой надругались и сами же выставили за дверь, сказав, что не имеют дел с падшими женщинами…»68

Они как будто сговорились — литературоведы и критики…

«Содержит ли теперь беллетристика какое-то неординарное знание и есть ли у читателя возможность приобщиться к нему? — вопрошает, очевидно риторически, Александр Кустарев. — Очевидным образом ближе всего к книге тайного знания научная фантастика. Но, к сожалению, этот род литературы теперь представлен очень специфическим и мало читаемым корпусом текстов, погребенным под гигантской свалкой “фэнтези”».69

Но это не только некий беллетристический фантазм, массовая писательская галлюцинация. Качественные ощущения литераторов подтверждаются и вполне количественными полевыми исследованиями социологов.

«Любовный роман, детектив и боевик, исторический (точнее — авантюрный, не отличающийся историко-научной достоверностью) роман и невысокого качества (лишенное идейной и стилистической оригинальности, вторичное по сюжетам, мотивам, etc.) фэнтези занимают ведущие позиции в читательских ориентациях последнего десятилетия… Изменения сводятся к следующему: …переход от фантастики к фэнтези; преобладание в спросе серийной литературы, близкой к телевизионным образцам…», — отмечают исследователи-социологи Нина Селиверстова и Наталья Юмашева.70 Эмпирической базой для этих выводов послужили данные анкетирования студентов московских вузов (декабрь 2006 года — февраль 2007 года; объем выборочной совокупности — 709 студентов, выборка целевая). Например, распределение ответов на вопрос «Если Вы читаете книги, то какие именно?» — представлено в табл. 3.9.

Писатель Владимир Сорокин, говоря в одном из интервью о своем романе «День опричника» (кстати, сам писатель жанр этой книги определил как «фэнтези на тему о будущем России»), очень образно и точно, по-моему, оценивает ситуацию:

«Мне кажется, что у нас существует просвещенный феодализм, помноженный на высокие технологии. Современные феодалы ездят не в каретах, а на шестисотых “мерседесах”. И хранят свои деньги не в сундуках, а в швейцарских банках. Но ментально они не отличаются от феодалов XVI века».71

(Замечу, что это, казалось бы, чисто беллетристическое определение иногда почти текстуально совпадает с вполне академическим; директор Института экономики РАН Руслан Гринберг, например, называет строй, который сложился у нас после 1991 года, «анархо-феодальным капитализмом»: «”Анархо” в том смысле, что «спасайся, кто может». А «феодальный» — в смысле капитализации финансовых потоков в соответствии не с общественными, а с партикулярными интересами».72)

* * *

И ведь не скажешь, что этот образ всего лишь метафора. По крайней мере, отношение нашего государства к науке и ученым действительно зачастую напоминает взаимоотношения средневекового феодала со своим придворным алхимиком или звездочетом: у соседа есть, пусть и у меня будет; денег много не просит, а там, — чем черт не шутит! — глядишь, и превратит ртуть в золото. А от звездочетов так и вообще прямая польза: гороскопы вещь в хозяйстве незаменимая…

Остается только повторить вслед за Даниелом Беллом:

«Отношение к научному знанию определяет ценностную систему общества. Средневековая концепция естественного закона была концепцией “запрещенного знания”».73

И все таки мифологическое, «фэнтезийное» мышление — это в некотором смысле оборотная сторона общества, истосковавшегося по высоким технологиям, а не по высоким словам (о «стирании граней» и «покаянии»; «Каяться — не инновационную экономику создавать», — справедливо замечает Кирилл Мартынов74). Так, например, влияние биотехнологий, как и всех новейших технологий в целом, более 80% респондентов оценивают положительно и только 10% — отрицательно (1026 участников опроса в московском регионе, 1998 год). Влияние новейших технологий на качество жизни положительно оценили 82% опрошенных, отрицательно — 10%. Но вот уровень развития новейших технологий в России 42% опрошенных считают низким, 40% — удовлетворительным и только 6% — высоким.75

Впрочем, возможно, именно тоска по высоким технологиям, вполне ощутимая в общественном сознании, и составляет тот ресурс, используя который еще можно попытаться вернуться к действительно современному и динамичному социальноэкономическому развитию. Это уже почувствовали люди, даже вроде бы далекие от формирования государственной научно-технической политики — книготоврговцы и аналитики рынка медиа.

«Пока не будет значительных инвестиций в науку, научно-популярные журналы не будут востребованы»,

— уверен гендиректор агентства «Медиамарк» Константин Исаков.76 А за научно-популярной литературой и журналистикой дело не станет.

Примечания к главе 3

1 Малинецкий Г.Г. Вдоль или поперек?: http://www.reflexion.ru/Library/Malinetsky.doc

2 Кугель С.А., Майзель И.А. Образ науки в общественном мнении/ Вестник Российской академии наук, 1992, № 11. С. 20–29.

3 Арутюнов В.С., Стрекова Л.Н. Социологические основы научной деятельности. — М.: Наука, 2003. С. 78.

4 Данилевич Я.Б., Коваленко С.А. Имидж ученого: современные PR-технологии в экономике знаний/ Вестник Российской академии наук, т. 75, 2005, № 1. С. 32–35.

5 Народное хозяйство СССР в 1971 г. — М., 1972.

6 Порус В.Н. Наука — средства массовой информации — общественность/ Философия и социология науки и техники. Ежегодник. 1984–1985. — М.: Наука, 1986. С. 220.

7 Наука и жизнь, 1988, № 5. С. 29.

8 http://en.wikipedia.org/wiki/Scientific_American#_note

9 Кугель С.А., Майзель И.А. Указ. Соч. 10 Наука и жизнь, 1999, № 2. С. 57.

11 Цит. по: Поиск, 2006, № 52, 29 декабря. С. 16.

12 Иголкин А.А. Источники энергии — экономическая история (до начала ХХ века). — М.: Ин-т росс. ист. РАН, 2001.С. 211.

13 Рассчитано по: Ковалев Ю.Ю. География мировой науки. — М.: Гардарики, 2002. С. 44.

14 Индикаторы науки. Статистический сборник. — М.: ГУ—ВШЭ, 2006. С. 278–279.

15 Поиск, 2007, № 5, 2 февраля. С. 16.

16 Маклюен М. Галактика Гуттенберга. Сотворение человека печатной культуры/ Пер. с англ. — Киев, Ника-Центр, 2004. Сер. «Сдвиг парадигмы». Вып. 1. С. 371–372.

17 Добров Г.М. Наука о науке. Изд. 3-е, доп. и перераб./ Отв. ред. Н.В. Новиков. — Киев: Наукова думка, 1989. С. 20.

18 Капица С. Мои воспоминания. — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2008. С. 211.

19 Рашкофф Д. Медиавирус. Как поп-культура тайно воздействует на ваше сознание/ Пер. с англ. Д. Борисов. — М.: Ультра. Культура, 2003. С. 38.

20 Лапина И.Ю. Научно-популярное телевидение: Драматургия мысли. — М.: Аспект Пресс, 2007. С. 12–13.

21 Опрос «СМИ: предпочитаемые каналы информации» проводился в 100 населенных пунктах 44 областей, краев и республик России. Это были интервью 1500 респондентов по месту жительства 28–29 июля 2007 года. Статистическая погрешность не превышала 3,6%. http://bd.fom.ru/report/map/projects/dominant/dom0731/domt0731_2/d073121

22 Независимая газета, 7 августа 2007 г. С. 17–18.

23 Порус В.Н. Указ. соч., с. 215.

24 Лапина И.Ю. Указ. соч., с. 139, 141.

25 Сергеев А. Показуха по науке. Инструмент выживания в условиях демократии/ Компютерра, 2007, № 46, 11 декабря. С. 36–39.

26 Набоков о Набокове и прочем: Интервью, рецензии, эссе/ Сост., предисл., коммент. Н.Г. Мельникова. — М.: Изд-во Независимая газета, 2002. Сер. «Эссеистика». С. 156.

27 Иголкин А.А. Указ. соч., с. 206.

28 http://www.sciam.com/mediakit/print/images/ww_editions.pdf

29 Арутюнов В.С., Стрекова Л.Н. Указ. соч., с. 149.

30 Зимин Э.П. Факторы отката сферы науки России/ Вестник Российского гуманитарного научного фонда, 1996, № 1. С. 235–247.

31 Кугель С.А., Майзель И.А. Указ. соч.

32 Цит. по: Семенов Е.В. Сфера фундаментальных исследований в постсоветской России: невозможность и необходимость реформы// Альманах: Наука. Инновации. Образование. Под ред. Е.В. Семенова. — М.: Изд. дом «Парад», 2006. С. 34.

33 Савельева О.О. Российская наука глазами студентов/Вестник Российской академии наук, т. 69. 1999, № 3, 1999. С. 203–208.

34 «Наука и жизнь»: 1990 г., № 4, с. 109; 1991 г., № 10, с. 133; 1992 г., № 5–6, с. 50; 1993 г., № 2, с. 133.

35 Каждый третий россиянин не читает книг. Но рынок растет. http://www.biblio-globus.ru/inter_analytics.aspx

36 Побединский В.М., Игнатенко А.А. Книгоиздательская деятельность Петербургского университета. 1724–1989/ Под ред. проф. Г.А. Тишкина. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. Ун-та, 2007. С. 21–22.

37 Парамонов Б. Скучная история/ Независимая газета, 20 апреля 2007 г. С. 3.

38 Читаем вместе. Навигатор в мире книг, 2007, № 8–9, августсентябрь. С. 5.

39 Иноземцев В.Л. On Modern Inequality. Социобиологическая природа противоречий XХI века// Постчеловечество. — М.: Алгоритм, 2006. С. 10–73.

40 The Japan Times, Feb. 9, 2007.

41 Лессиг Л. Свободная культура/ Пер. с англ. — М.: Прагматика Культуры, 2007. С. 52.

42 Мокроусов А. Книга между компьютером и комиксом. http://www.russ.ru/content/view/full/47185

43 Britt Robert R. Americans Believe in God, Astrology and Ghosts. http://www.livescience.com/strangenews/etc/091210-americansbelieve-god-astrology-and-ghosts.html

44 Для британцев инопланетяне оказались реальнее бога. 25.11.2008: http://lenta.ru/news/2008/11/24/believe/

45 «Die Welt»: 40% немцев верят, что инопланетяне уже высадились на Землю. http://www.newsru.com/world/29dec2006/chelovechki.html

46 ВЦИОМ: Россияне одновременно верят в бога, инопланетян и гороскопы. http://wciom.ru/no_cache/arkhiv/tematicheskiiarkhiv/item/single/1947.html?cHash=bc2f64ac65&print=1

47 Ройфе А.Б. Неомифологическая фантазия в фантастике XX века. — М.: ООО «Международный центр фантастики», 2006. С. 7.

48 Поиск, 2003, № 47, 21 ноября. С. 3.

49 Wired, 2007, № 5. P. 61.

50 Дарвин и дарвинизм. Опрос ФОМ. http://bd.fom.ru/report/map/projects/dominant/dom0732/domt0732_4/d073223

51 Игнатьев А.А. Ценности науки и традиционное общество/Вопросы философии, 1991, № 4. С. 3–30.

52 Там же.

53 Яременко Ю. Экономические беседы. Диалоги с С. Белановским — М.: Центр исследований и статистики науки, 1998. С. 27.

54 Хайлбронер Роберт Л. Философы от мира сего. Великие экономические мыслители: их жизнь, эпоха и идеи/ Пер. с англ. И. Файбисовича. — М.: КоЛибри, 2008. С. 21–22.

55 Цит. по: Хайлбронер Роберт Л. Указ. соч., с. 350.

56 Кордонский С.Г. Ресурсное государство: сборник статей. — М.: REGNUM, 2007.

57 Маклюен М. Указ. соч., с. 332.

58 Мир в цифрах — 2005. Карманный справочник/ Пер. С англ.— М.: ЗАО «Олимп-Бизнес», 2005. С. 80.

59 Третьяков Ю.Д. Проблема развития нанотехнологий в России и за рубежом/ Вестник Российской академии наук, т. 77. 2007, № 1. С. 3–10.

60 О государственной промышленной политике России. Проблемы формирования и реализации/ Рук. разработки акад. Е.М. Примаков, научн. конс. акад. В.Л. Макаров. — М.: ТПП РФ, 2003. С. 5.

61 Кара-Мурза С.Г. Императив перехода к инновационному развитию России: состояние на старте// Альманах «Наука. Инновации. Образование». Вып. 2/ Редколл., гл. ред. Е.В. Семенов. Министерство образования и науки РФ, Федеральное агентство по науке и инновациям, РИЭПП. — М.: Языки славянской культуры, 2007. С. 225.

62 Гринберг Р.С. Пятнадцать лет рыночной экономики в России/ Вестник РАН, т. 77. 2007, № 7. С. 584–597.

63 http://president.kremlin.ru/text/appears/2007/04/125401.shtml

64 Страхи оказались преувеличенными, 31.12.2009. http://www.astera.ru/interview/?id=74274

65 Российскому ИТ-рынку указали на его реальное место в нашей экономике. 31.12.2009. http://www.astera.ru/it_market_and_crisis/?id=74199

66 Редакторская подготовка изданий: Учебник/ Под ред.С.Г. Антоновой. — М.: Логос, 2004. С. 73.

67 Данные Российской книжной палаты. http://www.bookchamber.ru/content/stat/stat_2008.html

68 «НГ ExLibris», еженедельное приложение к «Независимой газете», 2009, 24 декабря. С. 2.

69 Кустарев А. О досужем чтении/ Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре, 2009, № 6. С. 4.

70 Селиверстова Н.А., Юмашева Н.Д. Чтение в студенческой среде: опыт социологического исследования. — М.: Рос. кн. палата, 2009. (Московское книжное дело сегодня.) С. 23.

71 Сорокин В. Феодализм с высокими технологиями. Интервью газете «Der Standard», 11 декабря 2006 г. http://www.inopressa.ru/standard/2006/12/11/14:49:51/sorokin

72 Гринберг Р.С. Указ. соч., с. 592.

73 Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования/ Пер. с англ. — М.: Academia, 1999. С. 59.

74 Журнал «Пушкин», 2009, № 4. С. 77.

75 Попова Т.Е., Попова Е.В. Биотехнология и социум. — М.: Наука, 2000. С. 91-95.

76 http://www.gipp.ru/opennews.php?id=16987

Примечание