«Истоки Второй мировой войны»

Print PDF

Этим летом наш постоянный автор Густав Эрве перевёл ещё не переведённую в России книгу известного английского историка Алана Дж. Персифаля Тейлора «Истоки Второй Мировой войны» (The Origins of the Second World War). С его любезного разрешения печатаем отрывки из перевода.

***

«…победа[Франклина Делано Рузвельта] означала, среди прочего, победу изоляционизма в американской внешней политике; и нет доказательств, что он не одобрял изоляционистское законодательство, которое протаскивало через Конгресс демократическое большинство. Французам и британцам было сказано теми, кого они считали ближайшими друзьями в США, что они должны встретиться лицом к лицу с германской проблемой без посторонней помощи. Более того, американская политика била по усилиям западно-европейских держав в этой сфере. Первым действием Рузвельта в сфере внешней политики был срыв Мировой Экономической конференции, с помощью которой Великобритания стремилась сделать бесполезной нацистскую автаркию.

Американский изоляционизм усиливал изоляционизм везде. Британские студенты узнавали от американских историков, что Первая Мировая война была грубой ошибкой, а Германия – справедливо обидевшейся страной. Британские либералы выучили у американских прогрессивных политиков, что войны организуются производителями вооружений. Американцы, которые сами отвергли Версальский договор, очень хотели, чтобы и другие тоже его отвергли. Воздействие американского изоляционизма чувствовалось и более практическим образом. Когда предлагалось ввести нефтяное эмбарго против Италии во время Абиссинского кризиса, немедленно против этого было выдвинуто возражение, что такая мера принесёт убытки американской торговле нефтью: и никаких опровержений не исходило и не могло исходить от американского правительства. То же самое повторилось, когда британцы надеялись закрыть для итальянцев Суэцкий канал, в нарушение Константинопольской конвенции 1889 года: США не позволили сделать этого. Без сомнения, эти препятствия были бы легко преодолены, если бы британские и французские политики были бы достаточно решительны; но где люди колебались, американское отчуждение помогало склонить чашу весов. Во многом аналогичным образом американский подход использовался для оправдания невмешательства в испанскую гражданскую войну; любая попытка отрезать Франко от иностранных поставок оружия встречала сопротивление не только Германии и Италии, но и США. А в это же время Великобритания и Франция получали порицания в США за то, что не смогли сделать те вещи, которые им препятствовал сделать американский изоляционизм. В частности, они презирались за то, что не продолжили бесплодную политику «непризнания» после захвата Абиссинии Италией.

<…>

Общая мораль книги заключается в том, что Великобритания и Франция колебались между умиротворением и сопротивлением, что делало войну более вероятной. Американская политика делала то же самое. Решительная приверженность изоляционистскому курсу могла заставить Францию и Великобританию отказаться от мысли о войне; решительная поддержка Великобритании и Франции, основанная на загодя начатом перевооружении, могла так же заставить Гитлера отказаться от войны. Колебания между этими двумя вариантами помогли войне. Некого в этом винить. Для демократии очень трудно принимать решения; и даже когда она их принимает, то часто это неверные решения.

<….>Если же считать, что Великобритании и Франции стоило более твёрдо рассчитывать на поддержку Америки, то стоит иметь в виду, что США не вступили в войну ни после падения Франции, ни даже после нападения Гитлера на Советскую Россию, и нам пришлось ждать такого маловероятного события, как объявление Гитлером войны Америке, до её вступления в войну»

«…Папен, этот легкомысленный консерватор, который помог Гитлеру сделаться канцлером Германии, был назначен немецким послом в Вену. Выбор был особенно удачен. Не только потому, что Папен был ревностным католиком, в то же время верно служившим Гитлеру, договаривавшимся также и о Конкордате с Папством, а, следовательно, был моделью для австрийских клерикалов. Папен был на волоске от смерти во время ночи длинных ножей, а потому был исключительно подходящей кандидатурой для того, чтобы убеждать австрийских правителей, что угрозы убийства со стороны нацистов не стоит воспринимать всерьёз».

«…Когда же антикоминтерновский пакт выдвинул на авансцену политические идеи, то множество людей в двух демократических странах почувствовали зов антикоммунизма. Они склонялись к тому, чтобы быть нейтральными в борьбе коммунистов и фашистов, или даже поддержать фашистов. Они боялись Гитлера как правителя сильной и агрессивной Германии; но они приветствовали его как защитника европейской цивилизации от коммунизма. Здесь были разные подходы у англичан и у французов. Многие англичане, особенно из консервативной партии, говорили:

«Лучше Гитлер, чем Сталин».

Но никто из англичан, кроме сэра Освальда Мосли, главы Британского Союза фашистов, не сказал:

«Лучше Гитлер, чем Болдуин или Чемберлен или даже Эттли».

Во Франции же всеобщие выборы 1936 года дали большинство левой коалиции, состоявшей из коммунистов, социалистов и радикалов. Когда за выборами последовало формирование правительства Народного Фронта, то консервативные и состоятельные французы сказали не просто

«Лучше Гитлер, чем Сталин», но «Лучше Гитлер, чем Леон Блюм».»

«…Французы продолжали колебаться. 24 сентября Фиппс сообщал из Парижа:

«Всё, что есть хорошего во Франции стоит против войны и за мир почти любой ценой»,

и Фиппс предупреждал против

«даже поощрения маленькой, но шумной и растлённой воинственной группировки».

В более поздней телеграмме он объяснил, что под такой группой имеет в виду «проплаченных Москвой коммунистов». Министерству иностранных дел это не понравилось и оно потребовало от Фиппса более обстоятельного анализа. Он его сделал и ответил через два дня:

«Люди покорны, но решительны… «Мелкая буржуазия» может чувствовать себя нерадостно от перспективы рисковать жизнью ради Чехословакии, но большинство рабочих высказывается в пользу соблюдения Францией своих обязательств перед Чехословакией»

«…24 октября Риббентроп забросил пробный шар в этом направлении польскому послу в Берлине Липскому. Если вопрос Данцига и коридора будет улажен, то тогда возможна будет «совместная политика относительно России, основанная на антикоминтерновском пакте». Гитлер был ещё более откровенен с Беком, когда тот прибыл с визитом в январе 1939 года, сказав ему следующее:

«Дивизии, которые Польша держит на русской границе спасают Германию от громадных военных расходов».

Разумеется, Гитлер добавил, что

«Данциг – немецкий город, всегда будет немецким и рано или поздно станет частью Германии».

Если же вопрос с Данцигом будет решён, то Гитлер гарантирует безопасность Польского коридора. Возможно, Гитлер жульничал с самого начала, используя это требование как прелюдию для разрушения Польши. Но польские претензии на Украину были долгосрочными; Данциг казался в сравнении с ними мелочью. Бек «не делал тайны из того, что Польша претендует на территории Советской Украины», когда Риббентроп прибыл с визитом в Варшаву 1 февраля 1939 года

Тем не менее, поляки не приняли этого предложения. Слепо уверенные в своей силе, презиравшие чехов за мягкость, они твёрдо решили не сдавать ни дюйма; они верили, что именно такая манера вести дела с Гитлером наиболее надёжная. Более того, они – и это Гитлер никогда не мог в них понять – отказавшись сотрудничать с Советской Россией против Германии, были одинаково отрицательно настроены против сотрудничества с Германией против Советской России. Поляки считали свою страну независимой великой державой и забыли, что Польша получила независимость в ноябре 1918 года лишь потому, что как Германия, так и Россия были разбиты.

Сейчас у них был выбор между Германией и Россией. Они не выбрали ни то, ни другое. Только Данциг был препятствием на пути польско-немецкого сотрудничества. По этой причине Гитлер хотел, чтобы ему уступили в данцигском вопросе. По практически тем же причинам Бек не хотел этого делать. В его мозгу даже не промелькнула мысль, что это может привести к фатальному разрыву между Польшей и Германией.»

«…Тем днём [30 марта 1939] Бек обсуждал с британским послом, как осуществить на практике его предложение об общей декларации, выдвинутое неделей назад, и тогда к нему прибыла телеграмма из Лондона. Посол прочёл гарантии, данные Чемберленом. Бек принял их «между двумя затяжками своей сигареты». Две затяжки – и британские гренадеры будут умирать за Данциг; две затяжки – и иллюзорная Великая Польша, созданная в 1919 году, подпишет свой смертный приговор. Гарантии были безоговорочными; только поляки могли решить, когда привести их в действие. Британцы больше не могли требовать уступок в Данцигском вопросе; они также не могли больше требовать от поляков сотрудничать с Советской Россией. Германия и Россия считались Западом двумя опасными державами, которыми управляли жестокие диктаторы.

С этого момента мир зиждился на предположении, что Гитлер и Сталин окажутся более разумными и осторожными, чем был Чемберлен, что Гитлер примет такое положение Данцига, которое большинство англичан считало неприемлемым, а Сталин будет готов сотрудничать на демонстративно неравных условиях. Едва ли эти предположения были реалистичными…

Была и другая предпосылка британской внешней политики: что Франция будет безропотно следовать за британцами, куда бы они её не повели. Гарантии 30 марта, данные Беку не только от имени Британии, но и от имени Франции, были даны без предварительных консультаций с французами. У французов не было выбора, кроме как согласиться с этими гарантиями, но они кисло заметили, что Польша, по их мнению, не находится в состоянии неминуемой опасности. У них были причины огорчаться. Британцы не имели в своём распоряжении практических средств для выполнения своих гарантий, с их стороны это была декларация. Она могла быть претворена в реальность лишь в том случае, если британцы пообещали, что не дадут французам отказаться от альянса с Польшей, как они это сделали с альянсом с Чехословакией.

Но у французов была надёжная информация о состоянии польской армии; и них было мало обязательств морального толка перед Польшей после того, как последняя приняла участие в разделе Чехословакии. Две затяжки сигареты Бека решили и этот вопрос тоже. В сентябре 1939 года Франция сражалась за тень своего былого величия, содержанием которого пожертвовала в сентябре 1938 года в Мюнхене…

Англичане дали обязательства Польше раньше, чем успели осознать недостатки дела рук своих: нет оговорки, что Польше следует быть разумной в данцигском вопросе; нет обещания польской помощи Румынии; нет перспективы того, что Польша будет сотрудничать с Советской Россией. Они решили исправить это в первых днях апреля, когда Бек прибыл с визитом в Лондон. Их надежды пошли прахом. Бек, не дрогнув, противостоял Гитлеру; непохоже, чтобы его могло сдвинуть с места вежливое обращение со стороны Чемберлена и Галифакса.

Со своей обычной «великодержавной» надменностью Бек готовился к тому, чтобы превратить британские односторонние гарантии в пакт о взаимопомощи – «единственный базис, который может принять любая уважающая себя страна». Во всех прочих вопросах он был очень упрям. Он «не заметил никаких признаков военной опасности со стороны Германии», о Данциге «переговоры не ведутся», «Правительство Германии никогда не оспаривало польские права в Данциге и недавно подтвердило их»; «Если исходить из того, о чём говорят сами немцы, то он считает, что сейчас наиболее важным вопросом является колониальный». Тем самым он как бы подразумевал, что это Польша оказывает Великобритании благодеяние, соглашаясь на союз с ней.»

P.S.

Надо сказать, что Тейлор — один из немногих буржуазных исследователей, кто строго выдерживал позицию прогрессиста и  контрреакционера. Таких было очень немного: о правых и говорить нечего, там слова о прогрессе с цивилизацией — лишь способ ничего не менять в тех формах капиталистического людоедства, с которыми они сжились и которые им выгодны. Но и левые вроде Ноама Хомского, Говарда Зинна и пр., вроде бы сочувствующие угнетённым в своей и других странах, именно из этих эмоций делают вредные для их освобождения выводы. Скажем, витийствуя против «советского тоталитаризма» (чем  ослабляли его влияние на свои страны) или поддерживая «национальное освобождение», даже когда оно шло (и идёт) против общественного прогресса. Тейлор не делал так, почему был симпатиком социализма и СССР, но не всех его действий (одобрил подавление фашистского мятежа в Венгрии 1956 г., но публично осуждал вредные ему самому особенности советской системы, как во вроцлавской речи 1948 г.) и не всех друзей — скажем, в ближневосточном конфликте, где у большинства западных левых едет крыша, точно также как и в связи со «сталинизмом«-тоталитаризмом«.