Пережитки первобытных форм отношений полов в традиционном обществе

В цивилизованных обществах половые хозяйственные табу встречаются гораздо реже. Существование их отмечено у древних римлян, немцев Трансильвании, в некоторых областях Венгрии. Явные пережитки охотничьих половых табу были зафиксированы у эстонцев. Как сами половые табу, так и их пережитки существовали у русских охотников. Следы половых производственных табу были обнаружены у крестьян одного из селений Саратовской области. У них, если во время выполняемых сообща, артельно, работ случалось какое-либо неприятное происшествие, отрицательно сказывавшееся на результатах коллективной деятельности, было обыкновение полушутя, полусерьезно объяснять его тем, что кто-то из работающих прошедшей ночью согрешил с женой [3].

Промискуитетные оргиастические праздники

В первобытном мире они имели универсальное распространение. У значительного числа народов оргиастическим праздникам предшествовали периоды действия строжайших половых табу, связанных с тем или иным видом хозяйственной деятельности [4]. Примером оргиастического праздника могут послужить торжества, еще в прошлом веке бытовавшие в одном из районов о. Вити-Леву (о-ва Фиджи). Мужчины и женщины одевались в фантастические одежды, обращались друг с другом с самыми непристойными фразами и открыто, публично без всякого разбора вступали в половые отношения. В это время половые акты были не только возможны, но чуть ли не обязательны между братьями и сестрами, которые в обычное время не имели права даже разговаривать друг с другом. Такое состояние ничем не ограниченной свободы общения полов длилось несколько дней, после чего все ограничения восстанавливались и жизнь входила в нормальную колею [5]. Таким образом на время этого праздника снималось действие агамного или экзогамного табу, на котором базировался род. Последний на краткий промежуток времени превращался в объединение, в котором господствовал промискуитет.

Существование праздников, отличавшихся большой свободой общения полов, отмечено у многих народов Европы в период от античности вплоть до нового времени [6]. В списке «Повести временных лет», содержащемся в одной из древнейших из числа дошедших до наших дней летописей, известной под названием «Летописца Переяславля Суздальского», сообщается о существовании у радимичей, вятичей и северян праздников, для которых была характерна полная свобода общения полов [7]. Такого рода праздники описываются и осуждаются в «Правилах» митрополита Киевского и Всея Руси Кирилла III (1243 – 1280 гг.) [8].

Красочное описание этих праздников мы находим в «Послании Елизарова монастыря игумена Памфила Псковскому наместнику и властям о прекращении народных игрищ в день Рождества св. Иоанна Предтечи» (1505 г.):

«Егда бо приходит великий праздник день Рождества Предтечева, – читаем мы в нем, – и тогда, во святую ту нощь, мало не весь город взмятется и възбесится, бубны и сопели, и гудением струнным, и всякими неподобными играми сотонинскими, плесканием, плясанием…, стучат бубны и глас сопелий и гудут струны, женам же и девам плескание и плясание и глазам их накивание, устам их неприязнен клич и вопль, всескверненные песни, бесовские угодия свершахуся, и хребтом их вихляние, и ногам их скакание и топтание; ту же есть мужем же и отроком великое прелщение и падение, но яко на женское и девическое шатание блудное възрение, тако же и женам мужатым беззаконное осквернение, так же и девам растление…» [9].

Как говорится в «Стоглаве» (1551 г.), на Иванов день и в навечерии Рождества Христова и в навечерии Богоявления Господня и крещения

«сходятся народи мужи, и жены, и девицы на нощное плещевание, и на бесчисленный (ниже – /37/ бесчинный – Ю.С.) говор, на бесовские песни и на плясание, и на Богомерзские дела, и бывает отроком осквернение и девам растление» [10].

Конкретизировать картину позволяет описание путешествия итальянца – тосканца Лактанция Рокколини в Россию, помещенное в сборнике, который был составлен Челио Малеспини в 1580 г. и увидел свет в 1609 г. в Венеции. Так как Л. Рокколини был придворным Карла V и выполнял его дипломатические поручения, то его поездка в Россию имела место около середины XVI в.

Путешествуя в январе по Московии, Л. Рокколини и его спутники сбились с пути и в конце концов ночью наткнулись на какое-то селение. Встретившие их люди дружелюбно отнеслись к путникам и привели их в большой дом, в котором собралось множество мужчин и женщин. Эти люди ели, пели и плясали в помещении, которое освещалось одной лучиной. Один из присутствующих объяснил чужеземцу, что

«таков древний обычай края: в известное время собираются вместе соседские мужчины и женщины и, поплясав и позабавившись вместе порядком, тушат лучину, после чего каждый берет ту женщину, которая случилась к нему ближе, и совершает с ней половой акт; затем лучина снова зажигается, и снова начинаются пляски, пока не рассветет и все отправятся по домам. В этот вечер лучину уже тушили два раза, и два раза совершен акт с теми, на кого случай наткнул в темноте» [11].

Вряд ли можно сомневаться в правдивости рассказа, ибо описанный обычай был известен под названием «гаски» в русской деревне и в XIX в. Но в это время он чаще всего имел место не на общих сборищах, а на вечеринках, в которых участвовала лишь молодежь.

Имеются аналогичные материалы и по XVII в. Вот что писал в 1651 г. старец Григорий в своей челобитной царю Алексею Михайловичу, обличая нравы, царившие в г. Вязьме и окрестностях:

«Такоже и игрища разные и мерзкие бывают вначале от Рождества Христова и до Богоявления всенощные, на коих святых нарицают и монастыри делают, и, архимарита, и келаря, и старцев нарицают, там же и женок и девок много ходит, и тамо девицы девство диаволу отдают. Другое игрище о Троичном дни: за город на курганы ходят и неподобя творят» [12].

Как уже отмечалось в крестьянской среде подобного рода явления сохранялись и в XIX в.

«На беседах по зимам, не боясь ни чьего сглазу, мужики обнимают баб и огни гасят…»,

– рассказывал С.В. Максимову священник с. Койнос Мезенского уезда Архангельской губернии о. Евграф [13]. Вот еще приводимое Т.А. Бернштам свидетельство, относящееся к самому концу XIX в. Место действия – верховье Ветлуги в Вятской губернии.

«Во время братчины в Хорошевской волости совокупляются в близких степенях родства: сноха с деверем, свекром, близкие родственники. Бывали также случаи и с родными – братья с сестрами (все женатые) и грехом не считали» [14].

Нетрудно заметить поразительное сходство между этой вятской братчиной и оргиастическим праздником на о-ве Вити-Леву. И в том и в другом случае полностью снимались все существующие в обычное время ограничения в отношениях между полами: на Вити-Леву – нормы индивидуального брака и акойтный (агамный, экзогамный) запрет, в Хорошевской волости – индивидуально-брачное регулирование и запрет инцеста.

С.В.Максимов, русский этнограф-беллетрист

Оргиастические нападения

Б. Малиновским был описан очень своеобразный обычай, существовавший у меланезийцев о-вов Тробриан. Он назывался йауса. На юге о-ва Киривина и на о-ве Вакута женщины, занимавшиеся коллективной прополкой полей, имели право напасть на любого замеченного ими мужчину, если только он не принадлежал к числу жителей их деревни. Передать подробности этого нападения не представляется возможным. Заметив мужчину, женщины срывали с себя всю одежду, нагими набрасывались на него, подвергали насилию и совершали над ним массу самых непристойных действий [15].

К тому времени, когда существование этого обычая было зафиксировано Б. Малиновским, он носил уже во многом ритуальный характер. Но восстановить его первоначальное значение вполне возможно. Для этого сейчас можно привлечь материал, о котором раньше нельзя было в печати сказать ни слова. С тех пор, /38/ как в системе советского ГУЛАГа, мужчины и женщины были изолированы друг друга, в женских зонах время от времени происходили нападения групп женщин на зазевавшихся надзирателей и охранников. И судя по описаниям очевидцев, эти нападения чуть ли не до деталей совпадали с йаусой [характерно отсутствие ссылок, скорее всего это фантазия рассказчика, но интересно её направление. Прим.публикатора]. Нетрудно понять, что они представляли собой необычайно бурное, неудержимое, принимавшее самые дикие формы проявление полового инстинкта, который долгое время в силу существующих в зоне условий не мог получить удовлетворения.

Поражающее сходство йаусы с этими нападениями объясняется тем, что она была своеобразной имитацией имевших место в далеком прошлом подобных же бурных прорывов долгое время не получавшего удовлетворения полового инстинкта [у людей и даже у антропоидов нет инстинктов, почему данное слово надо понимать метафорически, просто как половое желание, стимулированное обычаем. Прим.публикатора]. Но в отличие от случая с ГУЛАГом, этот инстинкт не мог быть удовлетворен вследствие того, что в объединении людей существовали половые производственные табу. Такое предположение находит подтверждение в фактическом материале. Оргиастические нападения тробрианских женщин возможны были лишь в период общественной прополки огородов и ни в какой другой. А он был временем действия строжайших половых табу. В эти дни не только были воспрещены половые отношения между мужьями и женами и вообще между членами данной общины, но считалось даже неприличным для мужчин приближаться к женщинам своей общины [16].

Тробрианки

Все эти данные, вместе взятые, говорят о том, что тробрианская йауса в своей исходной форме была не чем иным, как стихийным, бурным прорывом долгое время сдерживаемого половыми производственными табу полового инстинкта. Этот прорыв стал возможным в силу того, что в поле зрения женщин оказался мужчина, не принадлежавший к их коллективу и поэтому не подпадавший под действия существовавших в нем всех вообще норм поведения, включая и запреты. Поэтому общение с ним не было нарушением табу и не могло караться коллективом.

Тробрианская йауса является самым ярким, но далеко не единственным пережитком первоначальных оргиастических нападений женщин. Последние, кстати сказать, получили свое отражение в фольклоре многих народов, в частности в легендах об амазонках, которые, вместе взятые, рисуют достаточно полную картину развития отношений между полами, начиная от кратковременных контактов между совершенно чужими друг другу мужчинами и женщинами и кончая возникновением дуальной организации [17]. Но в данной статье мы ограничимся рассмотрением только обычаев, являющихся более или менее отдаленными пережитками оргиастических нападений женщин.

У некоторых племен Северного Ирана, когда женщины сообща работали в поле, ни один мужчина-чужак не мог пройти мимо них, не уплатив выкуп. Иначе он рисковал подвергнуться такому обращению, которое было характерно для тробрианской йаусы [18]. В Южном Дагестане в селениях Ашти, Ицари, Сутбук, Дзилебки, Урцахи и Уркарах до сравнительно недавнего времени существовал обычай пленения постороннего мужчины женщинами, работающими в поле. Пленного отпускали после уплаты им выкупа [19]. В 60-х годах XIX в. в Южном же Дагестане был зафиксирован другой вариант того же обычая. Приводим сообщение П. Петухова:

«В магалах Тау горного Кайтага мужчина, по несчастью встретившийся с толпой женщин и девушек, делается их жертвой: его обезоруживают, принуждают танцевать, прыгать и исполнять все их прихоти; достаточно натешившись, они отпускают свою жертву при громком хохоте и остротах. Это случается особенно в тех случаях, когда женщины выходят из аула для сбора моха и особой травы на брачные подушки и тюфяки новобрачным» [20].

Следы этого обычая встречаются и в Западной и Центральной Европе. В Кампании, Ломбардии, Абруццо и Сицилии любой посторонний человек, проходивший мимо жнивья, становился объектом насмешек и оскорблений со стороны работавших в поле [21]. В Чехии жницы связывали по рукам и ногам каждого мужчину, который приходил первым на поле или просто проходил мимо. За свое освобождение он должен был дать выкуп [22]. /39/

У баронга Африки женщины, готовясь во время засухи совершить обряд вызывания дождя, сбрасывали с себя все обычные одежды и надевали пояса, сделанные из особого растения. Затем они образовывали длинную процессию, которая двигалась по полям, исполняя самые бесстыдные песни и непристойные танцы. Ни один мужчина не мог попасть на глаза женщинам без того, чтобы не подвергнуться самому жестокому обращению с их стороны [23]. Сходные обычаи существовали у народов Трансвааля, Малави, а также у греков, румын, сербов болгар, грузин [24]. Разнообразные обряды вызывания дождя, совершаемые нагими женщинами, были зафиксированы в Индии. Подобного же рода церемонии совершались ими и для отвращения от города или деревни эпидемии или эпизоотии. Ярким примером является совершаемый ночью и в строжайшем секрете от мужчин обряд опахивания деревни [25].

Точно такой же обычай существовал у русских крестьян вплоть до первых десятилетий XX в. Бытование его было зафиксировано этнографами в Воронежской, Орловской, Курской, Тульской, Калужской, Рязанской, Смоленской, Московской, Тамбовской, Пензенской, Самарской, Нижегородской, Саратовской, Казанской, Санкт-Петербургской, Псковской, Тверской, Ярославской, Костромской, Вятской губерниях. Существовало опахивание также в Белоруссии и на Украине [26].

Опахивание совершалось, когда на деревню надвигалась эпидемия или эпизоотия, причем оно в своей классической форме происходило глубокой ночью и в тайне от мужчин. Женщины и девушки, принимавшие участие в обряде, обязательно распускали волосы, что в русской деревне всегда считалось признаком разнузданности, и либо оставались в одних нижних рубахах, либо раздевались донага. Затем процессия двигалась вокруг деревни. Ни одно живое существо, прежде всего ни один мужчина не мог в это время попасться на глаза без риска быть избитым разъяренными женщинами. А в некоторых случаях обычай требовал от участниц убить постороннего.

«Полудикая толпа баб, с визгом и писком бросается на встретившегося и разрывает его в клочки, если последнему не удается убежать» [27].

В подавляющем большинстве случаев в опахивании могли участвовать лишь девушки, причем такие, в невинности которых не существовало сомнений, и вдовы, причем только добродетельного поведения, а также старухи. Иначе говоря, только такие особы женского пола, которые либо совсем не вступали в половые отношения, либо не поддерживали их в течение предшествующего обряду периода времени, причем длительного. И это тоже роднит опахивание с оргиастическими нападениями женщин. В некоторых случаях опахивание не было связано с угрозой эпидемии или эпизоотии. Оно регулярно осуществлялось в определенные периоды времени.

Кроме такого рода обычаев, почти по всему миру отмечено существование отличавшихся неприличием слов и действий особых женских праздников, на которые мужчины не допускались, а также подобного же рода женских процессий и обрядов во время общих праздников [28]. Особенно ярко черты былых оргиастических нападений проявлялись в греческих вакханалиях, которые первоначально являлись исключительно женскими праздниками. Во время этих праздников женщины набрасывались на плющ, который считался мужским растением, с ожесточением разрывали на части и жевали [29]. Свидетельством происхождения вакханалий из оргиастических нападений женщин является легенда о растерзании Пенфея вакханками-менадами, которая легла в основу трагедии Еврипида «Вакханки» [30].

Трудно при этом не заметить поразительного сходства того, что описано в древнегреческой легенде, с тем, что происходило в некоторых случаях при опахивании в русской деревне. Кстати и во время бытовавшего вплоть до начала XX в. у мордвы женского праздника всякий мужчина, который имел несчастье /40/ попасть навстречу двигавшейся по деревне с пением грубо эротических песен толпе пьяных женщин, становился объектом самых безобразных издевательств [31].

Свидетельств о существовании в прошлом оргиастических нападений мужчин меньше, даже в первобытном мире. Они сохранились в преданиях и обрядах австралийцев. У племен Центральной Австралии (арунта, кайтиш, илпирра, иллиаура, лоритья и др.) и Квинсленда существовал обычай изнасилования девушки, достигшей брачного возраста, группой мужчин, принадлежавших к иному роду, чем она. Это всегда происходило вдали от стойбища. Девушку ловили и затаскивали в чащу. После этого она считалась взрослой [32].

Женщина кикуйю в традиционном наряде

У кикуйю Африки юноши для того, чтобы перейти в разряд взрослых мужчин, должны были совершить церемониальное изнасилование женщины, обязательно принадлежавшей не просто к другой деревне, но, по возможности, к другому народу. С этой целью юноши, объединенные в группы, бродили в поисках подходящего объекта по местностям, далеким от их родного селения. После исполнения этого акта юноши демонстративно отбрасывали эмблемы, свидетельствовавшие о их принадлежности к разряду неофитов [33].

Пережитками оргиастических нападений как мужчин, так и женщин являются различные формы ритуальной борьбы и состязаний между полами. Они имели широкое распространение по всему первобытному миру [34]. У меланезийцев о-вов Тробриан, меитхеев и нага Ассама ритуальные схватки между мужчинами и женщинами завершались всеобщим половым общением [35].

Любовные экспедиции

Свобода отношений полов до брака не была в первобытном обществе, в котором уже возник индивидуальный брак, пережиточным явлением. Она была нормой жизни. Точно также не были в нем пережиточными явлениями дома холостяков и дома девушек. Но вот специальные экспедиции девушек в другие деревни, имеющие целью вступить в общение с живущими там юношами, так же как и аналогичные экспедиции юношей представляли собой пережитки походов представителей обоих полов, которые имели место в период становления дуальной организации и в первое время после этого. А такого рода экспедиции зафиксированы у значительного числа народов: у тех же тробрианцев, у бушменов, у многих папуасов Новой Гвинеи (чимбу, дене, сиане, камано, форе, узуруфа, джате). У бена-бена Восточного нагорья Новой Гвинеи любовные экспедиции одновременно и юношей и девушек одной общины в другую общину происходили обычно раз в месяц [36].

Отношения между полами до брака в русской деревне

Разные авторы придерживаются по этому вопросу далеко не одинаковой точки зрения. Одни из них, в частности М.М. Громыко, довольно категорически настаивают на том, что молодые люди, особенно девушки, как правило, строго соблюдали принятые в крестьянском мире России нормы, требовавшие воздержания от половых отношений до брака [37]. Другие, например, Т.А. Бернштам, придерживаются иного взгляда [38].

Обращаясь к этой проблеме, прежде всего хотелось бы указать на необходимость строго различать существующие в том или ином обществе нормы поведения и реальное поведение людей. Между ними всегда существует определенное расхождение. Существование в русской деревне добрачных связей – факт, который вряд ли кем-либо может быть поставлен под сомнение. Уже то обстоятельство, что посрамление в ходе свадьбы молодой, не сохранившей девственность, а заодно так же и ее матери, допустившей утрату дочерью целомудрия, носило во многих случаях обрядовый характер, свидетельствует о нередкости этого явления в жизни русской деревни.

Но нас должна интересовать прежде всего позиция общества, которая находила свое выражение в общественном мнении. Говоря об общественном мнении, мы в свою очередь должны учитывать возможность его раздвоения на формальное, провозглашавшее строжайшую необходимость соблюдения тех или иных норм, и реальное, которое всерьез этого не требовало и весьма либерально относилось к нарушителям. К сожалению, многие исследователи такую возможность /41/ просто не учитывают. Поэтому, когда они сообщают о тех или иных нормах поведения, трудно установить, были ли эти нормы формальными или реальными.

Русские крестьянские общины существовали в рамках классового общества. Поэтому русская крестьянская семья в принципе должна была бы быть патриархической. А это с необходимостью предполагало исключение из жизни общества добрачных и вообще любых небрачных отношений. Но этот запрет формировался в борьбе со старым положением вещей, когда свобода отношений полов до брака была нормой. Борьба эта шла с переменным успехом и результаты ее в разных общинах были далеко не одинаковы.

В одних обществах этот запрет был вполне реальным, в других – во многом формальным, в третьих – он так и не смог утвердиться. Отсюда крайняя противоречивость данных. Кроме того нужно учитывать, что даже в тех общинах, в которых утвердился реальный запрет добрачных отношений, он мог в определенные периоды времени и определенных условиях ослабляться или даже совсем сниматься. Такое явление имело место во время «хороводов» («улиц») и «вечерок» (вечеринок, беседок, посиделок и т. п.). Все это еще больше усложняет картину.

Вряд ли, по моему мнению, можно сомневаться в том, что в определенной части русских крестьянских общин запрет добрачных отношений так и не утвердился. По существу в них продолжала существовать свобода общения полов до брака. Свидетельств об этом существует столь много, что не заметить их может только тот, кто вообще не хочет их замечать. В Мезенском уезде Архангельской губернии невинность девушки совершенно не ценилась. Более того, девица, родившая ребенка, имела больше шансов выйти замуж, чем сохранившая целомудрие [39]. Не требовалась «чистота нравов» от девушек и в других местах этой же губернии. Это нашло отражение в пословице «девушка не травка, вырастет не без славки» [40].

Бронислав Малиновский среди тробрианцев

В фундаментальном труде, посвященном этнографии Вологодской губернии, утверждается, что

«в большей части деревень девичьему целомудрию не придается строгого значения. Есть местности, где девка, имевшая ребенка, скорее выйдет замуж, чем целомудренная, так как она, знают, не будет неплодна» [41]. Как сообщали местные информаторы, «редкая из наших девок не гуляет до замужества».

Что же касается парней, то они начинают «баловаться» едва минет 15 лет и к моменту вступления в брак каждый из них «знает не одну девку» [42].

Полная свобода связей между парнями и девушками существовала в ряде деревень Арзамасского уезда Нижегородской губернии. Общество в эти отношения никак не вмешивалось [43]. В Суражском уезде Черниговской губернии, в котором наряду с белорусами жили и русские, добрачные связи имели широкое распространение. Потеря целомудрия не ставилась девушке в вину и не препятствовала замужеству [44]. По сообщению врача Тюшевского участка Рязанского уезда одноименной губернии в деревнях не было девушек старше 17–18 лет, которые сохранили бы невинность. И никто их за это не осуждал. Даже, наоборот, существовало презрительное отношение к недотрогам [45]. Совершенно свободными были отношения молодежи и не только молодежи в далеком таежном селении Яркино (Енисейская губерния). Утрата целомудрия не считалась здесь грехом. Девочки переставали быть девственницами уже после двенадцати лет [46].

Хороводы (улицы)

Во время «хороводов», т.е. гуляний молодежи под открытым небом, точнее после окончания каждого конкретного хоровода, в ряде русских деревень допускалась большая свобода отношений полов.

«Интересен лишь тот факт, – сообщается о крестьянах Сарапульского уезда Вятской губернии, – что после окончания хороводов, водимых девушками окрестных деревень, они вступают в половое общение с парнями, причем парни каждой деревни строго оберегают своих девушек» [47].

В Данковском уезде Рязанской губернии вечером, после окончания хоровода девушки с парнями попарно уходили в «конопля», в «кусты», за ригу, в «соломку» [48].

Вечеринки (вечерки, беседки, посиделки и т. п.)

Но, пожалуй, наибольший интерес в рассматриваемом плане представляют деревенские /42/ вечеринки, которые в русской деревне в определенное время года бытовали почти повсеместно. Везде посиделки были собраниями женской молодежи, на которые, как правило, в дальнейшем являлись парни. Иногда вечерки происходили попеременно в домах семейств, в которых были девушки. Однако чаще всего группа девиц проводила эти сборища, которые обычно затягивались до глубокой ночи, а иногда и до утра, в домах одиноких женщин: вдов, бобылок, солдаток. И это сразу заставляет вспомнить дома девушек первобытных народов. Как уже отмечалось, они имели самое широкое распространение. Но у некоторых народов девушки, хотя и жили обособленно, но не в специально построенных для них домах, а в жилищах одиноких пожилых женщин, чаще всего вдов. Это, несомненно, более позднее явление. У игоротов Сагады, например, девушки, которые еще в XIX в. обитали в особых домах, в XX в. жили уже в хижинах одиноких женщин [49].

филиппинские игорот во время войны за независимость

В Ветлужском крае девушки снимали порожнюю избу и на время от начала зимы до Великого поста практически поселялись в ней отдельно от родных, уходя домой лишь поесть и поспать. А бывало, что они оставались в ней и ночевать [50]. В селе Козинка Скопинского уезда Рязанской губернии девушки в течение нескольких месяцев каждый день с 4-5 часов дня до 4 утра проводили в выбранном ими доме [51]. И в том и в другом случаях в эти дома вечером приходили парни.

Но в русской деревне существовали пережитки не только домов девушек. В ней достаточно четко было выражено столь характерное для первобытности бытовое и прочее обособление полов. Изба делилась на мужскую и женскую половины, в дворовой части имелись мужские и женские помещения. В пределах деревни мужчины и женщины собирались для проведения досуга в особых местах. Бывало, что мужчины арендовали для проведения сборищ особую избу на окраине древни – явный аналог мужского дома первобытной эпохи. Существовали особые мужские и женские праздники [52].

Но вернемся к посиделкам. Когда на вечерку являлись парни, атмосфера приобретала явно эротический характер. Парни садились на колени к девушкам, обнимали их, целовали. С обеих сторон сыпались нескромные остроты и шутки. Очень часто парни и девушки разбивались на пары или их так разбивали специально выделенные лица. В некоторых деревнях парни и девушки ложились спать до утра, причем чаще всего опять-таки попарно. М.M. Громыко, пытаясь доказать, что ничего такого не было, ссылается на А.В. Балова, который писал по этому поводу о Пошехонском уезде Ярославской губернии:

«Обычая, чтобы молодые парни ходили на ночь к девушкам, или чтобы молодые люди обоего пола ночевали вместе, здесь нигде не существует. Такие поступки в глазах крестьян являются делом зазорным – “распутством”» [53].

Возможно, в отношении каких-то деревень этого уезда информатор совершенно прав. Но в примечании к этой же странице работы М.М. Громыко приводится сообщение местного крестьянина, свидетельствующее, что в том же Пошехонском уезде парни и девушки оставались ночевать попарно в банях [54]. Совместно ночевали парни и девушки во время посиделок, например, в Краснослободском уезде Пензенской губернии, Хвалынском уезде Саратовской губернии, Волховском уезде Орловской губернии [55]. В двух последних случаях информаторы утверждают, что хотя парни и девушки спали вместе, но до близости дело не доходило или это случалось редко [56]. И весьма вероятно, что так оно и было. Но это неизбежно приводит к целому ряду выводов.

Выше были приведены сведения о существовании в некоторых местностях если не полной, то очень значительной свободы отношений полов до брака. При этом некоторые (но отнюдь не все) информаторы тут же подчеркивали, что эта свобода была поздним явлением, связанным с разлагающим влиянием города. Раньше же нравы были строгими. Но совершенно ясно, что обычай спать на вечеринке попарно явно не был нововведением. Если принять во внимание, что у первобытных народов дома девушек были тем местом, куда приходили юноши для полового общения с их обитательницами, то нетрудно понять, что так обстояло /43/ дело в прошлом и у наших предков. Об этом свидетельствует вся обстановка существовавшая на посиделках.

В дальнейшем многое сохранилось, включая и обыкновение проводить ночи вместе, но в результате становления патриархического брака во многих местах возник запрет вступать в связь. И уж никак не может быть отнесен к нововведениям, связанным с влиянием города, обычай, состоящий в том, что пришедшие на вечеринку парни, обходя девушек, задирали у всех у них подолы, т.е. обнажали их до пояса. Он был на Севере столь укоренен, что носил специальное название «смотр подольниц» [57].

Вечеринки и свобода общения полов

Во всяком случае, если во многих деревнях запрет на половое общение во время вечеринок и утвердился, то это произошло далеко не везде. Тот же А.В. Балов, к авторитету которого обращалась М.М. Громыко, писал:

«В старину, говорят, в некоторых глухих местах уезда, как, например, в Подорванской волости, на деревенских беседах (на всех или на некоторых, в известное время года) были “гаски”. Молодежь оставшись одна, гасила лучину и вступала между собой в свальный грех. Ныне только кое-где сохранилось только слово “гаски”» [58].

Парируя это высказывание, М.М. Громыко пишет, что, во-первых, оно основано на неопределенных полулегендарных сведениях («говорят»), во-вторых, что оно получает иное разъяснение в рукописи одного из крестьян – участника молодежных сборищ. Но в этой рукописи речь идет не о старине, о которой говорил А.В. Балов, а о современном автору положении вещей. В ней сообщается, что пары, оставшись (по-видимому, после вечорки) ночевать в бане, «играют», но не сближаются. И больше ничего [59]. Именно это было одной из причин того, что М.М. Громыко привела данное высказывание участника вечеринок не в основном тексте работы, а лишь в примечании, помещенном 22 страницами ниже. Другая причина: это свидетельство полностью опровергает то, что М.М. Громыко пыталась доказать на той же странице двумя абзацами выше, а именно, что парни после вечеринок не оставались ночевать в одном помещении с девушками.

«Гаски» в прошлом существовали не только в Пошехонском уезде, но и в Вельском уезде Вологодской губернии:

«Раньше на посиделках устраивали “гаски”: тушили лучину и начинался свальный грех» [60].

В той же Вологодской губернии и в некоторых других существовал обычай, известный под названием «мять солому».

«Так называется, – сообщает К. Петров, – обыкновенная посиделка или игрище, по окончанию которых пол избы устилается соломой и затем гасится огонь» [61].

Полная свобода общения полов на вечеринках допускалась в некоторых селениях Пинежского уезда Архангельской губернии. Сношения не считались предосудительными. Напротив, девушка, не выбранная парнем, нередко выслушивала горькие упреки от матери» [62]. В Пермской губернии

«вообще на вечорках, в обращении молодых людей с девушками, существует полная свобода. Часто родители самых строгих правил не позволяют девушке входить в горницу, если в ней холостой мужчина, а на вечерки отпускают беспрекословно, хотя, конечно, знают, что там происходит» [63].

Сходный порядок вещей существовал в Нижегородской губернии [64]. Поэтому нередким явлением было отсутствие целомудрия у новобрачных. Мужья к этому относились довольно «хладнокровно» [65]. Вот еще свидетельства:

«Жирятся, потушив огонь» (Брянский уезд Орловской губернии);

«на посиделках ведут себя свободно и пары могут исчезать в клеть» (Медынский уезд Калужской губернии);

«нравы (на посиделках и супрятках – Т.Б.) просты и девушки в 16 лет могут потерять невинность» (Порховский уезд Псковской губернии) [66].

В Данковском уезде Рязанской губернии пары разбредались по укромным местам не только после хороводов, но и после вечеринок [67]. Крайней свободой отличались отношения полов на вечеринках в некоторых поселениях Бежецкого уезда Тверской губернии [68]. То же самое имело место в Уссурийском крае [69]. /44/

И хотя опять-таки некоторые наблюдатели связывают описываемую ими свободу добрачных отношений полов с влиянием капиталистического города, история с «гасками» убедительно свидетельствует, что истоки этого явления уходят в глубину веков. «Гаски» явно возникли не в XIX в. Наоборот, в этом веке они стали исчезать.

Еще раз о пережитках любовных экспедиций и оргиастических нападений

Чаще всего вечеринки описываются как своеобразный институт внутридеревенского общения молодежи. Однако так обстояло дело далеко не всегда. Как отмечает М.М. Громыко, нередким явлением в некоторых местностях был приход на посиделки парней из соседних селений. Иногда при этом происходили потасовки между местными и пришлыми парнями, которые в отдельных случаях могли переходить в драку целых деревень [70]. Местами девушки одной деревни целыми группами приходили на посиделки в другие селения. В ряде случаев организаторами посиделок с участием девушек из других деревень выступали местные парни. Они нанимали просторную избу, приобретали керосин и свечи, покупали подарки для девушек. Все это делалось за общий счет [71]. Аналогия с домом холостяков очевидна.

В целом все это очень напоминает любовные экспедиции юношей и девушек одной деревни в другие селения, зафиксированные в первобытном мире. Они, как уже отмечалось, были пережитками пришедших на смену оргиастическим нападениям походов мужчин и женщин одних общин в другие общины. В связи с этим нельзя не обратить внимание на то, что в некоторых местах России сам приход парней на вечеринки носил крайне своеобразный характер. Вот картина типичная для Елатомского уезда Тамбовской губернии.

«Тихо собираются они (парни – Ю.С.) кругом избы (где уже находятся девушки – Ю.С.) и разом врываются потом через двери и окна; тушат свечи и бросаются кто на кого попало. Писк девушек заглушается хохотом ребят; затем все оканчивается миром; обиженный пол вознаграждается скудными гостинцами. Девушки садятся за донца, но постоянные объятья и прижимания мешают работе. Завязывается ссора: обе стороны вступают в состязание и обычные победители-ребята утаскивают каждый свою жертву: кто на полати, кто на двор, кто в сенцы. «Игры, – подчеркивает информатор, – повторяю, носят характер дикий: в основе их лежит чувство полового общения и чувство это обнаруживается в каждом слове, в каждом движении молодых людей» [72].

Информатор настаивает на том, что несмотря на всю внешнюю вольность поведения, половое общение между девушками и парнями, как правило, места не мело. Добрачные половые связи сурово осуждались крестьянским общественным мнением [73]. Но это может значить только одно: все описанные им особенности деревенской вечеринки уходят корнями в эпоху, когда запрета добрачных отношений между полами не существовало. В Новгородском уезде одноименной губернии,

«когда крестьянские девушки, в числе 5–6, в банях осенью треплют и чешут лен, тогда парни молодые артелями ходят по баням, пугают девушек, бросая камни или палки в окна бань, разламывают двери или кровлю бани и, взойдя в нее, производят шум, буянство и нередко драку» [74].

В Хотеновской волости Кирилловского уезда Новгородской губернии, когда девушки собирались на беседу в бане, приходили ребята «позабавиться», а если можно и «попугать девок». Особенно большой переполох поднимался, когда нечаянно или благодаря хитрости парней гасла лучина и в бане воцарялась темнота [75]. Вряд ли это можно рассматривать иначе, как пережиток «гасков». В Данковском уезде Рязанской губернии вечеринка иногда завершалась буйным разгулом парней, которые били окна, посуду, громили горницу, причем нередко доставалось и хозяйке дома [76].

Нага в традиционном наряде, 1890-е гг.

В местностях по среднему течению Северной Двины (Архангельская губерния) в летнюю пору девушки ездили доить коров на островные пастбища, где и оставались ночевать в избушках. В каждой из них были девушки только одной /45/ деревни. Ночью туда приезжали парни из соседних деревень. «Они пугали девушек, разбойничали, выламывали крышу и двери, хлестали их прутьями, после чего катались по лежащим на полу девушкам “от стены к стене”, и все разбивались на пары» [77]. Все это имело специальное название «красование».

Не трудно заметить, что во всех этих случаях мы имеем дело с пережитками еще более древнего явления, чем любовные походы юношей или даже мужчин вообще, а именно – оргиастических нападений мужчин на женские жилища. Об этом говорит наличие в двух из приведенных примеров имитаций изнасилования. В одном из примеров мы сталкиваемся с борьбой между полами. В этой связи нельзя не вспомнить, что в свадебной обрядности почти всех народов мира, включая и цивилизованные, присутствовал обычай ритуального cpaжения между сторонами жениха и невесты, который нередко являлся прямой борьбой между полами. Не представляла собой в этом отношении исключение и русская свадьба [78].

Парование

Как уже указывалось, одна из характерных особенностей отношений полов до брака в первобытном мире состояла в образовании более или менее прочных и постоянных пар. Такого рода парование повсеместно существовало и в русской деревне. Оно было настолько укоренившимся явлением, что для обозначения паровников существовали особые термины: дружень и дружница, почетник и почетница, игральщик и игралыщица, беседник и беседница, занимальщик и занимальщица и т. п. [79] Если для пар в первобытном обществе половое общение было естественным явлением, то, вероятно, этого нельзя сказать о русских почетниках и почетницах и т. п. Некоторые авторы довольно категорически заявляют, что отношения между теми и другими были строго безупречными [80]. Не исключено, что во многих случаях дело обстояло именно так. Но преемственная связь между парованием в первобытном обществе и парованием в крестьянском мире России несомненна. Kaк и в первобытном обществе, парование в русской деревне могло перерасти в брак, но и в том и в другом мирах это не было обязательным. Пароваться могли с одними, а вступить в брак с другими [81].