Как в блокаду спасли Ленинградский зоопарк

На следующий день был утвержден список сотрудников зоосада, отправляющихся в эвакуацию. Всего должны были ехать 14 человек: директор, снабженец, плотник и  11 рабочих при животных. Дорога была нелегкой,  поезд  в пути  попадал под бомбежки, но, несмотря ни на что, 7 июля  прибыли  в Казань. А 13 июля в газете «Красная Татария» появилось объявление:

«Прибыл большой транспорт новых животных. Впервые в Казани демонстрируются африканские зебры, антилопа, полосатый гну, папуасский казуар – мурук и другие».

Часть животных разместили в летних клетках местного зоопарка, там же  за 50 рублей в месяц арендовали складское помещение. Служащие и другая часть животных разместились  в помещениях  на ул. Баумана, 76. За  это жилье платили 299 рублей 88 копеек в месяц.  Специально останавливаемся на оплате, потому что  финансовый вопрос стал камнем преткновения  интересов эвакуированных ленинградцев и казанских чиновников. Ленинградцам постоянно  приходилось просить помощи у  небогатого Казанского зооботсада, ведь ни транспорта, ни запасов корма с собой не привезли, а ещё надо было доставлять воду, и  вывозить навоз. М.А.Никонов видел, что  казанцам трудно и со своей стороны  хотел им помочь. И когда в конце ноября в Казань приехал начальник Культурно-просветительных предприятий Ленсовета В.И.Исаков, директор филиала Лензоосада обратился к нему с просьбой о помощи Казанскому зооботсаду, чтобы не чувствовать себя обузой для него.  Решено было  с 1 января 1942 года увеличить  арендную плату. Но  М.А.Никонов никак не ожидал того, насколько возрастет эта плата, также, как и того, что эти  деньги ему придется зарабатывать самостоятельно, без помощи из Ленинграда. Оказалось, что платить надо будет 5000 рублей в месяц. Он пытался убедить начальника в том, что это нереально. Ответ был один:

«Сам же говорил, что надо помочь».

Договор пришлось подписать.

В ферале 1942 года оказалось, что  животные Казанского зоосада голодают из-за отсутствия сена. М.А.Никонов выдал гарантийное письмо на оплату 1449 кг сена, с условием возврата долга осенью. А летом, когда  ленинградцам выделили 10 га покоса, он отдал 5 га Казанскому зоосаду и организовал уборку  сена. Вот только транспорта для вывоза стогов у него не было, а казанцы свой стог уже вывезли. Тогда Михаил Александрович попросил у директора Казанского зоопарка М.П.Гасенко:

«Выручи меня, дай 100 кг сена, как угодно – в счет покрытия задолженности или заимообразно, через пару дней мне привезут на колхозных лошадях. Но тов. Гасенко М.П. категорически отказалась и после этого забрала весь инвентарь: большой медный таз, где купались валютные черные лебеди (таз все равно лежит в складе), даже забрала два портрета Ленина и Сталина (тоже лежат на складе), и другой инвентарь, а на оставшийся у меня  инвентарь взяла расписку»[1].

Очень интересные слова! Ведь даже портреты вождей в эвакуацию привезли, а их отобрали.  Указание на этот факт в объяснительной записке в Горсовет  было политически грамотным. Вот только напрасно  директор упомянул в скобочках, что Ленин и Сталин оказались на складе вместе с прочим инвентарем.  При неблагоприятном стечении обстоятельств за такое небрежение  можно было в те времена  жестоко пострадать.

Итак, те 5 тысяч, которые ежемесячно должен был платить неизвестно за что Михаил Александрович ему приходилось зарабатывать самому, поскольку деньги из блокадного Ленинграда не приходили.  Решил он организовать летом площадку отдыха с оборонной выставкой, «Окном ТАСС», музыкальной раковиной,  тиром, беседками, киосками, где продавались бы цветы, книги, журналы, а  также воды, квас и пиво. В Казанском Горсовете его вроде бы поддержали, обещали  построить к 25 мая 1942 года, но ничего не было сделано. Заработать таким способом не удалось. Ни к чему не привели и  поиски других источников доходов.  С ноября Никонов отказался  платить:

«Что же получается, я плачу 5 тыс. руб., а от меня всё отобрали, к тому же не пользуюсь услугами транспорта и т.д. Решил не платить и заявил директору Казанского зоопарка тов. Гасенко, что я платить по договору не буду, расторгну договор, но поскольку в договоре есть пункт, гласящий, что все спорные вопросы разбираются Горсоветом, я со своей стороны поставил в известность директора Лензоосада»[2].

И тогда счета из Казани стали направляться в блокадный Ленинград. Такой  неоплаченный счет за ноябрь-декабрь 1942 года с «начисленной дотацией за помещение» на 10000 рублей бережно хранится в  архиве зоопарка,  и отнюдь не как свидетельство о доблести военного времени.

Между тем, в мае 1943 года в Казани была проведена проверка хозяйственной деятельности филиала Лензоосада. Даже комиссия так и не поняла, за что именно платил М.А.Никонов  Казанскому зооботсаду.

О том, как жилось ленинградцам в эвакуации долгое время было практически ничего не известно. Несколько документов, сохранившихся в Ленинграде, относятся только к  дням подготовки к эвакуации, а в  Казани    документов не  осталось совсем, они

«(сгорели во время самого большого пожара за всю историю зооботсада в 1950 году)»[3].

Но в семейном архиве  В.М.Александрова сохранились четыре письма от М.А.Никонова на фронт. Выдержки из них позволят немного полнее представить себе положение эвакуированных, почувствовать, каково было самому директору:

«Полевая почта  № 31645, Александрову Владимиру Михайловичу.

Владимир Михайлович, как известно я привез сюда не чучела, а живой груз. Надо  для них  корма и помещение более или  менее подходящее. Но кой-как достаю корма без нарядов –  кормлю, и нужно сказать  –  не плохо, перебоев не видали,  как бы трудно не было, а вот помещение так совсем меня в могилу гонит.  Оно много хуже нашего пустующего старого антилопника, в общем – решето. Хорошо в нем, когда сильная жара на улице, от солнца прятаться. Но и это ничего, только бы война скорее кончилась, тогда все появится, корма и помещение. Руководства из Ленинграда решительно нет никакого…  А на самом деле Ленинграду наш коллектив ни копейки не стоит, правда, есть солидный падеж в животных, но есть на это соответствующие документы и условия, к нему ведущие».

Там, где  в этом фрагменте стоит троеточие, автор  очень сбивчиво, волнуясь, пишет о  том, что Казанский Городской Совет не хочет временно принять в свое ведение филиал Ленинградского зоосада, но  с удовольствием оставил бы его навсегда.

«А  навсегда – должно быть решение Совнаркома РСФСР, вот почему передача будто бы не состоится.    Пару слов о себе. Живу ничего, работаю также, не покладая рук, по-военному, но сам  освобожден от военной службы, годен только к легкому труду. Пришлось здесь дважды полежать в больнице. Мучает меня моя болезнь, даже, Владимир Михайлович, жизнь не мила».

Тут и обида за то, что два года он, сохранял, как мог, животных,  надеясь  на скорое возвращение домой. Тут и опасение, что,  несмотря на все его усилия, животные навсегда могут остаться в Казани. В каждом письме он  возвращается к этому, так волнующему его,  вопросу:

« 12.10.43 г. Владимир Михайлович,  каждый день сообщает наше информбюро о больших достижениях нашей  доблестной  Красной Армии, и  недалек тот день, когда поганые фашисты, будут изгнаны с нашей прекрасной родины, и мы все вернемся обратно к мирной счастливой жизни… Меня обвинили в том, что я сопротивляюсь передаче филиала Казанскому зоосаду, но пойми меня — я сроднился с зоосадом, и как-то жаль будет расставаться, да считаю   – это будет неверно. И вот почему: взял я сюда кроме зверей  ещё и людей, да и бросил. Что они заговорят? Будут меня проклинать. Да считаю, война должна зимой кончиться, и мы снова должны вернутся в Ленинград –  хоть часть, что осталось, из   животных привести  обратно. После зимы 1941-1942 г. в Ленинграде будут интересоваться не только зверями, но даже кошками и собаками, вот почему и не хочу ничего передавать…»

И ещё раз через месяц письмо уже более обстоятельное, более радостное, потому что основная проблема, кажется, разрешилась. М.А.Никонов уже убежден, что  вверенные его заботам звери и люди вернутся домой. Но вместе с тем понятно, как ему нелегко, особенно, если учесть, что из его коллектива осталось только 5 человек вместе с ним самим, да и те в возрасте под- и за- шестьдесят:

«15.11.43.  Всё идет по порядку, здесь в конце октября ко мне приехал бывший начальник управления Крылов,  хотел передать филиал насовсем, но я не дал. Он сделал запрос в Ленсовет,  но ему ответили, что насовсем  – возражают, и предложили добиться планового снабжения. Через несколько дней  –  вторая телеграмма. Велят привезти из Новосибирска макет, проект сметы строительства зоосада в парке Челюскинцев. Думают строить зоосад, а горе-человек приехал передавать всё насовсем, хорошо я вовремя возразил, так остались опять Ленинградскими и пригодимся ещё… УКППЛ[4] больше пока не существует, влилось в управление Искусств (нач-к Загурский, заместитель Рачинский). Управление по заповедникам существует, но богоугодное управление мне больше не пишет, так как я их  отругал  за их руководство. Владимир Михайлович, но я так устал. Не знаю, дотяну или нет. Здоровье моё неважное, болят кишки, хоть лопни, а работать приходится много: директор, агент, возчик,  плотник,  печник, стекольщик и т.д. С кем я работаю, кто у меня остался:  Юсипов, Буряк Д., Екимова, Пронина и Тимаршина.  Кого пошлешь куда? Все сам… но ничего, как-нибудь дотяну. А вот на счастье всего народа поганых фрицев все поколотят и освободят нашу прекрасную родину, и мы вернемся в Ленинград. Вот заживем в мирном труде».

А вот и последнее письмецо:

«23.04.44.  Добрый день, дорогой друг, Владимир Михайлович.  Спешу поздравить тебя с пролетарским праздником 1-е мая… Мы живем без перемен, новостей особых нет, ожидаем разрешения на въезд в Ленинград,   думаю, летом-то и удастся. Твой друг М.Никонов».

Выступление Театра зверей в детском доме, фото 1943 года.

Остается только догадываться, почему оно  совсем коротенькое. Может быть, Михаил Александрович не видел нужды писать длинно, ведь  скоро-скоро война кончится, все вернутся в Ленинград,  друзья встретятся, там и наговорятся вдосталь. И снова они будут работать вместе – строить новый зоопарк, конечно, лучший  на всем белом свете.

Однако, на этом  придется поставить точку. Что случилось дальше, пока не выяснено. Известно только, что ни одно животное  из Казани в Ленинград не вернулось. Потерялся след и Михаила Александровича Никонова.

История эвакуации ленинградских животных   задела за живое  нынешнего директора Казанского зооботсада А.В.Малёва. Он решил  отыскать, если не документы, то хоть какие-то свидетельства пребывания наших животных в Татарии. Искал упорно и нашел! 14 апреля 2001 года от него пришло письмо с  отрывками из неопубликованной рукописи по истории Казанского зооботсада, речь в которых шла об эвакуированных животных и  с фотографией:

«На фотографии скелет самки черного носорога, которая прибыла в Казань из Ленинграда и умерла в 1941 году осенью. Труп был передан в Ветеринарный институт, где на кафедре анатомии животных из костей был собран скелет. В настоящее время он находится в анатомическом музее на этой кафедре и служит учебным экспонатом для студентов Казанской ветеринарной академии. Для представления о габаритах носорога я сфотографировался на заднем плане (мой рост 176 см). Попробую поискать ещё информацию в архиве Госмузея».

О том, как разворачивались события в Ленинграде, мы знаем из скупых воспоминаний ленинградцев-блокадников. Каждое из них дорого стоит,  но совершенно бесценна небольшая статья Н.Л. Соколова «Наблюдения над животными Ленинградского зоологического сада в период блокады». В мирное время Николай Леонидович  заведовал сектором птиц, а в военные годы  возглавил работу всего зоосада. Он хотел пойти на фронт защищать Родину с оружием в  руках, но «по возрасту и в связи с состоянием здоровья» не был мобилизован. Однако испытания, выпавшие на его долю,  оказались не легче ратного труда. Несмотря на все  беды и лишения блокады, на физически тяжелую  работу, ученый остался ученым, он  фиксировал реакции животных разных систематических групп на  небывало мощные, долговременные и ни в каком эксперименте невоспроизводимые  «световые и звуковые раздражители»  –  бомбежки, обстрелы, вой сирен, свет прожекторов в ночном небе. Он описал  методику приучения животных к суррогатным кормам, поскольку жизнь в блокаде заставила в корне изменить привычные рационы. Замечательны и заметки об изменении  фауны города в войну. Можно было бы познакомить читателя с изложением статьи, но мы решили привести её целиком, как уникальное свидетельство специалиста – очевидца событий.

Примечание

[1] Keeper – (англ.) егерь, пастух, смотритель в музее, служитель при животных в зоопарке. Увы, эта калька теснит прочно бывшее в языке  «служитель»

Наблюдения над животными Ленинградского зоологического сада в период блокады

Н.Л.Соколов

В самом начале Отечественной войны значительная часть наиболее ценных жи­вотных Ленинградского зоосада  была эвакуирована в Казань. К началу вра­жеской блокады города Зоосад обладал, однако, еще довольно значительным по­головьем животных. Хищных млекопи­тающих числилось 56 экз., копытных  –  29 экз., грызунов  – 70 экз., обезьян – 10 экз., хищных птиц – 12 экз., прочих птиц – 60 экз., а всего насчитывалось 237 экз. разных животных. Этот контин­гент животных дал нам богатый мате­риал для различных интересных зоопсихологических наблюдений  в тяжелое время блокады города. Отметим, что к 1 января 1942 г. осталось в наличии 160 животных, а на 1 апреля 1942 г. все­го лишь 85 животных. Это обстоятель­ство следует отнести не только за счет недоедания животных, но и за счет мно­гочисленных жертв воздушных налетов и артиллерийских обстрелов. Достаточно сказать, что за две ночи 9 сентября и 17 октября 1941 г. при сильных воздуш­ных налетах мы сразу потеряли 70 экз. различных животных, среди которых бы­ли такие ценные млекопитающие, как слон и обезьяны.

Одной из самых главных трудностей, связанных с блокадой города, был острый недостаток в кормах для животных, хотя Исполком всегда старался выде­лить некоторые лимиты для кормления животных; но их было недостаточно. С течением времени выяснилось, что не­которых кормов вообще невозможно по­лучить, что в первую очередь отразилось на хищниках. Наступившее сильное исто­щение животных заставило нас принять меры и ввести в рацион какие-либо корма-заменители. С лисицами, енотами, хорьками, горностаями, а также с неко­торыми не особенно прихотливыми хищ­ными птицами (коршуны, грифы) дело оказалось менее сложным. После неко­торых произведенных нами опытов вы­яснилось, что перечисленные выше жи­вотные охотно поедают растительный фарш (отруби, корнеплоды, жмыхи), если эта смесь смочена хотя бы отваром из старых костей или сдобрена самым не­значительным количеством крови. Характерно отметить, что решающую роль здесь играли, повидимому, вкусовой и обонятельный раздражители. Фарш из растительной смеси без добавления соответствующих вкусовых веществ хотя и привлекал внимание хищников, но в пищу они его брать отказывались.

Одна­ко та же пища с добавлением крови или бульона предалась охотно. Следует от­метить, что хищные птицы прекрасно реагировали на запахи и быстро выбира­ли из нескольких порций корма те, кото­рые были пропитаны указанными веще­ствами. Державшиеся в большом коли­честве в районе Зоосада вороны точно так же быстро находили и выкапывали из земли куски разлагающегося мяса или костей.

Однако на таких животных, как уссу­рийский тигр, а также орлы, филины, со­вы, указанные выше вкусовые и обоня­тельные раздражители не действовали. Животные подходили к поставленной им в клетку смеси, разбрасывали ее, но не брали. Лишь в редких случаях они дела­ли несколько небольших глотательных движений, но тотчас же выбрасывали корм обратно, как обычно поступали орлы. Тогда мы прибегли к новому при­ему, а именно: стали наполнять расти­тельной смесью какую-либо  пустую шкурку, например, кролика, морской свинки или же какой-либо птицы.

После этого шкурка зашивалась. Эффект полу­чился необычайный. Животные сразу на­брасывались на такую бутафорскую добы­чу и с яростью начинали рвать шкурку. Добравшись до содержимого, хищник с аппетитом съедал то, от чего он перед этим отказывался. Впоследствии нам ча­сто приходилось прибегать к этому при­ёму. Даже при одном виде такой «до­бычи» у хищных птиц наблюдалось не­обычайное беспокойство, начиналось бур­ное слюноотделение, и успех кормления был обеспечен. На состоянии здоровья подопытных животных такое неесте­ственное кормление не отражалось и да­же имело ту положительную сторону, что резко уменьшило глистные инвазии.

Немалый интерес представляет наблю­дение за реакциями животных на дейст­вие внешних раздражителей — звуковых и световых, которыми был так богат период блокады Ленинграда (завывание   сирен, артиллерийские обстрелы, прожекторы, ракеты и пр.).

Остановимся прежде всего на поведении обезьян во время блокады. Наблюдение показало, что эти животные обладают большой чувствительностью.  При артиллерийских обстрелах, в том числе и при стрельбе из зениток, хотя бы и отдаленной, обезьяны проявляли  сильное беспокойство. Оно возрастало по  мере приближения орудийных выстрелов  и в особенности проявлялось при разрыве  снарядов.

Животные метались по клетке,  подымались на верхнюю часть решетки и  усиленно вглядывались, стараясь установить причину шума; если звуки выстрелов или   разрывы приближались, то  обезьяны приходили в неистовство, начинали метаться по клетке и громко кричать. Интересно отметить, что гамадрилы  оказались значительно  чувствительнее резусов.   Обезьяны-самки реагировали  сильнее самцов. С одним из гамадрилов  на этой почве начались нервные припадки, которые впоследствии и послужили  причиной его гибели. Несмотря на то, что  обстрелы и воздушные налеты повторялись много раз, нервозность обезьян нисколько не уменьшалась.

Аэростаты воздушного заграждения встречались обезьянами возгласами удивления, но беспокойства со стороны животных при этом не обнаруживалось; а с течением времени какие-либо реакции  со стороны животных на эти явления вообще прекратились. Что касается до действия прожекторов и ракет, то эти световые эффекты на поведении обезьян особо не отражались, за исключением обычного в таких случаях любопытства животных.

Особенно глубокие и тяжелые следы на психику обезьян произвела бомбежка, происшедшая в ночь с 9 на 10 сентября 1941 г. На расстоянии 2—3 м от обезьян­ника упала бомба в 200 кг весом. Зна­чительная часть обезьянника была раз­рушена, несколько обезьян убито и ра­нено. Оставшиеся в живых были на­столько подавлены всем происшедшим, что несколько дней сидели молча, в ка­ком-то оцепенении, и не реагировали на происходившую вокруг стрельбу из ору­дий.

Хищные млекопитающие от­носились к явлениям, связанным с бло­кадой,  значительно   спокойнее, чем обезьяны. Они, например, совершенно не реагировали на стрельбу зениток. Беспо­койство проявлялось лишь тогда, когда артиллерийский обстрел шел на терри­тории, непосредственно примыкавший к их клеткам. В этих случаях лисицы, еноты и песец быстро прятались в свои норы и находились там до полного окон­чания обстрела.

Замечательное исключение представляли медведи. Они вели себя с невозму­тимым спокойствием во время самых сильных обстрелов. Наблюдались случаи, что снаряды разрывались в непосред­ственной близости от клетки медведя, перебив осколками отдельные прутья решетки. Однако медведь продолжал спокойно лежать около самой решетки и сосать лапу. Значительно больше пу­гали медведей световые эффекты, например, внезапное освещение их клетки ночью. Лучи прожектора приводили их в сильное беспокойство.

Содержавшийся в Зоосаду молодой тигр отличался, наоборот, повышенной чувствительностью. При обстрелах он проявлял сильное беспокойство, метался по клетке, прятался в темные углы и т. д. Этот тигр погиб при артиллерий­ском обстреле 26 сентября 1943 г., по­лучив кровоизлияние в мозг.

Копытные   млекопитающие довольно спокойно переносили обстрел и последствия воздушных налетов, не­смотря на то, что эти животные постра­дали при блокаде довольно значительно. Наиболее пугливыми оказались антилопы, которые уже при звуке сирен спешили укрыться в свои убежища. Олени вели себя значительно спокойнее, хотя все основания были к противному. Например, после одной бомбежки выгулы оленей были завалены телеграфными столбами с обрывками проводов. При этом неко­торые олени бегали с клубками прово­лок, которые запутались у них на рогах. Прошло не мало времени, прежде чем удалось освободить животных от этого украшения.

Менее всего реагировали на тревож­ную обстановку дикие козлы — тур, тар, козероги.   Был характерный   случай, когда в середину клетки сибирского козерога попал крупнокалиберный сна­ряд. При взрыве образовалась глубокая воронка, по краям которой уже через несколько минут после падения снаряда довольно спокойно ходил козерог, рас­сматривая эту воронку. Он случайно остался совершенно невредим. Напротив того, бизон, которому пришлось испытать примерно такую   же участь 9 февраля 1943 г., был чрезвычайно напуган, в бешенстве метался по своему загону и с трудом был вытащен из глубокой воронки, куда он свалился вскоре после падения снаряда.

Бегемот, несмотря на всю свою неповоротливость, очень сильно реагиро­вал на артиллерийскую стрельбу. При первых же выстрелах он уходил в бас­сейн, где и оставался до самого конца обстрела.

Что касается до птиц, то они в общем слабее реагировали на звуковые раздражители, но гораздо сильнее — на световые. Лучи прожектора или свет ракет приводил их в сильное беспокой­ство. Исключение составляли эму, кото­рые проявляли ко всему происходящему полное равнодушие, что, по-видимому, стоит в связи с общей ограниченностью этих птиц. Следует отметить, что птицы, в отличие от млекопитающих, с тече­нием времени настолько привыкли к характерным раздражителям блокады, что под конец уже почти не реагировали на них.

Немалый интерес представляют наши наблюдения над  дикой   фауной Ленинграда и его окрестностей в период блокады. Военные действия в непосред­ственной близости от Ленинграда, кото­рые начались с сентября 1941 г., выз­вали значительное уменьшение числен­ности человеческого населения и в са­мом городе, и в окрестностях. Совер­шенно изменилась обстановка и внутри города: появились разрушенные здания, баррикады, дзоты и т. д. Все это при­влекло в Ленинград довольно значи­тельное количество новых для город­ской черты птиц и млекопитающих. Например, уже с начала весны 1942 г. на развалинах зданий, разрушенных бомбардировками, среди остатков американ­ских гор на территории сада Народного дома появились каменки (Saxicola оеnanthe) Этих птиц можно было наблю­дать, начиная с 4 апреля 1942 г. В по­ловине мая можно было уже установить, что некоторые пары остались здесь гнездовать. Гнезда свои каменки устраи­вали в трещинах кирпичных стен, в ку­чах шебня. и т. п. Около 20 июля поя­вились выводки этих птиц, которые кочевали по городу до начала сентября, когда начался их осенний отлет.

В таких же условиях в углублениях разрушенных  стен гнездились  гори­хвостки (Ruticilla phoenicura), самцы этих птичек обычно распевали на крышах домов или же, токуя, подымались с песней высоко в воздух по наклонной линии и затем возвращались на ту  же крышу. Горихвостки являются вообще представителями горной орнитофауны, почему их стремление гнездиться в ка­менных зданиях и проявилось в данном случае.

В значительном количестве поселились в Ленинграде во время блокады скворцы, дятлы, деревенские ласточки. Скворцы вили   гнезда не   только   в дуплах деревьев, но и в трещинах каменных зданий. В августе-сентябре огромные стаи скворцов держались на территории Зоологического сада.

Появились в городе и совы, преиму­щественно неясыть серая и болотная сова. Они встречались довольно часто, причем в ночные часы сов наблюдали (и добывали) даже в таких местах, как угол Невского проспекта и Садовой улицы. Возможно, что сов привлекала охота на грызунов, которыми в то время изобиловал город: крысы, мыши — домо­вые и полевые и пр. Следует отметить также  появление  ястребов-перепелят­ников и тетеревятников, которые зачас­тую летали по городским улицам в по­гоне за различными птицами. Воробьи вначале (зимою 1941-1942 гг.) значи­тельно уменьшились в числе, очевидно, вследствие недостатка корма, но позднее они опять появились, особенно после усиления огородных работ, производив­шихся на территории города с лета 1942 г. Голуби исчезли совершенно.

Значительно пополнилась во время блокады также фауна млекопитающих Ленинграда за счет переселенцев из окрестностей города и даже более от­даленных районов Ленинградской обла­сти. В черте города нередко встречались горностаи, ласки, хорьки. Неоднократно добывались в городе лисицы, даже с выводками. Попалась рысь-самка и двое молодых рысят, зашедших, по-видимому, с севера — со стороны Финляндии.

Для большинства этих хищников пищу доставляли мелкие грызуны, которые в массе появились в городе, о чем уже сказано выше (крыса серая, мышь домо­вая и полевая, крыса водяная и пр.). К интересным находкам может быть при­числена косуля, добытая нашими бой­цами на льду Финского залива близ города Петродворца (Петергофа).

Эти изменения в составе фауны пред­ставляют немалый интерес для эколога. Мы видим, что для таких изменений не нужно больших периодов времени. Лю­бопытно, что большинство животных оказываются гораздо более эврибионтными, чем это можно было предпола­гать. Несомненно, что фактором является в данном случае присутствие или отсут­ствие пищи. В зависимости от ее изоби­лия изменяются и условия гнездования птиц, осваиваются новые места гнездо­вания и т. д. Все это дает ценные ука­зания для понимания в отдельных случаях движущих сил зоогеографического процесса.

Нам представляется, что приведенные нами данные могут быть использованы и преподавателями биологии на уроках естествознания. В живых уголках или на пришкольных участках возможно прове­рить некоторые из приведенных выше особенностей животных в смысле их реагирования на те или иные раздражи­тели, например, световые и звуковые.

Тема статьи ограничивала её  автора, поэтому  многое из жизни зоосада в войну осталось за её рамками. Дополним её сведениями, почерпнутыми, в основном, из рассказов, дневников, воспоминаний блокадников. К сожалению,  таких свидетельств очень немного, несмотря на то, что зоопарк многократно обращался к горожанам по радио, через газеты и  на ежегодных встречах  сотрудников зоопарка с  ветеранами с просьбой дополнить блокадную летопись.  Сохранились и скупые воспоминания зоосадовцев-блокадников. Они, насколько  возможно, дополнят картину.В самом начале июля крупных хищников, которые могли представлять серьезную опасность в случае их выхода из разрушенных  снарядами  или взрывной волной клеток,  пришлось уничтожить. Об этом сотрудники зоосада, работавшие в те нелегкие дни, вспоминают со слезами на глазах. Страшным  испытанием это было и для ребят-юннатов:

«В июле месяце 1941 года все крупные хищники (львы, медведи, волки), оставшиеся в Лензоосаде, были застрелены. В яркий жаркий день мы, как всегда, явились в зоосад и увидели своих любимцев в лужах крови. Это было первое тяжелое впечатление войны. Однако эта мера была необходима. Мы ещё не знали, как близок враг и как возможны бомбежки и обстрелы Ленинграда. И если бы во время налета львы или медведи оказались на свободе…»  [5]

Зоосад обстреливали и бомбили часто. И не потому,  что это был стратегически важный объект, а потому, что рядом  находились главные цели – мосты через Неву, Петропавловская  крепость и зенитная батарея на её пляже, доставлявшая фашистской авиации немало хлопот.  Очень серьезно пострадал зоосад во время первого воздушного налета на город в ночь с 8 на 9 сентября 1941, когда  на территорию упали три фугасных  бомбы.

«Одна из них разрушила вход и кассы с фигурами льва и львицы. Был разрушен обезьянник – он стоял за входом в зоосад напротив старой дирекции. Некоторые обезьяны спаслись и разбежались по парку. Утром их поймали, и три из них пережили зиму 1941-1942 гг. и даже всю блокаду. Третья бомба попала в пожарную сторожку около слоновника. От взрывной волны деревянное здание обрушилось и под обломками погибла слониха Бетти.»[6].

Руины слоновника на фоне «американских гор».

О гибели  слонихи сообщили по радио, кинокадры, на которых запечатлена мертвая Бетти, вошли в фильм «Ленинград в борьбе».  Лишь не так давно стало известно, что она  не умерла сразу,  ведь она не была убита прямым попаданием снаряда – на неё обрушились обломки  слоновника, из-под которых  слониху никак было не  вызволить. Врачи госпиталя, располагавшегося на  Зверинской улице, рассказывали, что   не могли определить источник сильных, но каких-то жалобных звуков, раздававшихся после обстрела с Невы. Сначала они решили, что это бесконечно гудит какой-то буксир, в который, видимо, угодил снаряд. Через сутки они сменились с дежурства, а звук всё продолжался. Пошли узнать, что же случилось, и выяснили, что это кричала Бетти. Этот рассказ совпадает с тем, чему была свидетельницей шофер  Людмила Николаевна Якушева, которая  работала тогда в зоосаду, водила газогенераторную полуторку, которую в народе называли самоваром.  Она  вспоминала многих животных,  но  особенно служительниц при них, уже не молодых женщин, на плечи которых легли тяготы блокады. Первый обстрел  запечатлелся в её памяти именно потому, что  долго умирала Бетти:

«Она кричала, трубила. И это продолжалось, по-моему, двое суток».

А потом  на той же полуторке пришлось отвозить останки Бетти к месту их захоронения на территории зоосада, примерно туда, где сейчас стоит Козлиная гора.  Это место запомнил один из первых юннатов  КЮЗа, а в начале войны – уже студент, В.Е.Гарутт. Уже после войны  с его помощью  кости  слонихи были выкопаны и переданы в Зоологический институт, а череп Вадим Евгеньевич  хранит, как дорогую реликвию, у себя  дома.  Со временем В.Е.Гарутт  стал одним из самых известных в мире специалистов по вымершим слонам.

Сильнейший воздушный налет был и ночью 17 октября. Загорелись Американские горы. Обшивка гор полыхала ярко, фанера трещала.

«Это было похоже на грандиозный фейерверк»,

– вспоминали потом блокадники. От пожара пострадали стоявшие поблизости здания и животные в них.  Обстрелы  и воздушные налеты продолжались, однажды ранило двух оленей и козу. Служительница  Е.А.Коновалова, выхаживавшая раненых животных,  отдавала им часть своего хлеба, делала перевязки, и звери выздоровели. Николай Леонидович упоминал, как вытягивали из воронки угодившего в неё бизона, но он не написал, чего это стоило обессиленным людям. Не написал и том, как было больно потом видеть и этого бизона и вылеченных оленей убитыми во время  бомбежек осенью 1943 года.

С началом блокады, когда прекратилась подача воды и электричества, перестала работать канализация, животные погибали не только от обстрелов, но и от голода и холода. Н.Л.Соколов подробно описал приготовление кормов для хищных, но  почти не упомянул  в этой связи о  травоядных, накормить которых тоже было не просто. Самый  яркий пример тому  –  бегемот Красавица.  Она приехала в  Петербург ещё в 1911 году в возрасте трех-четырех лет. В конце 30-х годов войны Красавица была самой крупной самкой бегемота в зоопарках Европы, и Берлинских зоопарк не раз предлагал на самых выгодных условиях купить её   в пару самому крупному  бегемоту-самцу, жившему тогда в Берлине. Но сделка не состоялась, поскольку Красавицу в Ленинграде очень любили и расставаться  с ней не хотели.  За Красавицей долгие годы ухаживал  Иван Кузьмич Антонов, а потом его дочь Евдокия Ивановна (по мужу Дашина). Именно  на долю Евдокии Ивановны выпало спасти Красавицу во время  войны.  И доля эта была нелегкая, забот хватало на целый день. Прежде всего надо было наготовить дров. Зимой в блокадном Ленинграде это было нелегкой задачей, но зоосадовцам справиться с ней помогали и обломки разрушенных бомбежками зданий зоосада и, особенно, остатки Американских гор, которые сгорели, слава Богу, не до тла. Их разбирали, пилили обгоревшие  бревна каркаса, рубили дрова.

С утра в бегемотнике на оставшихся с вечера углях растапливалась плита,  начиналось приготовление еды, которой надо  было много –  бегемоту требуется до 40 кг корма в день. В мирное время  накормить такого зверя нетрудно, но в войну, особенно в первую блокадную зиму приходилось искать  хоть какие-нибудь корма-заменители.  Основу рациона Красавицы составляли …опилки. Конечно, сухие опилки  зверь ни за что бы  есть не стал,  вот и решили из опилок варить что-то вроде каши – распаривать их долго-долго в воде, пока они не разопреют, а потом добавлять в 36 кг варева около 4 кг жмыха, отрубей, овощей, чуть-чуть хлеба.

Но без воды кашу не сваришь, а потому каждый день  Евдокии Ивановне приходилось приносить на коромысле  или привозить с Невы на саночках до 400 литров воды, часть которой использовалась в «кулинарных» целях, а  остальная – в  «косметических»,  для ухода за кожей Красавицы. И в Африке, и в зоопарках бегемоты  очень много времени проводят в воде. Без постоянных купаний их кожа начинает сохнуть, трескаться, кровоточить, а это для них смертельно опасно. Чтобы этого не происходило, Евдокия Ивановна грела воду, два раза в день обмывала зверя,  слегка обсушивала, а потом втирала в кожу камфарное масло и  тюлений жир, последняя 200-килограммовая бочка которого была привезена на полуторке-самоваре в сентябре 1941 года.

Такой «туалет» занимал очень много времени, ведь зверь огромный, а надо было обработать все складки кожи. Нередко эти занятия прерывали обстрелы, которых Красавица очень боялась. Как всякий бегемот она при опасности старалась уйти в воду, и, несмотря на то, что в её бассейн стоял сухим, она упорно спускалась туда, ложилась на дно и стонала. Евдокия Ивановна  и тут не оставляла свою любимицу – устраивалась рядом со зверем на дне бассейна, старалась, насколько могла, обнять пугливую бегемотицу, успокоить её. Так  они и дожили до Победы.

Пережили блокаду немало  других животных, среди которых и  австралийский динго Седой, и  такой крупный зверь, как антилопа нильгау Маяк. Он жил в Ленинграде с 1938 по 1952 год.   А  самка черного грифа Верочка дожила до 1962 года.  Но самым знаменитым и любимым зверем ленинградцев стал бурый медведь Гришка. Его принесли крошечным медвежонком весной 1941 года,   сначала он попал на Площадку молодняка, а потом  –  в Театр зверей. Посетители очень любили медведя-блокадника  и старались сделать его  бытие сытнее и, главное, слаще. Несли ему, что повкусней, а в послевоенные годы просто закармливали конфетами и печеньем. Гриша, плотно позавтракав тем,  что зоопарк послал, садился у решетки, раскрывал пасть и начинал бессовестно попрошайничать.  То же самое очень быстро научились делать и его соседи. По выходным дням из-за барьера   выметалось по несколько килограммов конфет, а уж сколько они съедали, о том история умалчивала, да и звери не могли поведать.

Зато  говорили ветеринарные врачи  –  много и эмоционально, ведь по понедельникам у зверей, объевшихся сластями, возникала «медвежья болезнь» — очень сильно расстраивались животы. Привести  их в норму, пользуя лекарствами и сажая на диету, удавалось за неделю. А потом — опять выходные, и снова —«медвежья болезнь»…

Просто удивительно, насколько выносливы медвежьи организмы, если при такой «корректировке» посетителями зоопарковских рационов, выверенных по содержанию питательных веществ и калорийности, они умудряются в зоопарке жить дольше, чем в природе. Гриша, например, дожил до 1970 года!

Весной 1942 года город очень помог зоосаду, передав целую тонну хлебной крошки, а летом сотрудники не только у себя, но и в Удельном парке – везде, где только было возможно,  вскопали землю, нарезали грядки и посадили  овощи,  урожай  которых стал неоценимым подспорьем  и для  людей, и  для зверей.    Когда тётю Дуню, так называли в зоопарке Е.А. Шустрову, очень долго работавшую  и после войны, спросили о самом тяжелом воспоминании того времени, она  разволновалась, всё как-то не решаясь сказать, а потом ответила так:

«А это когда  капусту украли с  моих грядок. Всю украли, ничего не оставили… Не жалко было, хоть и капуста та в блокаду для нас и для зверей, как золото была. Обидно было, горько.  Аж ревела, ведь не фашисты же украли, а свои… Всех бомбили, у всех кто-то в семье умирал, у всех – одно горе… Все и выживать должны были вместе, дружно. А тут –  такое…»

Зимой 1941-42 гг. и 1942-43 гг. зоосад был закрыт, но затем каждый год с весны до осени приходили немногочисленные посетители. С мая 1944 года  зоосад стал работать круглый год. Правда, летом 1942 года пришло только 7400 посетителей, но они могли увидеть   более 90 зверей и птиц – и это после первой блокадной зимы !

Все военные  годы   работал Театр зверей.  Дрессировщики И.К.Раевский и Т.С.Рукавишникова с группой дрессированных животных – медвежатами, собачкой, кроликом –  радовали своими выступлениями раненых бойцов в госпиталях и детишек  из детских домов, не уехавших в эвакуацию.

Несколько ребят, живших в блокадном городе,  ходили в  юннатский кружок зоосада.  Руководство ими взяла на себя Т.С.Рукавишникова. Никого из пришедших не отправляли домой. Ребята делали то, что было в их силах, помогая взрослым. Наблюдали за животными, вели дневники, даже водили простенькие экскурсии. Осенью 1943 года пришли две  худенькие девочки с Васильевского острова – тимуровцы.

Они хотели помочь самым слабым и беззащитным. Им казалось, что это –  животные в зоосаду. Их приняли, и они очень старались работать на совесть, сколько хватит сил.  Звали их Нина Боброва и Вика Миронова.  Впечатления тех дней были настолько яркими, что и через пятьдесят лет Нина Валентиновна и Вероника Николаевна  помнили, как ездили они с Театром зверей в госпиталь и во Дворец Культуры им. С.М.Кирова на Новогоднюю елку. Помнили и то, что конферансье  там был Аркадий Райкин. С особой теплотой говорили о  Т.С.Рукавишниковой:

«Тамара Семеновна была замечательная, энергичная, но молчаливая, она всех держала в руках. Она была маленькая, худенькая даже для наших 11 лет.   Ездили мы с Театром зверей на автобусе,  животных было немного, но все хорошо дрессированные: собачка, кролик, два или три медвежонка, причем медведица Машка была уже очень приличных размеров. У Тамары Семеновны дома жила очень ручная обезьянка, её мы тоже возили с собой.

Вход в  зоосад был платным, и билетики, как трамвайные, продавались в кассе у входа. Но мы проходили по пропускам. А ещё у нам были зеленые с белым  нарукавные повязки, на  которых было написано  – ЮН,  мы носили их с гордостью. Они давали нам право выводить нарушителей из-за барьеров. Юннатов  осенью 1943 года было мало — два мальчика и нас трое. Мы еще корма помогали развозить, и кормить помогали.    Зимой  посетителей не было. Все было завалено сугробами.

Везде  –  траншеи, а летом  –  много грядок.  Занятия проходили раз в неделю, мы  собирались со своими записями и обсуждали их. Летом 1944 года было солнечное затмение,  и нас просили записать подробно поведение животных. Не только тех, за которыми мы наблюдали, но и других. Во время  затмения очень беспокоились енотовидные собаки и лисы – они  катались, бегали, подвывали.

У  Нины был подопечный динго Седой. Так однажды  из-за него у неё дома был скандал. Привезли американские консервированные сосиски. Она кусочки сосисок спрятала в дрова, чтобы отнести Седому, а мама нашла и сказала, что не пустит её больше в зоосад.

Объявлений о приеме в кружок никаких не было, ни по радио, ни  где-то ещё, но к 1945 году юннатов прибавилось, весной  Тамара Семеновна организовала первый и очень радостный  «День птиц».

Зоосад дал нам стимул жить. И мы не понимаем Егора Гайдара, когда он не очень почтительно отзывается о своем деде. Для нас и  тимуровское, и юннатское движения дали очень много, «Тимур и его команда» была нашей настольной книгой. Правда, очень трудно доказать даже нашим детям, что хоть мы и не были сыты,  и хоть была война, но мы были счастливыми детьми и благодарны за «детство счастливое наше».

В годы войны любая позитивная информация из Ленинграда была  очень важна  для всего народа. И для тех, кто воевал, и для тех, кто жил и трудился в тылу. Это прекрасно понимали и в редакции «Правды».  Материал о  спасенных в блокаду животных   – это как раз то, что было нужно.  Он занял основное место в статье «Лето в Ленинграде», и хоть в нем есть неточности и много повторений того, о чем мы уже  писали, стоит привести весь кусок о зоосаде:

«Трамвай остановился около Зоологического сада. Ребята гурьбой побежали к клеткам. Ба, старые знакомые! Как в былые времена торчит из воды черная жирная спина бегемота. Он и не похудел даже, заботами Евдокии Ивановны Дашевой сохранил свой вес и здоровье. А труда на него было положено немало. В тяжелую зиму вода из бассейна не поступала, её доставляли с Невы на саночках. Евдокия Ивановна грела её – сорок ведер! – и дважды в день мыла своего питомца со щеткой и мылом, мазала его камфарным маслом – и уберегла.

Звери по-разному реагируют на обстрел и бомбежки. У толстокожего бегемота слабые нервы: когда начинается обстрел, он спешит в бассейн, скрывается в воде и время от времени подает оттуда голос. Молодой тигр «Котик» спокойно, не теряя достоинства, уходит в закрытое помещение и ложится под нары. Смелее всех держится серна, она ничего не боится, стрельба, взрывы не пугают её – её предки привыкли к грому горных обвалов.

Дети столпились у клетки бурого медведя «Гришки». Его часто вывозят на детские площадки и в госпитали, где он потешает всех своими уморительными номерами. В зоосаде сейчас 120 животных – страусы, антилопы, лисицы, бизон, обезьяны, песцы, еноты, дикобразы… Каких трудов стоило уберечь их от гибели в тяжелую зиму!

Хищники требовали мяса, они отвергали рыбно-овощную смесь, предпочитая ей голодную смерть. Научный руководитель зоосада Николай Леонидович Соколов  пошел на хитрость – этой смесью начинили шкурки давно погибших животных, хищники с жадностью набрасывались на «животных», кусали, рвали, стремясь добраться до мяса, тем временем поглощая смесь. И постепенно привыкли к ней. Даже тигр долго был травоядным животным.

Сейчас сотрудники зоосада выращивают овощи и заготавливают сено, чтобы хватило на всю зиму. Так ценные звери спасены для науки группой самоотверженных людей. 16 работников зоосада награждены медалью «За оборону Ленинграда».

В войну половина зданий  зоосада была разрушена, территория перекопана под траншеи, щели и грядки, изрыта снарядами. Но само существование в городе такого мирного учреждения, как зоосад,  в те страшные дни поддерживало в ленинградцах веру в себя, надежду  на неизбежное поражение фашизма,  помогало им выжить.

Когда в 1992 году  в Ленинграде  началась волна переименований, встал вопрос о возвращении исторического названия и  зоопарку. На собрании коллектива взвешивали все «за» и «против», спорили, а молодой директор Иван Владиславович Корнеев сказал тогда:

«Только один  город в мире – Ленинград –  пережил 900 дней блокады и выстоял, и только один зоопарк  на Земле –  Ленинградский  –  вынес все испытания  блокады и сохранил животных.

И даже если городу вернется имя его основателя,  зоопарк должен остаться Ленинградским, потому что не было в его истории лет более тяжелых и, вместе с тем, героических, чем  годы блокады. Этим можно и должно гордиться, об этом нельзя забывать».

Так зоопарк остался Ленинградским, а  в память о подвиге блокадников – сотрудников зоосада  решено было установить мемориальную доску.

А Петербургским  пусть назовут второй  –  большой, оборудованный по последнему слову техники зоопарк на новой  территории, если такой будет когда-нибудь  построен.