Прифронтовой феминизм

Яна начала рассказ с того, что «все из-за войны», хотя собственно войны в ее истории очень мало. Только безысходность, но она у многих была и до войны. Правда, может, измерялась другими цифрами. Вот подруга по несчастью работает только на выезде: своей квартиры у нее нет. Подруге 22 года, ее сыну три. Яне ее жалко. Девчонке не везло с самого начала. Когда умер ее отец, ей еще не было 18, а мать сразу нашла нового мужика, и сдала дочь в интернат. А после интерната она почти сразу сама стала матерью. Живут они с сынишкой в однокомнатной квартире вместе с двумя двоюродными братьями. Туда клиента не пригласишь, вот и приходится рисковать по вызовам…

Таких историй тысячи, их хватает в Омске, Калининграде и Киеве. За ними не нужно ехать в прифронтовую зону. Разве что здесь все конкретнее. Это не про патологию войны, а про вскрытую войной патологию повседневной «нормальной» жизни. И если кровопролитие покалечило судьбы тысяч людей, то эта повседневность, доведенная войной до предела, сковывает здесь миллионы.

Дончане взахлеб рассказывают о том, как было «до». Город сиял, кипела жизнь, было полно денег, ах, какие были зарплаты, ох, куда мы только не ездили отдыхать. «А вы видели «Донецк-арену»? А наш аэропорт? Да такого нигде в Союзе больше не было!». Часто это звучит подчеркнуто идеализированно, словно тогда, в эпоху «до», не было ни нищеты, ни бесправных рабочих, вручную добывающих уголь на нелегальных копанках, ни олигархов, ни полицейской коррупции.

— Война отбросила нас в начало 1990-х, стоит вопрос физического выживания,

— говорит донецкий социолог Юрий Дергунов.

— Но это не буквальное повторение пройденного. Общество изменилось: опыт 20 постсоветских лет никуда не делся.

Частью местной довоенной нормы была и узкая, но влиятельная прослойка прозападных интеллектуалов, из которых в этом традиционно пророссийском (скорее, даже просоветском) городе конструировалось «гражданское общество». В Донецке, например, существовали либеральные активисты, которые получали гранты на гендерные исследования, участвовали в жизни ЛГБТ-сообщества и вообще с энтузиазмом эксплуатировали повестку прав человека. Эти люди были заметны в культурной и общественной жизни города и всей Украины, но отношения с земляками у них складывались не слишком дружелюбные. Когда начался Майдан, большинство из них его активно поддержали, а с началом войны уехали с Донбасса. Главная довоенная донецкая феминистка и исследовательница гендерного вопроса Елена Стяжкина, например, провозгласила:

«Донбасса не существует. Здесь будет либо Украина, либо ничего».

Света и Катя

В таком качестве эти ценности и связанные с ними общественные субкультуры распространялись по всей планете из западной метрополии. «Прогрессивные идеи» привились и на постсоветской почве, где вокруг них возникла и развилась определенная среда, оказывающая влияние на наши страны. Из этой среды на Украине и вербовалось то самое «гражданское общество», которое стало одной из главных сил Майдана в 2013-2014 годах.

«Феминизм» как идеология стал в постсоветском пространстве достоянием элит, проповедовавших рынок и экономический либерализм, а также успешных женщин, заинтересованных в продвижении на верх»,

— пишет социолог и исследователь постсоветского феминизма Елена Гапова.

Коррумпированное грантами «гражданское общество» превратилось в маленькую, но привилегированную «башню из слоновой кости» посреди огромного моря социальной депрессии. Эта ситуация, когда «прогрессивная идеология» верхов не только не отвечала на вопросы, с которыми сталкивались миллионы из низов, но и оправдывала порядок, непрестанно ухудшающий их положение, оказалась на удивление синхронной и в обнищавшем за годы войны Донбассе, и в благополучной Швеции.

— У нас тут в каждой второй семье мужчины уезжают вахтовым методом на заработки в Россию, — рассказывает Света. — И в итоге на рынке труда появляется избыток женских рабочих рук. И нередко на собеседовании могут спросить что-то вроде «девушка, а вы всегда замужем?», имея в виду желательность интимных отношений с начальством.

Можно было бы объяснить это патриархальными традициями или культом маскулинности, выросшим в годы войны. Но вот в прошлом году шведский профсоюзный think-tank Katalys провел исследование и выяснил, что в завешанной феминистскими постерами скандинавской стране за четверть века тоже вдвое увеличилось число случаев харрасмента на рабочем месте. Если в 1995 году только 7% респонденток жаловались, что подверглись приставаниям на работе в течение последнего года, то в 2018-м такой ответ дали уже 15%. Это происходит из-за роста зависимости работников от работодателя и почти вне зависимости от того, какой идеологический нарратив сопровождает процесс.

«Следование идеям феминизма стало способом вписаться в высшее общество: человек как бы маркирует себя, чтобы достичь социального успеха»,

— констатирует Елена Гапова. А в глазах миллионов простых людей эта импортная идеология не только описывала мировоззрение ненавистных «мажоров» из элиты, но и часто прямо противоречила житейскому здравому смыслу. И это неприязненное напряжение между привилегированными носителями «прогрессивных взглядов» и молчаливым большинством в какой-то момент прорвалось наружу. Уехавшая из Донецка в Киев в 2014 году Елена Стяжкина, например, заявила, что населению ее родного региона нужна «сперва виселица, а потом школа».

Вике 26 лет. Когда началась война, она уже была активисткой, только ультраправой. Большинство из 15 авроровцев, с которыми я говорил, начинали с либеральных или правонационалистических взглядов, чтобы теперь прийти к левому феминизму.

Вика входила в националистическую сеть «Сопротивление». Это было странное сообщество. Фанаты Бандеры и Шухевича здесь мирно уживались со сторонниками Власова и Шкуро. У них были общие ценности: неоязычество, патриархальность и белый национализм.

К Майдану Вика поначалу отнеслась хорошо. Но потом что-то пошло не так. Один из ее друзей ушел на фронт, в украинский батальон «Азов», известный ультраправой идеологией. Как-то раз прямо во время жестокого обстрела города, Вика дозвонилась приятелю по скайпу.

— Зачем вы по нам стреляете? — спросила она.

— Ждите, мы придем и освободим вас, — ответил он, словно читая заранее заготовленный текст. Поговорить по душам так и не получилось, война сделала их чужими.

Вика дважды уезжала на заработки в Россию. И оба раза приходилось нелегко. В Красной поляне она полгода проработала поваром. При приеме на работу менеджер брезгливо взял ее паспорт двумя пальцами и скривился: «Что это, Хохляндия?». Приходилось работать по 10-12 часов шесть дней в неделю. В общем, когда Вика вернулась домой, любви к русскому миру у нее тоже не прибавилось.

— Всё произошедшее убило для меня слово патриотизм. Я люблю эту землю, этих людей, но не флаг, не государство. Украинский флаг для меня теперь запятнан кровью, — говорит Вика. — Мне были нужны новые друзья, новые взгляды, новый ответ на вопрос, откуда берутся такие войны, как наша.

Кто-то тогда посоветовал ей сходить на лекцию «Авроры». Сейчас дома у Вики на стене висит красный флаг и портрет Ленина.

Сейчас она — социальный работник. Ездит к старикам, оставшимся без родных и возможности получать украинскую пенсию. Помогает пострадавшим от обстрелов делать ремонт, клеить обои, собирает гуманитарную помощь. Война, бедность и разруха дают сколько угодно возможностей для таких социальных проектов. В своей родной Макеевке Вика с помощью девчонок из «Авроры» организовала уже два кружка для детей. В одном они читают малышам сказки, показывают мультфильмы Миядзаки, рисуют и мастерят с ними поделки. В другом вместе с Катей и несколькими подростками ухаживают за собаками, дрессируют их (у Вики ветеринарное образование). Сейчас это крохотный волонтерский проект, но желающих очень много, и Вика мечтает создать на его основе курсы канистерапии. Это лечение и реабилитация детей с аутизмом, ДЦП, гиперактивностью и другими нарушениями, при котором используются специально отобранные и обученные животные.

Созданный Викой и Катей клуб для детей называется по-украински «Червоногвардеец». И в этом названии заложен ответ тем бывшим друзьям, которые отправились строить новый мир в «Азов».

— Украина пошла по пути военных лагерей, там из детей делают пушечное мясо, учат их убивать. А мы хотим учить созиданию, — произносит она давно и тщательно продуманную фразу.

Как социальный работник Вика получает 5 тыс. рублей плюс иногда небольшие дополнительные выплаты. Вика ищет слова, чтобы объяснить мне, почему она, Катя, Света и другие делают все это бесплатно, тратят на это все свое время.

— Я это могу, я хочу принести что-то в этот мир. Я хочу воскресить советские традиции, когда прививали любовь к животным и друг к другу, стремление к творчеству, к прекрасному, а не только к деньгам… — она волнуется, ей кажется, это звучит недостаточно убедительно.

Я спрашиваю, почему феминизм? Ведь почти все, что делает Вика, не имеет никакой гендерной специфики. Она оживляется:

— До «Авроры» у меня была депрессия. Ощущение, что я одна, что ничего нельзя поменять. Даже спросить не у кого, все время боишься показаться глупой…

Вика рассказывает, что когда первый раз пришла на собрание «Авроры», речь шла об истории борьбы за женское равноправие. Это ее поразило, и она возьми и скажи, что женщинам вообще не нужно избирательное право, их миссия быть верными спутницами своих мужей.

— «Аврора» дала просвет. Там рассказывают о том, какой вклад в историю внесли женщины. Раньше я об этом не знала, даже не задумывалась, что женщины совершали подвиги, что они наравне с мужчинами трудились, что их угнетали, — Вика запинается и вдруг добавляет. — Больше всего меня раздражает, когда говорят: «Тебе просто мужик нужен и дети, а то занимаешься чужими детьми и пустяками». А почему женщине нельзя развиваться? Мы хотим быть нормальными, думать, жить!

Ядро «Авроры» — это 10-15 активистов, еще около 20-30 человек вращается в их орбите. Для миллионного города — капля в море. Но в этой капле отражается нечто, выходящее за пределы индивидуального подвижничества или чудачества. Быть нормальными, думать и жить хотят миллионы мужчин и женщин, оказавшихся в ненормальной ситуации.

И дело не только в войне: она просто обнаружила большие противоречия и маленькие трагедии, растворенные в повседневности постсоветских стран. Дело в той «норме», которая со страшной неизбежностью вела к войне, как Киевский проспект в Донецке ведет из оживленного центра к безлюдным руинам. И неизбежно появились люди, которые хотят исправить не только трагедию войны, но и породившие ее дефекты постсоветского мира. Из этого желания и родилась «Аврора».

Поборников пижонского феминизма, вовлеченных в грантовую рутину прежнего высокомерного гражданского общества, теперь на Донбассе смыло, и на пустом месте новые люди строят новую культуру и новое гражданское общество, живущее совсем другими смыслами.

Жизнь пробивается на изуродованной войной земле, словно трава в воронках от снарядов. На Донбассе, например, — театральный ренессанс. Театры конкурируют друг с другом за актеров и зрителей, но билеты раскупают за месяц. В Донецком драматическом в прошлом сезоне прошло 60 спектаклей, из которых 15 — премьеры. Количество постановок растет на 20% в год. При этом загрузка залов стабильно почти максимальная. В минувшем сезоне театр посетили 183,6 тыс. человек — на 23 тысячи больше, чем в предыдущем. Администрации города пришлось запустить даже специальный театральный экспресс, чтобы развозить по домам зрителей из прифронтовых районов, куда по вечерам не ходит общественный транспорт.

— Да, вы пришли в главное здание города, — с гордостью говорит мне кассирша театра, когда я спрашиваю, соответствует ли эта статистика ее ощущениям.

Во время боев многие актеры буквально жили в здании театра, потому что потеряли во время обстрелов свои дома и квартиры. Но и когда в помещениях театра готовили еду и стирали, там царила приподнятая атмосфера творческого энтузиазма. Актеры чувствовали себя востребованными как никогда.

— В 2014-2015 годах люди сидели в подвале под обстрелом по несколько суток, а потом приходили к нам в театр, и говорили: «Спасибо, что вы есть, это помогает нам не сойти с ума», — рассказывают мне из окошка театральной кассы.

У этого чуда есть простое объяснение. В Донбассе в одночасье рухнула индустрия развлечений. С 23:00 комендантский час, никаких дискотек и клубов. Да и какие там клубы, когда у людей зарплата в 5 тысяч? А на театр многие находят. Оставшись без привычного допинга попсы и попав в экстремальные условия, люди вдруг обнаружили в себе тягу к серьезной культуре. Им вдруг стало интересно думать, искать ответы на сложные вопросы, что позволяет сделать классическое искусство.

Чтобы на месте прежней, дискредитировавшей себя и провалившейся «нормальности» создать новую, сделав общество более гуманным, справедливым и равным, предстоит еще много работать. Но кто-то уже засучил рукава и начал.

— Наша цель стать воспитателями нового поколения, — сказала мне Катя.

Да им и старшие поколения есть чему поучить.

Источник bombus.me