Инновационный пессимизм. Машина идей сломалась?

Print PDF

Резюме. Идея о том, что инновации и новые технологии перестали стимулировать рост, привлекает все большее внимание. Но она не подкреплена вескими аргументами. [Я добавлю – проблема не в инновациях, а в капитализме. Он не умеет “конвертировать” продолжающийся научно-технический прогресс в позитивное изменение жизни, особенно у работников, умел только тогда, когда соревновался с СССР и соцстранами, а потом — увы.  Как показывает моделирование Safa Motesharrei et al. (2014), богатые эксплуатируют бедных также как люди — природу в целом, то и другое хорошо описывается известными кривыми «хищник-жертва».

Избыточная нагрузка в обоих случаях подрывает воспроизводство эксплуатируемого ресурса, начинается кризис. С природой такое случается, когда антропогенные нарушения и загрязнения превышают способность биомов восстановиться и производить пищу, экосистемные услуги и пр. в прежнем объёме. С рабочей силой — при чрезмерном росте социального неравенства; переэксплуатация труда капиталом разрушает способность рабочих рук к воспроизводству и к творчеству, что и видим в последние 30 лет. Прим.публикатора]

Времена быстрого подъема деловой активности вернулись в Кремниевую долину. Эмблемы подающих надежды стартапов вновь украсили офисные парки вдоль шоссе 101. Арендные ставки растут, как и спрос на модные дома отдыха в курортных городах, таких как Тахо-Сити — признак накопления богатства. Район залива был местом, где зародились и достигли расцвета на своем пути полупроводниковая промышленность, компьютерные и интернет-компании. Их работники-волшебники создали многие чудеса, которые переносят нас в мир будущего — от телефонов с сенсорным экраном до мгновенного поиска больших библиотек и возможности управлять дроном за тысячи миль. Оживление деловой активности с 2010 года предполагает, что прогресс продолжается.

Поэтому может показаться удивительным то, что некоторые в Кремниевой долине считают, что место переживает период застоя и темпы внедрения инноваций снижаются на протяжении десятилетий. Питер Тиль, основатель PayPal, интернет-платежной компании и первого внешнего инвестора в проект социальной сети Facebook, говорит, что инновации в Америке

«находятся где-то между бедой и гибелью».

Инженеры во всех областях испытывают похожее чувство разочарования. И небольшая, но растущая группа экономистов считает, что экономические последствия сегодняшних инноваций могут показаться не столь значительными по сравнению с прошлыми.

Некоторые подозревают, что экономические проблемы мира богачей могут исходить из долгосрочного технологического застоя. В электронной книге 2011 года Тайлер Коуэн, экономист из Университета Джорджа Мейсона, утверждал, что финансовый кризис маскирует более глубокую и более тревожную «Великую стагнацию». Именно это объясняло, почему рост реальных доходов и занятости в богатых странах долгое время замедлялся и с 2000 года практически не увеличивался (см таблицу 1). Различные двигатели роста 20-го века — некоторые технологические, а некоторые нет — заработали сами, и новые технологии не окажут такого же стимулирующего воздействия на экономику будущего. Казалось, что мир плоских экранов и высокой пропускной способности исчерпал свои идеи.

Снижение расходов.

Аргумент, что мир находится на технологическом плато, проходит по трем направлениям. Первое происходит из статистики роста. Экономисты делят рост на два разных типа: «экстенсивный» и «интенсивный». Экстенсивный рост — это вопрос увеличения и / или улучшения условий труда, капитала и ресурсов. Такого рода успехов страны добились ввиду увеличения числа женщин в составе рабочей силы и повышения уровня образования работников. И, как отмечает г-н Коуэн, этот вид роста подвержен убывающей отдаче: первое вложение будет использоваться там, где оно может принести наибольшую пользу, десятое — там, где оно может принести десятую часть наибольшего блага, и так далее. Если бы это был единственный вид роста, это привело бы к тому, что доходы оставались бы на уровне чуть выше прожиточного минимума.

Интенсивный рост обусловлен открытием все более эффективных способов использования работников и ресурсов. Это тот тип роста, который позволяет непрерывно улучшать доходы и благосостояние и позволяет экономике расти даже при сокращении населения. Экономисты отмечают универсальный фактор улучшения, отвечающий за такую ​​«технологию» роста, хотя она включает в себя такие вещи, как более совершенные законы и нормативные акты, а также технический прогресс, и измеряют его, используя методику, называемую «учет роста». В этом учете «технология» остается немного позади расчета влияния на ВВП таких вещей, как труд, капитал и образование. И в настоящий момент в богатом мире, похоже, ее влияние меньше. Развивающиеся рынки все еще управляют быстрым ростом и должны быть в состоянии продолжать делать это в течение некоторого времени, потому что они догоняют технологии, уже используемые в других местах. У богатого мира нет такого двигателя, который подталкивал бы его вперед, и это заметно.

В этом вряд ли есть нечто необычное. На протяжении большей части истории человечества рост объема производства и общего экономического благосостояния был медленным и периодически останавливался. За последние два столетия, это произошло сначала в Британии, Европе и Америке, а затем и в других местах. В 19-м веке рост производства на человека (на душу населения) — полезный общий показатель производительности экономики и хорошее руководство для роста доходов — неуклонно ускорялся в Великобритании. К 1906 году он составлял более 1% в год. К середине 20-го века реальный объем производства на человека в Америке демонстрировал крайне резкий рост – на 2,5% в год, причем темпы роста производительности и доходов удваивались раз в поколение (см. таблицу 2). Создаваемые на протяжении целого столетия все более мощные и сложные машины, очевидно, были частью этой истории, так же как и растущее количество энергии из ископаемого топлива для их управления.

Но в 1970-х годах темпы роста реального производства в расчете на одного человека в Америке снизились с пика, достигнутого после Второй мировой войны, составляющего более 3% в год, до чуть более 2% в год. В 2000-х годах он упал ниже 1%. По словам Роберта Гордона, экономиста из Северо-западного университета, доход одного работника в час демонстрирует схожую картину: он держится на неплохом уровне на протяжении большей части 20-го века, а затем падает в 1970-х годах. Он восстановился в период между 1996 и 2004 годами, но с 2004 года годовой показатель упал до 1,33%, и стал ниже, чем в период с 1972 по 1996 год. Гордон полагает, что экономический рост последних двух столетий может фактически составить всего лишь «один процент».

«Нас ожидает большая волна драматических изменений, а не новая эра непрерывного прогресса, мир возвращается к режиму, в котором рост, в основном, носит экстенсивный характер (см. таблицу 3).

Одна большая волна. Подушевой ВВП, % роста от предыдущего года

Г-н Гордон допускает возможность существования только нескольких действительно фундаментальных нововведений — возможность использовать электроэнергию в больших масштабах, обеспечивать комфорт в домах независимо от температуры наружного воздуха, перемещаться из любого пункта А к любому пункту В, разговаривать с вам кем угодно — и что они, в основном, были внедрены. Будет больше инноваций, но это не изменит работу мира в той степени, в какой это делают электричество, двигатели внутреннего сгорания, сантехника, нефтехимия и телефон. Г-н Коуэн демонстрирует большее желание представить значимые технологические достижения, но он считает, что больше не существует легких способов получения прибыли. Превратить терабайты знаний о геноме в реальную пользу для медицины гораздо сложнее, чем обнаружить и начать массово производить антибиотики.

Второе направление аргументации пессимистов основано на том, сколько появляется изобретений. На фоне неубедительных обращений к числу поданных патентов и баз данных «инноваций», собранных весьма субъективно, мистер Коуэн приводит интересную работу Чарльза Джонса, экономиста из Стэнфордского университета. В статье 2002 года г-н Джонс изучил вклад различных факторов в рост американских доходов на душу населения в период 1950-93 годов. Его работа показала, что около 80% роста доходов было связано с повышением уровня образования и большей «исследовательской интенсивностью» (доля рабочей силы, занятой в отраслях, генерирующих идеи). Поскольку ни один из факторов не может продолжать расти непрерывно, если в игру не будет включен какой-либо новый фактор, рост может замедлиться.

Рост числа людей, занятых в исследованиях и разработках, может показаться противоречащим этой картине менее «изобретающей» экономики: доля американской экономики, отданная под НИОКР, увеличилась на треть с 1975 года до почти 3%. Но Пьер Азулай из Массачусетского технологического института и Бенджамин Джонс из Северо-западного университета считают, что, хотя в исследованиях участвует больше людей, они приносят меньше пользы. Они считают, что в 1950 году вклад среднестатистического сотрудника по исследованиям и разработкам в Америке, по сути — вклад технологий и инноваций в экономический рост — почти в семь раз превышал вклад работника из сферы тех же исследований и разработок, сделанный в 2000 году. Одним из факторов, влияющих на это может быть «бремя знаний»: поскольку новые идеи накапливаются, новым мыслителям требуется все больше времени, чтоб не отставать от новых областей в своей научной или технической специальности. Г-н Джонс говорит, что только с 1985 по 1997 год типичный «возраст первых инноваций» увеличился примерно на один год.

Лунная «пыль в глаза»

Третий аргумент является самым простым: доказательство на уровне ощущений. В последнее время темпы прогресса кажутся медленными по сравнению с темпами начала и середины 20-го века. Возьмем, к примеру, кухни. В 1900 году кухни даже в самых шикарных домах были примитивными. Скоропортящиеся продукты хранились в холодных ящиках со льдом, ящики пополнялись глыбами льда, доставляемыми в гужевых повозках. Большинству домохозяйств не хватало электрического освещения и водопровода. Перенесемся в 1970-е годы и посмотрим на кухни среднего класса в Америке и Европе: они оснащены газовыми и электрическими конфорками и духовками, холодильниками, кухонными комбайнами, микроволновыми печами и посудомоечными машинами. Перенесемся вперёд ещё на 40 лет, и вряд ли многое изменится. Предметы бытовой техники более многочисленны, а цифровые дисплеи — вездесущи, но готовим мы так же, как это делали наши бабушки.

Или возьмем скорость. В 19 веке лошадям и парусникам пришли на смену железные дороги и пароходы. Двигатели внутреннего сгорания и реактивные турбины позволяли перемещать все больше и больше вещей все быстрее и быстрее. Но с 1970-х годов человечество движется по инерции. Движение по шоссе происходит быстрее, чем полвека назад; действительно, из-за эндемического скопления многие города теперь вкладывают средства в трамваи и велосипедные дорожки. Проект сверхзвуковых пассажирских перевозок был заброшен. Итак, последние сорок лет повергают нас в меланхолию.

Медицина предлагает другой пример. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении в Америке возросла с 49 лет на рубеже 20-го века до 74 лет в 1980 году. С тех пор произошел огромный технический прогресс. Тем не менее, по состоянию на 2011 год ожидаемая продолжительность жизни составляла всего 78,7 года. Несмотря на то, что в исследования были вложены сотни миллиардов долларов, люди продолжают страдать от рака, болезней сердца, инсульта и недостаточности органов. Развитие молекулярной медицины совершенно не способствовало улучшению санитарных условий .

Для тех, кому посчастливилось извлечь выгоду из лучшего, что может предложить мир, тот факт, что он больше ничего не предлагает, может разочаровать. Как сказал г-н Тиль и его коллеги из Фонда основателей, венчурной компании:

«Мы хотели летающие машины, вместо этого мы получили 140 символов».

Мир, в котором все могут пользоваться Твиттером, но вряд ли кто-то сможет ездить по воздуху, меньше впечатляет, чем тот, о котором мечтали в прошлом. Первое, на что следует обратить внимание в связи с этим призывом к опыту и ожиданиям, заключается в том, что научная фантастика середины 20-го века, какой бы важной она ни была для людей, которые стали предпринимателями или экономистами со вкусом к общей картине, не представляет собой ни прогнозирование серьезного технологического прогресса ни постулата, обязательного для выполнения. Это было некое торжество через экстраполяцию нынешнего прогресса в скорости, силе и расстоянии. Если речь об автомобилях – читайте «летающие автомобили», если о линейных крейсерах — читайте «космические крейсеры». Технический прогресс не требует, чтобы все технологии продвигались вперед, просто некоторые важные аспекты и так никогда не стоят на месте. Пассажирские самолеты не улучшились за последние 40 лет с точки зрения их скорости. Компьютеры ускорились неизмеримо. Если вы не можете доказать, что самолеты имеют большее значение, акцентировать внимание на прогрессе, это — проблема вашего личного вкуса.

Г-н Гордон и г-н Коуэн действительно думают, что зрелые в настоящее время технологии, такие как воздушный транспорт, имеют большее значение, и преуменьшают экономическое значение недавних инноваций. Если бы компьютеры и Интернет имели значение для экономики — а не просто выступали как ресурсы для расширенного интеллектуального и культурного обмена, как это показано в популярном блоге мистера Коуэна «Маргинальная революция», — их влияние выражалось бы в конкретных цифрах. Но этого не произошло.

Еще в 1987 году Роберт Солоу, теоретик экономического роста, спрашивал, почему «наступление «компьютерного века» можно наблюдать везде, но только в статистике производительности». Быстрый рост производительности, начавшийся в середине 1990-х годов, рассматривался как обнадеживающий признак того, что компьютеризация, наконец, стала заметна; но эта стабильность пошатнулась, и некоторые эксперты, такие как г-н Гордон, считают, что преимущества информационных технологий в значительной степени исчерпали себя. Он отмечает, что у всех работников компаний Google и Skype производительность труда в Америке с 2004 года была ниже, чем в период депрессии с начала 1970-х до начала 1990-х годов.

«Райские» фонтаны

Более тщательный анализ последних данных, тем не менее, дает основания для оптимизма. В целом по экономике в 2005 и 2006 годах производительность труда замедлилась, но рост производительности в обрабатывающей промышленности улучшился. Мировой финансовый кризис и его последствия затрудняют интерпретацию последних данных. Что касается значительного роста производительности в конце 1990-х годов, возможно, было бы преждевременным рассматривать его как эффект от развития информационных технологий, делающий все виды секторов более продуктивными. Теперь это выглядит так, как если бы оно было обусловлено производством компьютеров, мобильных телефонов и тому подобного. Влияние на производительность людей и компаний, покупающих новые технологии, похоже, начало проявляться в 2000-х годах, но, возможно, еще не до конца проявилось.

Исследования Сюзанто Басу из Бостонского колледжа и Джона Фернальда из Федерального резерва Сан-Франциско показывают, что разрыв между инвестициями в информационно-коммуникационные технологии и повышением производительности составляет от пяти до 15 лет. Падение производительности труда в 2004 году, по этой причине, отразило состояние технологий, определенно предшествующее Google, и, возможно, до появления Интернета. Полная эксплуатация технологии может занять гораздо больше времени. Инновации и технологии, хотя о них говорят почти взаимозаменяемо, не одно и то же. Инновации — это то, что люди с недавних пор знают, как делать. Технология — это то, что они на самом деле делают; и это то, что имеет значение для экономики. Стальные коробки и дизельные двигатели существуют с 1900-х годов, и их совместное использование в контейнерных перевозках восходит к 1950-м годам. Но их значительное влияние в качестве основы мировой торговли проявилось лишь спустя десятилетия.

Прошло около столетия между первым коммерческим внедрением парового двигателя Джеймса Уатта и максимальным вкладом пара в британский экономический рост. Примерно четыре десятилетия отделили важнейшие инновации в электротехнике 1880-х годов и широко распространившееся влияние электрификации на экономический рост. Сам Гордон отмечает, что инновации конца 19-го века стимулировали рост производительности до начала 1970-х годов; с его стороны довольно неблагодарно предположить, что спад после 2004 года представляет собой полное исчерпание потенциальных выгод от информационных технологий. И информационные инновации все еще находятся в зачаточном состоянии.

Рэй Курцвейл, пионер информатики и приверженец экспоненциальной технологической экстраполяции, любит говорить о «второй половине шахматной доски». Есть старая басня, в которой доверчивого короля обманули, взяв с него обязательство залатить в зернах риса. Одно зерно находится на первом квадрате шахматной доски, два — на втором, четыре — на третьем, оплата удваивается с каждым квадратом. Вдоль первого ряда обязательство ничтожно мало. Покрыв половину шахматной доски, король выбрал только около 100 тонн риса. Но за квадрат до достижения седьмого ряда он выложил в общей сложности 500 миллионов тонн — годовой объем производства риса во всем мире. Он должен будет положить примерно ту же сумму снова на следующий квадрат. И еще останется ряд для совершения ходов.

Эрик Бриньольфссон и Эндрю Макафи из Mассачусетского технологического института используют это изображение в своей электронной книге «Гонка против машины». По мере, известной как закон Мура, способность получать исчисления из куска кремния удваивается каждые 18 месяцев. (Закон Мура – эмпирическое наблюдение, согласно которому количество транзисторов, размещаемых на кристалле интегральной схемы, удваивается каждые 24 месяца. Часто цитируемый интервал в 18 месяцев связан с прогнозом Давида Хауса из Intel, по мнению которого, производительность процессоров должна удваиваться каждые 18 месяцев из-за сочетания роста количества транзисторов и увеличения тактовых частот процессоров. Речь идет о куске кремния потому, что это – материал, из которого изготавливают процессоры – прим. пер.)

Подобные темпы роста не сохранятся навечно; но другие аспекты вычислений, такие как способность алгоритмов обрабатывать данные, также растут в геометрической прогрессии. Когда объем мал, такое удвоение не имеет значения. Как только это вообще начинает что-то значить, значимость резко возрастает. На второй половине шахматной доски кумулятивный эффект инноваций не только становится большим, но каждая новая итерация инноваций дает технологический толчок, столь же мощный, как и все предыдущие раунды, взятые вместе.

«Обратная сторона луны»

В качестве примера ускорения этого эффекта они приводят автономные транспортные средства. В 2004 году Агентство перспективных исследовательских проектов в области обороны (DARPA), филиал Министерства обороны Америки, организовало гонку на автомобилях без водителя, которые обещали 1 миллион долларов команде, чей автомобиль преодолел 240-километровую (150-мильную) трассу быстрее всего. Ни один из участников-роботов не прошел испытание. В августе 2012 года Google объявила, что ее парк автономных транспортных средств прошел около полумиллиона километров безаварийных испытаний. Несколько американских штатов приняли или обдумывают правила движения для автомобилей без водителя; робототехническая революция, которая казалась невозможной десять лет назад, может стать реальностью еще через лет десять. Это – только «верхушка айсберга».

Повсеместно набирают обороты инновации, основанные на дешевой вычислительной мощности. Компьютеры начинают понимать естественный язык. Люди управляют видеоиграми с помощью одних только движений тела — технология, которая может вскоре найти применение в большей части делового мира. Трехмерная печать способна создавать все более сложные объекты и может вскоре перейти к сотворению тканей человеческого тела и других органических материалов.

Отображение электрификации (с 1890 г.). Показан рост производительности труда в США, 1926 г. — 100

 

Инновационный пессимист мог бы отмахнуться от этого как от бесконечного «кормления завтраками». Но идея о том, что технологический рост должен либо продолжаться, либо неуклонно снижаться, а не ослабевать и течь «по инерции», противоречит истории. Чад Сиверсон из Чикагского университета отмечает, что рост производительности в эпоху электрификации был скачкообразным. Рост был медленным в период важных электрических инноваций в конце 19 и начале 20 веков; затем увеличился. Траектория «информационного» века выглядит довольно схожей (см. Таблицу 4).

Вполне возможно, что замедление в период 1970-х годов и после него, когда технологические пессимисты установили такой запас, может быть понято таким образом — как пауза, а не постоянный перегиб. Период с начала 1970-х до середины 1990-х годов может просто представлять собой то время, когда вклад более ранних крупных инноваций в экономический рост был исчерпан, в то время как вычислительная техника, биотехнология, персональные коммуникации и остальные технологии настоящего времени и ближайшего будущего оставались слишком малой частью экономики, чтобы влиять на ее общий рост.

Однако появляются и другие потенциальные факторы – виновники замедления развития инноваций. Некоторые из них, к сожалению, могут иметь постоянный эффект. Большая часть экономики регулируется более жестко, чем сто лет назад. Охрана окружающей среды обеспечивает более чистый воздух и воду, которые улучшают жизнь людей. Действительно, если рассматривать ситуацию с той позиции, с которой подобные преимущества не отражаются на показателях ВВП, замедление прогресса с 1970-х годов преувеличено. Но если это так сейчас, то, вероятно, так будет и впредь касательно технологических изменений будущего. А плохо проработанные правила экономического регулирования могут чрезмерно увеличить стоимость новых исследований, препятствуя дальнейшим инновациям.

Еще одна вещь, которая может измениться навсегда, — это роль правительства. Технологические пессимисты редко упускают возможность указать на программу «Аполлон», венчающую славу времени, когда правительство не просто способствовало новым инновациям, но и обеспечивало постоянный спрос на таланты и изобретения. Это происходило благодаря военно-промышленному комплексу, впечатляющим и особенно вдохновляющим результатом работы которого был «Аполлон». Г-н Тиль часто критикует индустрию венчурного капитала за отсутствие интереса к большим, меняющим мир идеям. И, все же, это — в основном, ответ на реалии рынка. Частные инвесторы рационально ориентируются на скромные бизнес-модели с относительно коротким периодом получения прибыли и вывода средств.

Третий фактор, который мог играть важную роль в 1970-х и 2000-х годах, — это энергия. Уильям Нордхаус из Йельского университета обнаружил, что снижение производительности, начавшееся в 1970-х годах, исходило из наиболее энергоемких секторов, что стало результатом нефтяных потрясений десятилетия. Дорожающая энергия может также помочь объяснить снижение производительности 2000-х годов. Можно надеяться на противоположную данной тенденцию. По крайней мере, в Америке новые технологии поглощают эти высокие цены. Г-н Тиль справедливо оставляет за собой резкую критику за «блеклую» историю энергетического сектора в области инноваций; но при правильных рыночных условиях считает ее не совсем безнадежной.

Возможно, самый радикальный ответ на проблему замедления 1970-х годов заключается в том, что оно было связано с глобализацией. В несколько претенциозной статье 1987 года Пол Ромер, в то время работавший в Рочестерском университете, обрисовал в общих чертах возможность того, что при увеличении количества рабочих в развивающихся странах сокращение затрат на рабочую силу в богатых государствах становится менее важным. Таким образом, инвестиции в производительность были ограничены. Эта идея была еретической среди макроэкономистов, поскольку она обходилась без значительной теоретической обработки, которая затем использовалась для анализа роста. Но, как отметил г-н Ромер, историки-экономисты, сравнивая Великобританию 19-го века с Америкой, обычно считают, что относительный дефицит рабочей силы в Америке способствует развитию капиталоемкой и высокопродуктивной «американской системы» производства.

Взгляд «особо прозорливых»

Некоторые экономисты рассматривают вопрос о том, как ересь господина Ромера может применяться сегодня. Дарон Аджемоглу, Джино Ганча и Фабрицио Зилиботти из Массачусетского технологического института, CREi (экономический исследовательский центр в Барселоне) и Цюрихского университета создали модель для изучения этого. Эта модель показывает, что фирмы в богатых странах отправляют задания, требующие низкой квалификации, за границу, когда офшоринг обходится недорого, тем самым разделяя заработную плату квалифицированных и неквалифицированных рабочих на собственной территории. Однако со временем офшоринг влияет на рост заработной платы в менее квалифицированных странах; что делает инновации дома более привлекательными. Рабочие пользуются большим спросом, распределение доходов сужается, и экономическая модель становится больше похожа на период после второй мировой войны, чем на 1970-е и последующие годы.

Даже если эта модель ошибочна, рост развивающегося мира является одним из главных поводов сохранять оптимизм. Чем больше размер глобального рынка, тем больше мир извлекает выгоду из данной новой идеи, поскольку она может быть применена к большему количеству видов деятельности и большему количеству людей. Превращение бедных в Азии миллиардов в средний класс будет означать, что миллионы великих умов, которые в противном случае трудились бы в натуральном хозяйстве, могли бы вместо этого присоединиться к современной экономике и разделить бремя знаний с исследователями из богатого мира — делиться информационными технологиями становится все проще.

Впрочем, может быть, что некоторые части экономики невосприимчивы или, по крайней мере, устойчивы к некоторым улучшениям производительности, которые могут предложить информационные технологии. Такие сектора, как здравоохранение, образование и работа правительства, в которых оказалось трудно увеличить производительность, в экономике становятся более значимыми, чем были в прошлом. Частое отсутствие рыночного «диктата» в таких областях уменьшает давление на экономию затрат и инновации.

Для некоторых секторов, однако, мы видим противоположный результат – вызывающий обеспокоеннность. Господа Бриньольфссон и Макафи опасаются, что технологические достижения второй половины шахматной доски могут быть чрезвычайно быстрыми, оставляя после себя бедствие в форме технической безработицы. Они утверждают, что новые технологии и глобализация, которой они способствуют, уже привели к отсутствию роста доходов и сокращению рабочих мест, которые требуют среднего уровня квалификации. Дальнейший прогресс может поставить под угрозу потерю рабочих мест выше и ниже спектра областей, занятость в которых до сих пор казалась стабильной и безопасной.

Программное обеспечение для распознавания образов все лучше справляется с задачами юристов начального уровня, сканируя тысячи юридических документов на предмет соответствующих отрывков. Алгоритмы используются для написания основных газетных статей о спортивных результатах и финансовых отчетах. Со временем они могут перейти к анализу. Ручной труд также под угрозой. В Японии, где труд по уходу за стареющим населением скуден, инновации в робототехнике внедряются не по дням, а по часам. Растущая стоимость ухода за людьми по всему богатому миру будет только способствовать дальнейшему развитию роботов. Такое повышение производительности должно привести к огромному росту благосостояния. Тем не менее, период корректировки может быть трудным. В конце концов, основной риск для стран с развитой экономикой может заключаться не в том, что темпы инноваций слишком медленны, а в том, что институты стали слишком жесткими, чтобы приспособиться к действительно революционным изменениям. Это – гораздо более вероятный сценарий, чем производство летающих автомобилей.

Оригинал в The Economist, 12 января 2013 года.

Перевод Алёны Юрченко