Про философию биологии

Print PDF

Доклад про то, какой может быть философская основа науки (особенно биологии), и почему марксизм — наиболее интересная из таких подоснов?

Резюме: С момента, как положительные науки отделились от собственно философии, разные направления («системы» и «школы») последней важны в качестве подосновы естественных наук, задающих большую или меньшую перспективу развития «на длинной дистанции». В одних и тех же дисциплинах (эволюционная биология, науки о поведении, общая психология и пр.) разная философская подоснова (кантианство, гегельянство, марксизм, прагматизм) заставляют исследователей по-разному ставить проблему, формируют существенно разные объяснения реальности и пр. Показывается, что разная философская подоснова определяет разное «качество» формирующихся научных теорий, задаёт разные возможности их развития «на длинной дистанции» — у одних больше чем у других. Показывается что (в противоположность обычному взгляду, негативно рассматривающему «метафизику») здесь важней онтология, нежели метод. Показаны исключительные преимущества марксизма как единственной философии, рассматривающей биологическую эволюцию и человеческую историю на одном основании, причём реалистическом, а не сверхъестественном (не как проявления мирового духа, божьего промысла и не как следствие «ползучего эмпиризма»). Обсуждается, как разная философская онтология проявляет себя в 3-х основных типах конфликтах теорий в биологии и «поведенческих» науках о человеке (социология, экономика, психология, политология и пр.): 1) эндогенная детерминация vs социальное влияние как формообразующие факторы для морфологии/поведения; 2) методологический индивидуализм vs системный подход в рассмотрении функционирования и эволюции с точки зрения действующих причин; 3) пандаптационизм vs структурные объяснения в рассмотрении тех же процессов с т.з. направленности и цели.

В развитие сказанного — два слова о том, какие идеи марксизма представляются критически важными для биологов, независимо от их мировоззрения и политических симпатий (в том смысле, что позволяют увидеть в природе «невидимое» или искажённое при другой философской подоснове)?

Онтологические преимущества марксизма

В онтологии это:

1. Возможность рассматривать на одном основании биологическую эволюцию и человеческую историю, без отсылок где-либо к сверхъестественному – богу, «духу истории», великим людям или особым качествам индивидов, без ухода где-либо в «убежище незнания».

2. Сам процесс эволюции [определяемой как преобразование количественных изменений старой нормы в качественное своеобразие нормы новой, направленно развёртывающееся во времени, т.е. историчный и необратимый процесс появления нового¹], непонятен без диалектики. Лишь она позволяет понять, как противостояние альтернативных стратегий (и/или давлений отбора), обнаруживаемое натуралистами везде и всюду, ведёт не к победе «лучших» с вытеснением «худших», а или к стабильности популяционной структуры, где обе стратегии оказываются специализированными частными случаями, или – ещё интересней – к направленному развитию структуры системы (в рамках которой эти стратегии существуют и дифференцируются как разные решения одной проблемы) с появлением качественной новизны (т.е. эволюции).

Но диалектики матералистической, в том смысле что логика должна следовать за «натуралистикой» и прогибаться под неё, а не наоборот², в том смысле что обсуждаемые «противоположности», «противоречия», «количества» и «качества» мы обнаруживаем в исследуемой реальности, природе или обществе, а не создаём живостью ума. И вот здесь критически важен опыт именно биологии, а не физики; как верно заметил В.В.Суслов,

«Теоретическими обобщениями биологии, которые она не заимствовала, а, наоборот, передала другим наукам, служат линневская классификация с ее иерархией признаков и эволюция как отбор. Таким образом, биология как теоретическая наука должна содержать минимум одно из этих обобщений. Во всех остальных случаях мы будем иметь лишь сводки биологических и медицинских знаний, в лучшем случае с динамическими закономерностями между ними – этакий концептуальный аналог физики.

По всему мне известному действительно, именно в Средиземноморском мире и его производных независимо как минимум трижды эти обобщения  формулировались (отбор – три раза: в Древней Греции, у арабов — ат-Туси, ибн-Хальдун и в Европе Нового Времени. Причем, судя по тому, что у Дарвина были предшественники, а у Линнея – нет, именно классификация является наиболее трудным обобщением)».

Т.е. при материализме натуралистов, о котором спорили Майр с Левонтиным, диалектика исключительно полезна, необходимость её понимается и немарксиcтами. Но без него диалектика превращается в просто софистику (в лучшем случае, в худшем же – в пустословие); с этой ветряной мельницей до сих пор борется Лекс Кравецкий, видя в нём «чудище озорно и лаяй». И борется не лучшим образом, описанным Гегелем в знаменитом «Wer denkt abstrakt?», ибо всё обсуждаемое (что объект критики, что средства его атаки) берётся из собственного ума и знаний, рацеи которых предлагаются как «законы научного мышления», не из природы.

3. Обычно рождение теории Дарвина связывают с объяснением адаптаций, тонкого приспособления разных видов к своим нишам. Однако это – средневековый взгляд, обычный для додарвиновской натурфилософии, от Бюффона до Окена и Спенсера (каждый вид занимает присущее ему / отведённое ему богом место в «экономии природы» и, понятное, дело, идеально приспособлен к нему), и для получившего теологическое образование Дарвина он не был ни новым, ни интересным.

Его куда больше волновала проблема прогресса и проблема устойчивости типа, не позволяющего архаичным формам, отлично приспособленным к собственным нишам, вроде австралийских/южноамериканских сумчатых, новозеландских растений и бескилевых птиц, быстро прогрессировать при появлении заносных европейских видов, вроде чертополоха, крыс, лис и собаки динго, отступать и вымирать, но не менять своих типологических характеристик. Хотя теория естественного отбора в принципе должна объяснить и их изменение, и почему оно идёт куда медленней, чем признаков специализации.

Опять же его интересовало, почему прогрессивные формы растений и животных, проигрывающие архаическим местным видам в тонкости/тщательности приспособления конкретным условиям среды, тем не менее вытесняют их. Понятно, они это делают за счёт адаптаций широкого значения, крупнейшие из которых были названы ароморфозами, и примерно понятно как естественный отбор накапливает частные приспособления, но как он накапливает общие, то есть как идёт прогресс, с усложнением типа?

Как писал Л.С.Выготский про свою психологическую теорию:

«Легко быть в физиологии материалистом, попробуйте в психологии быть им».

Так годность всякой крупной теории проверяется именно «на чужом поле» — для марксизма это проблема идеального, для теории эволюции путём естественного отбора – проблема прогресса, проблема устойчивости типа и, главное, закономерности совмещения того и другого в конкретных формах, поскольку понятно, что в эволюционной статике одно с другим должно совмещаться, а в динамике противоречить. Отсюда диалектика развития, в защиту которой я некогда спорил с vidjnana

Противоречия как причина развития

Немного о том, зачем диалектика, см. главу 24 «Логики для биологов», про идеальное:

«Можно выделить два основных пути радикальной трансформации научного понятия.

В первом случае развитие науки заставляет уточнять его содержание, дробя одно понятие на два или несколько (так были разведены два разных понятия территория). Новые понятия могут в дальнейшем развиваться независимо друг от друга. Во втором случае содержание понятия развивается, но дробления не происходит. Так было с понятием случайность. Разные моменты в содержании этого понятия продолжают взаимодействовать друг с другом, обогащая наше представление о случайности, обнаруживаются новые его моменты.

Взаимодействие разных моментов содержания понятия особенно заметно, когда понятие входит в систему противопоставлений (например, “форма – материя”, “форма – содержание”, “форма – функция” – противопоставления такого типа Аристотель называл соотнесением). В систему противопоставлений обычно включают самые общие понятия, которые нельзя определить иначе – скажем, через род и видовые признаки (см. главу 15).

Для понятия “случайность” можно выделить противопоставления:

- случайность (например, случайность как результат незнания или случайность по совпадению) – закономерность;

— случайность (например, случайность по совпадению или случайность как неустойчивость) – необходимость (когда что-либо не может не существовать или не произойти);

— случайность (например, случайность радиоактивного распада) – причинность (наличие действующей причины);

— случайность (например, случайность как относительность знания или результат незнания) – объективность (независимость от точки зрения);

— случайность (например, случайность как неустойчивость) – подконтрольность.

Ещё одно противопоставление, которое редко встречается в других естественных науках, но в биологии иногда используется, —

- случайность (например, случайность по совпадению или случайность как неустойчивость) — наличие цели.

Это именно система противопоставлений, поскольку каждый из моментов связан с другим, хотя и нежёстко. Маловероятно обнаружить закономерность там, где нет необходимости или объективности, вряд ли удастся поставить под контроль то, в чём мы не видим закономерности. Там же, где есть цель, обычно можно увидеть закономерное стремление к цели.

Почему же для каждого из этих аспектов, моментов содержания не вводится своё особое понятие? В значительной степени потому, что они связаны не только логически, в нашей голове, но и отношениями, сложившимися в природе и обществе. Например, в силу особенностей наследования у живых существ понятие приспособленность включает два момента:

1) приспособленность как способность оставить как можно больше потомков,

2) приспособленность как способность иметь среди своих потомков больше похожих на себя.

Это разные свойства – ведь можно оставить много потомков, но никто из них не получит ценные качества родителя. Поэтому Дарвина мучил так называемый “кошмар Дженкинса” – представление о том, что ценные качества хорошо приспособленного предка ослабляются, «разбавляются» в потомках³. Биологи пытались представить себе, как оба этих момента сочетаются при действии отбора. В результате возникло представление, согласно которому отбор действует не на организмы, а на отдельные гены, которые в результате сохраняют себя в новых поколениях и воспроизводятся во всё большем числе копий. Неявно пользоваться подобным упрощением вынуждена популяционная генетика. Для решения многих задач такой подход вполне удобен. Однако он удобен не всегда – например, потому, что действие гена на приспособленность (в понимании 1)) можно считать неизменным лишь для определённых генотипов и в определённых условиях среды (в том числе социальной).

Не менее интересная система противопоставлений связана с понятием эволюции. Биолог А.А. Любищев, например, выделял противопоставления :

- эволюция – постоянство;

— эволюция (развёртывание существовавших задатков) – появление абсолютно нового, заранее не заданного (эмбриологи в этом случае говорят о противопоставлении преформации и эпигенеза);

— эволюция (постепенное изменение) – революция (скачкообразное изменение);

— эволюция (восходящее развитие) – нисходящее развитие;

— эволюция (необратимое развитие) – обратимое развитие.

…Осталось рассказать о противоречии как причине развития.

Эта идея – мощный инструмент в умелых руках, хотя в излишне общем и неточном изложении она обычно представляется малополезной. Что же это за противоречия?

Начнём с развития понятий (таков был подход Гегеля), хотя дальнейшее наше изложение будет ближе к точке зрения Маркса. Во-первых, у любого понятия есть объём и содержание, причём обычно соответствие их неполное – например, какие-то элементы в соответствующее множество явно входят, но под принятое определение их вроде бы не подведёшь. Приходится думать над изменением содержания, объёма или и того, и другого. Собственно, именно с этим приставал к афинянам Сократ, допытываясь от них, скажем, что такое мужество.

Нередко противоречие между объёмом и содержанием понятия объясняется тем, что в содержании есть разные моменты, которые связаны между собой нежёстко. Вернёмся к понятию случайности.

При рассмотрении конкретных ситуаций (то есть при выяснении объёма понятия) между разными моментами понятия случайности могут возникать противоречия. Например, падение игральной кости неслучайно, поскольку подчиняется законам механики. Но падение игральной кости случайно, поскольку управлять им могут только шулера или экстрасенсы (не забывайте о значении слова “или” в математической логике!). Необходимость разрешить это противоречие привела к совершенствованию теории дифференциальных уравнений и формированию представления о неустойчивости, обогатив понятие случайности. Тут противоречие выступает как двигатель развития понятия.

Однако развиваются не только понятия, но и материальный мир. Могут ли к его развитию иметь отношения противоречия логические, противоречия между идеями «вообще», не принадлежащие конкретному мыслящему субъекту? Посмотрим, что говорят физики о развитии неорганического мира , и попытаемся извлечь мораль, полезную для нас как логиков и биологов. Физика со времён 19 века далеко ушла вперёд, однако мораль будет не так уж сильно отличаться от морали, которую диалектический материализм 19 века извлекал из современной ему физики.

Развитие неорганического мира шло под влиянием противодействовавших друг другу физических факторов, но логических противоречий мы в этом развитии до поры не обнаруживаем. Большинство физиков согласны в том, что сначала происходило объединение элементарных частиц в ядра лёгких элементов. Затем электроны стали объединяться с ядрами, образуя атомы водорода и других лёгких элементов. В разных участках Вселенной атомы начали собираться в галактики. Наконец, некоторые газовые облака внутри галактик сжались в такой степени, что ядра лёгких элементов вступили в реакции ядерного синтеза и зажглись звёзды. Первоначальная высокая скорость элементарных частиц «растаскивала» их, не давая проявиться действию электромагнитных и гравитационных сил.

И лишь когда Вселенная расширилась и остыла, эти силы начали «собирать» частицы. Противодействие этих факторов отнюдь не приводило к взаимному уничтожению их действия и воцарению покоя и единообразия. Во-первых, если в какой-то области Вселенной возникало отклонение от средних значений – флуктуация, то противодействие этих факторов могло усилить отклонение. (Там, где плотность вещества была выше средней, действие гравитационных сил увеличивались и возникали галактики.) Во-вторых, образовавшиеся флуктуации, например, звёзды, могли продолжать существовать за счёт расходования энергии. Звёзды лишь потому не «схлопываются” силами гравитации, что их разогревают реакции ядерного синтеза. Поскольку для этого синтеза нужен водород, а неистощимых источников энергии не бывает, любая такая структура не является вечной. Жизнь на Земле поддерживается лишь благодаря тому, что на Солнце идёт термоядерная реакция.

Живые существа тоже сохраняют своё существование и существование своего вида. Но их взаимодействие с окружающей средой сложнее и разнообразнее, поэтому для самосохранения им необходимо соответствовать уже множеству противоречивых требований (а не одному лишь требованию притока энергии, как физическим объектам в приведённых примерах). Например, хищные наземные позвоночные должны уметь захватывать и удерживать добычу, нагнетать в лёгкие воздух и т. д. При этом живой организм обладает лишь ограниченными запасами энергии и не может бесконечно усложнять своё строение.

Выполнение множества противоречивых требований – всего лишь способ выжить и продолжить род. Например, энергию можно получать не только с помощью дыхания, но и используя брожение. Но это гораздо менее эффективно и заставило бы животное отказаться от многих эволюционных приобретений. По такому пути обычно идут лишь паразиты кишечника. У большинства организмов различные структуры и их функции долго сохраняются в ходе эволюции. Поэтому можно в рассуждениях использовать целевую причину – “глаза существуют, чтобы видеть, а уши – чтобы слышать”. А это означает, что мы вправе провести аналогию развития живых существ с развитием технических устройств, к которым тоже прилагается множество требований.

Пусть нам нужно в полевых условиях определить степень загрязнения воды. Мы можем прокачать известный объём воды через специальный фильтр, задерживающий бактерии. Но чтобы посчитать осевшие бактерии на самом фильтре или в малом объёме смыва с фильтра, потребуется сильный микроскоп, требующий подсветки, что в полевых условиях нереально. Мы можем попытаться сгладить эти противоречия, например, используя более слабый микроскоп, посчитать тех протистов, которые тоже являются индикаторами загрязнения воды (хотя и худшими). Существует так называемая теория решения изобретательских задач (ТРИЗ – разработана Г.С. Альтшуллером с коллегами ), которая рекомендует начинать с обострения противоречий, с выявления логической несовместимости требований: мы пытаемся увидеть маленькие бактерии с помощью глаза, который различает лишь довольно крупные объекты. Эта теория помогает придумать, какой икс-элемент удовлетворяет обоим противоречивым требованиям. В данном случае такой элемент – твёрдая питательная среда; на нее можно поместить фильтр и через некоторое время наблюдать невооружённым глазом колонии, развившиеся из отдельных бактерий. В данном случае мы проигрываем во времени, но процесс можно ускорить, наблюдая ещё небольшие колонии в тот же слабый микроскоп.

В технических устройствах нехватка энергии и места неизбежно обостряет противоречия между требованиями до логической несовместимости и заставляет инженеров (даже без применения ТРИЗ) идти вперёд. Например, ставим на автомобиль устройство для более эффективного использования топлива, а он в результате становится более громоздким и снижает скорость – поневоле приходится менять конструкцию машины. Это хороший пример конструктивного противоречия.

В эволюции живых существ есть сходство с развитием техники. Но кроме пространственных и энергетических ограничений важно ещё и то, что каждая структура во время эмбрионального развития должна из чего-то получаться и материала может просто не хватить. Кроме того, эволюция в большей степени предопределена особенностями исходной конструкции, которую нельзя быстро и радикально переделать. Рассмотрим пример – возникновение типичного для рептилий способа дыхания. Мы выражаем глубокую благодарность Ф.Я.Дзержинскому за детальное обсуждение и внимательную правку этой части текста.

У рипидистий-пандерихтиид, вероятных предков земноводных, череп делился на два блока – переднюю и заднюю часть, подвижно сочленённые друг с другом . Мозг животного находился в обеих частях. Подвижное сочленение позволяло рыбе симметрично раскрывать рот навстречу жертве в момент её схватывания. Биомеханический анализ показывает, что в отсутствие подвижности открывание челюстей было бы несимметрично, и рыба промахивалась мимо жертвы.

Раскрытие рта навстречу жертве происходило как бы само собой, за счёт практически несжимаемого стрежня хорды: у кистепёрых он проходит вдоль всего тела, и значительный отрезок хорды присутствует между блоками. Его постоянное давление действует как гидропривод и само раскрывает челюсти, стоит только расслабиться подчерепной мышце. Её же усилие нужно для того, чтобы закрыть рот.

В то же время высокая конкуренция и взаимное хищничество множества видов крупных долгоживущих рыб вела к тому, что выигрышной оказалась способность длительное время “отстаиваться” на мелководье, где плотность крупных рыб была ниже по сравнению с глубоководными участками. Все эти рыбы на мелководье вполне могли дышать атмосферным воздухом. В ту эпоху пресноводные водоёмы все были очень бедны кислородом (почему и могли образоваться столь значительные пласты угля), и у подавляющего большинства обитавших там рыб плавательный пузырь выполнял роль органа воздушного дыхания.

Соответственно, способность дышать атмосферным воздухом стимулировала выход рыб на всё более мелкие участки. Единственным препятствием настоящему выходу на сушу была её негостеприимность в то время – почти не было ни растительности, ни животных, на которых стоило бы охотиться. Но после заселения суши беспозвоночными – паукообразными, многоножками и пр. проблема была снята.

Но выход на сушу сперва блокирует внутричерепную подвижность, а затем ведёт к смыканию и полному срастанию обоих черепных блоков. В дальнейшем развитии древний сомкнувшийся шов между блоками перекрывается костной балкой, растущей назад, и исчезает окончательно.

Наиболее вероятная причина такого срастания в том, что соответствующая конструкция вошла в противоречие с условиями наземной среды обитания и развитием остальных частей тела животного в этих условиях. Во-первых, на суше на момент выхода не было крупных жертв, которых имело бы смысл хватать, только мелкие беспозвоночные, которых следовало собирать с грунта (и у древних земноводных действительно появляются разнообразные выросты, приспособленные для подобного собирания). Во-вторых, череп из двух подвижных блоков с существенным зазором между ними не обеспечивал мозгу должной защиты, а мозг увеличился при переходе к земноводным. К тому же первые наземные позвоночные на суше были малоподвижны, что обрекало их на собирание, а не активную ловлю добычи, как это делали кистепёрые.

Далее, на суше пришлось перейти от заглатывания воздуха к более активному способу его нагнетания в лёгкие. Поскольку унаследованный от предков череп изначально обладал огромной лицевой частью и, соответственно, ротовой полостью, то самый вероятный путь формирования нагнетательного механизма — накачивать воздух в легкие при участии огромного языка. Но язык использовался и для захватывания добычи (сбора, а не ловли). Соответственно, у земноводных дыхание и питание вошли в противоречие. Интенсификация дыхания снижала эффективность ловли добычи, а подъём эффективности кормодобывания блокировался ослаблением дыхательной функции. Подобное противоречие в морфологии, как и в технике, может быть названо конструктивным.

У всех высокоспециализированных земноводных есть два пути для того, чтобы интенсифицировать дыхание или питание хотя бы до уровня рыб . Это либо редукции языка с удерживанием добычи лапами и ртом, как у шпорцевой лягушки. Либо это редукция легких с дыханием кожей и носоглоткой как у безлёгочных саламандр, которые в результате перешли на питание более массовыми кормами, стали достаточно процветающей группой, а некоторые из них – вполне наземными животными (естественно, мелкими).

У менее специализированных земноводных оказался возможен и третий путь – появление «Икс-элемента», снимающего конструктивное противоречие и открывающего путь для прогресса биологической организации (которое привело к появлению рептилий и парарептилий). Икс-элемент в биологической эволюции не может появиться из ничего, им могут стать только уже существующие структуры.

В данном случае снятие противоречие произошло за счёт развития уже у предков рептилий – сеймуриаморф — рёберного дыхания, когда с образованием грудной клетки воздух нагнетается в лёгкие за счёт действия межрёберных мышц. Появление рёберного дыхания открыло путь быстрому совершенствованию организации: вслед за ним появляется последовательно много новых признаков, каждый из которых причинно обусловлен появлением предыдущего…

Приспособление, которое позволяет снять противоречие, «закрывавшее» эволюцию в данном направлении, получило название ключевого ароморфоза (автор термина – Н.Н.Иорданский ). После этого начинается последовательное «собирание» новых признаков, дающих более высокий уровень организации таксона. По-видимому, появление каждого крупного таксона осуществляется именно через ключевой ароморфоз. К нему «толкает» необходимость снятия противоречий предшествующей организации.

Пример отщепления от земноводных рептилий и парарептилий достаточно наглядно иллюстрирует представление о противоречии как движущей силе развития. Данный пример не является какой-то редкостью — обычно чем лучше находки палеонтологов воспроизводят все детали происхождения какой-либо группы, тем отчётливее вырисовывается ход событий, связанных с конструктивным противоречием.

Но несмотря на видимый триумф этого представления остановимся и подумаем. В неорганическом мире мы видим лишь противодействие физических сил, но не логическое противоречие. В органическом мире мы обычно замечаем логическое противоречие лишь тогда, когда рассматриваем ход эволюции и его причины. В отдельном организме, как правило, заметны лишь противодействующие друг другу силы. Описать устройство отдельного организма можно с помощью понятий, которые не содержат внутренних, логических, противоречий. Откуда же возникают внутренне противоречивые понятия, развитие которых идёт за счёт этих внутренних противоречий?

Наше мышление обращено на окружающий мир, и можно ожидать, что в формах нашего мышления будут каким-то образом отражаться свойства этого мира. Но есть ли в окружающем мире что-то, соответствующее противоречивым понятиям (например, научным) и имеющее отношение к развитию окружающего мира, подобно тому, как внутренние противоречия понятия заставляют нас его развивать?

Или логические противоречия возникают лишь в нашей голове в результате развития знаний об изменяющемся мире, а в самом мире их нет? Кант предпочёл бы второй ответ. Гегель и Маркс, пожалуй, сказали бы, что источник логических противоречий может находится также и в окружающем мире, независимо от нашего познания, в той мере, в какой независимо от нас в окружающем мире существует идеальное (а понятие – лишь частный случай идеального).

Для Гегеля такой ответ неудивителен – он ведь был идеалистом. Гораздо интереснее разобраться, почему такой ответ был естественен для философии Маркса (это особенно важно для нас, поскольку его философия опирается на концепцию природных оснований логических законов). Попробуем дать объяснение этому с её позиций – хотя бы потому, что оно, как исходящее из более слабых предположений, будет более убедительным. Для этого нам понадобится определение идеального.

Итак, мы встречаемся с идеальным в том случае, когда один объект или явление (например, последовательность значков на бумаге или последовательность биохимических процессов в нашем мозгу) отражает существенные свойства или отношения иного, не похожего на него по своим физическим свойствам, объекта или явления. Это определение кажется мало что проясняющим. Как вообще можно говорить об отражении, если физические свойства отличаются? Кроме того, если мы пользуемся таким определением, то должны признать, что имеем дело с идеальным, например,и в том случае, когда последовательность нуклеотидов в ДНК отражает последовательность аминокислот в белке. Далеко не каждый философ готов с этим согласиться. Справиться с этими трудностями можно, если признать, что идеальное в окружающем мире существует там, где существует воспроизводство.

Рассмотрим аналогию, предложенную уже в XX веке математиком фон Нейманом. Как может быть устроен автомат, который способен воспроизводить такие же автоматы, тоже воспроизводящие автоматы (и так – бесконечно, пока не истощатся ресурсы)? Нейман показал, что такой автомат должен в качестве отдельной части содержать инструкцию о том, как ему следует собирать автоматы. Самовоспроизводящийся автомат должен также уметь скопировать эту инструкцию и заложить её в автомат нового поколения. Огрубляя аналогию, идеальное – это содержание инструкции. Понимать её должен сам автомат (посторонние понимать её могут, но не обязаны). Материал, на котором записана инструкция, менее важен, чем её содержание, поскольку инструкцию всё равно придётся переписывать.

Более того, можно представить себе автомат, который понимает инструкцию, переписанную на разные носители (как, например, компьютер может работать с жестким диском и с дискетой). Копия, вкладываемая в новый автомат, это в определённом смысле та же самая инструкция, которая была, хотя это, конечно, уже иной материальный объект. Менее очевидно с точки зрения математика, что такая же инструкция необходима и попросту для того, чтобы объект мог постоянно восстанавливать, воспроизводить сам себя и поддерживать и воpобновлять текущие в нём процессы. А именно это приходится делать любому живому организму, а также обществу и отдельному человеку как личности. Для биологии традиционно сравнение живого организма с пламенем свечи – воспроизводится именно форма в аристотелевском понимании, материя (в этом же понимании) здесь лишь «наполнитель» (хотя и активный — противоречия в ней вроде описанных выше движут развитие формы на больших временах). Воспроизводство в общем случае не сводится к размножению, хотя когда-то в доисторические времена именно появление генотипа, появление идеального, видимо создало предпосылки для того, чтобы организмы смогли размножаться.

Известный пример воспроизводства – воспроизводство живых организмов. Роль инструкции играет ДНК. А генотип организма (смысл записи в ДНК) – это уже содержание инструкции. Значительные изменения в ДНК могут почти не отразиться на фенотипе, а некоторые небольшие изменения могут отразиться очень сильно. То есть генотип, как это ни странно, – тоже идеальное.

Понятия, связанные с воспроизводством организмов, отражают не только материальные структуры, но и идеальное. Например, понятие приспособленности ничего не говорит о материальных свойствах самого организма (они могут быть любыми), а лишь позволяет сравнивать его с другими организмами в данных конкретных условиях. Мы уже говорили о том, что отбор, по сути дела, оперирует не с вещами, а с именами вещей.

Без понимания того, какое именно идеальное направляет воспроизводство определённых отношений, невозможно разобраться, как эти отношения устроены, какие их трансформации возможны. Например, с формальной точки зрения брачная система большинства видов дятлов – это моногамия с некоторыми отклонениями. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что основой для построения социальной системы дятлов являются вовсе не их брачные отношения. В их случае брачные связи являются менее существенными по сравнению с территориальными связями владельцев соседних участков. . Образование пары весной требует успешного занятия территории осенью и активной охраны/устойчивого использования её всю зиму. Пары образуются объединением участков партнёров, сильно реже – оседанием нетерриториальной птицы на участок одиночки, недавно потерявшей пару. Потеря территории часто означает распад пары, которая становится предельно уязвимой к токованию третьей птицы. Во время насиживания и, особенно, выкармливания птенцов между самцом и самкой в паре развивается сильный антагонизм. Родители, появляясь у гнезда с кормом, способны атаковать друг друга и могут настолько увлекаться данной атакой, что съедают корм, предназначенный птенцам. Очень часто один из родителей (именно относящийся к доминирующему полу в системе брачного доминирования) дезертирует за несколько дней до вылета слётков, а потом возвращается на прежнюю территорию.

Иными словами, особенности брачных связей полностью определяются здесь особенностями связей территориальных. Если какие-то причины например, изобилие корма, приводят к скоплению большого числа птиц на меньшей территории и их активному взаимодействию, то моногамные отношения преобразуются в коммунальные, где группа охраняет общую территорию, все самки спариваются со всеми самцами (кроме помощников) и несутся в общее гнездо. Это происходит, например, у северных рас желудёвого дятла, которые на зиму запасают огромное количество желудей в специально выдолбленных стволах-хранилищах, Центральноамериканские подвиды того же вида для которых запасание такого количества корма нехарактерно, гнездятся обычными территориальными парами. Таким образом, та видовая норма (идеальное), которая направляет развёртывание соответствующих социальных структур, у дятлов находится в сфере не брачно-го, а территориального поведения. См. подробнее «Запасной ум» и «избыточная социальность» животных: проблемы реконструкции».

В этом-то идеальном, направляющем развитие системы, тоже возможны противоречия. Как в силу того, что в нём отражены противоречивые требования, которым необходимо удовлетворить для сохранения системы (индивида, сообщества, общества), так и в силу того, что в нём отражена история системы. Например, для большинства родов каракалпаков была характерна так называемая экзогамия, когда жена должна была принадлежать к иному роду, чем род мужа. Однако в одном из родов это требование регулярно нарушалось. Выяснилось, что раньше это было отдельное племя (внутри которого браки уже разрешались), но в результате падения численности оно превратилось в род.

В процессе воспроизводства системы существующие противоречия выявляются. В поведении животных, например, мы нередко встречаемся с конфликтом мотиваций, скажем, при ухаживании на поведение часто влияет и брачная мотивация, требующая сближения партнёров, и территориальная мотивация, требующая атаковать или бежать. Результатом бесплодного затягивания такого взаимодействия является сильный стресс участников или/и значительный риск того, что ухаживание закончится дракой или попыткой преждевременной, травмирующей самку копуляции. В эволюции видов наличие данных противоречий приводит к появлению специальных демонстраций, ритуализированный обмен которыми позволяет разрешить конфликт без подобных последствий. Таким образом, противоречия действительно приводят к развитию всей системы, в том числе за счёт усложнения её идеального.

Как мы видим из подобных примеров, идеальное не обязательно должно осознаваться и рефлексироваться воспроизводящейся системой или её элементами. Обмен демонстрациями, например, как правило, является инстинктивным поведением. Тем не менее, в человеческом обществе идеальное, которое обеспечивает воспроизводство его материальной и духовной культуры, обычно в той или иной степени осознаётся и рефлексируется. Разбирая примеры из главы 12 мы уже видели, каким образом наличие идеального объекта может влиять на осмысление людьми различных явлений и на их поведение. Приведём теперь пример того, как элементы духовной культуры могут формировать особенности членов общества и их отношения. В воспитание самурая могли входить бесполезные, на первый взгляд, вещи вроде каллиграфии. Однако по поводу их необходимости давалось разъяснение – написание иероглифов требует полного сосредоточения, готовности сделать то, что будет уже невозможно поправить, как в сражении. Это хороший пример того, что идеальное, запечатлённое в искусстве, традициях, общественных институтах точно так же служит воспроизводству людей вообще и людей определённого типа, как техническая документация обслуживает возможность поддерживать производство, несмотря на то, что любое оборудование рано или поздно приходит в негодность, а работающие на нём люди сменяются. И как утрата технической документации и тех, кто способен в ней разобраться, в конце концов разрушает производство, утрата элементов духовной культуры способна разрушить всё общество.

Если в системе существует идеальное, то любые инновации сохраняются и могут повлиять на дальнейшую её эволюцию лишь в том случае, когда происходят изменения в идеальном – изменяется генотип, сдвигается связанная с ним видовая норма, меняется традиция, получают признание и «входят в оборот» научные и технические достижения. Конкретные механизмы таких изменений в каждом из этих случаев, естественно, различны.

Не следует, однако, забывать, что многие формирующие наше поведение воздействия со стороны идеального (например, предрассудки, стереотипы и проч.) без специальных усилий не осознаются и заставляют людей действовать механически, даже если их указания внутренне противоречивы. Например, один из существующих стереотипов отношений между полами предписывает мужчине непременно ухаживать за сколько-нибудь привлекательной женщиной (иначе какой же он мужчина), но при этом женщина, отвечающая на ухаживания, считается распутной (и недостойной внимания). Противоречивость этих предписаний, делающая ухаживание бессмысленным, обычно не осознаётся, пока не встаёт вопрос, как привлечь явно достойную женщину. Под властью предрассудков люди ведут себя так же, как направляемые инстинктом животные, хотя в данных случаях мы имеем дело вовсе не с инстинктом.

В той мере, в какой противоречия внутри идеального осознаются, возможен поиск путей их разрешения ещё в сфере идеального, до того, как они скажутся на воспроизводстве системы. Самая разумная стратегия – думать и действовать с опережением».

4. «Системоцентризм» вместо «индивидоцентризма» в любом исследовании, где речь идёт о поведении и действии (в т.ч. массовых перемещениях и взаимодействиях индивидов в стохастических системах, вроде социума с популяцией). С т.з. марксизма там эмпирически данное — не индивиды (хотя наблюдатель склонен интуитивно себя с ними ассоциировать, но это антропоморфизм), но фиксируемые им временные «развёртки» процессов — структура действий (или формы поведения), развивающиеся во времени в изменяющихся обстоятельствах, без фиксации на том, кто именно это делает.

Главный плюс такого подхода — особи вместе с их признаками в эволюционном процессе представляют собой не самоценные сущности (субъекты изменения), а всего лишь способ организовать статистические испытания, позволяющие отобрать лучшие поведенческие типы, жизненные стратегии и пр., в рамках того типа «столкновений» между индивидами, который следует из пространственно-этологической структуры популяции, а она видоспецифична. Отдельные особи имеют значение лишь как «лётчики-испытатели» разных поведенческих типов или жизненных стратегий; в процессе эволюции шлифуются и совершенствуются именно они, в том числе и по способности устойчиво реализовываться на максимально широком разнообразии биологии и генетики индивидов (via).

Люди же, в смысле отдельные индивиды, здесь существенны лишь как семафоронты, носители более или менее перспективных моделей, способные делать выбор — запускать или нет их реализацию в соответствующей жизненной ситуации. В этих условиях социальное родство ничуть не хуже, а по ряду параметров и лучше биологического, ибо «хоть какое-то» исполнение перспективной модели будет достигнуто за счёт обучения, подражания и собственного интеллекта исполняющего, что уже даёт этому последнему выигрыш перед теми, кто реализует «неперспективную модель». А дальше включается эффект Болдуина и «подгоняет» физиологию с биологией индивидов-исполнителей «лучшей» модели так, чтобы эта последняя срабатывала всё эффективней и эффективней.

Что, среди прочего, позволяет понять происхождение групповых адаптаций на основе индивидуального отбора, без тупикового выбора между двумя крайностями — социобиологическими идеями «эгоистичных генов» и «отбора родичей» vs идеей группового отбора (тем более обе соответствуют эмпирическим данным не очень). Тем более что

1) индивиды (единицы системы) для наблюдающего натуралиста не даны непосредственно, а реконструируется a posteriori, что лучше всего видно этологам.

«В самом деле, наблюдатель фиксирует временные «развёртки» процессов обмена демонстрациями. Последние выделяются и идентифицируются как отдельности — элементы репертуара, используемые особями друг против друга только в том случае, если это видовые демонстрации, а индивидуальная активность только тогда может быть узнана, классифицирована, когда ею воспроизводятся «общие формы» видовых демонстраций. Как известно из данных этологических исследований, лишь в этом случае она будет успешна.

То есть наблюдателю эмпирически даны не индивиды, а «идеальные типы«. Когда он хронометрируется взаимодействия, это формы видовых демонстраций, которые он дедуцирует из «развёрток», и затем использует их употребление для прогноза/исследования результатов взаимодействий. Или это формы отношений между индивидами, видоспецифическая «конструкция» объединяющего их социума, когда исследователь восходит от проанализированных парных взаимодействий в структуре. И в итоговых документах исследований, в публикациях, мы находим что? этограмму и «конструкцию» отношений, характерных для вида, поскольку устойчиво воспроизводится в широком диапазоне поселений разной численности, плотности, сроков создания и пр. контекстуальных переменных. Индивидов здесь нет, переход к индивидуальному – скажем, альтернативным стратегиям поведения, между которыми особи могут выбирать требует указать «точку» в системе координат, заданной разнообразием «типа», как отклонение от него в некотором направлении.

Иными словами, не в теории, а непосредственно в опыте натуралистам-этологам дано, что особь – семафоронт, просто носитель признаков, относящихся к типу (здесь — имеющий в собственном репертуаре данные видовые демонстрации и употребляющий их в данном режиме). Соответственно, «качество» индивида и другие характеристики, важные для социобиологов, определяются точностью воспроизводства видовых форм демонстраций в телодвижениях оппонента, степени подчинённости индивидуальной пластики этих последних данной задаче (в том числе способность стереотипно демонстрировать вопреки противодействию оппонента, страху перед нападением хищника и пр. «возмущениям»).

Всё сказанное про формы демонстраций в процессе взаимодействия верно и для структур отношений, устанавливаемых и поддерживаемых оными взаимодействиями. Индивиды не строят собственные отношения, не создают их такими, «как получится», сообразно чертам их собственной индивидуальности, но воспроизводят в своих контактах видовые паттерны социальных связей, строят определённую структуру отношений, чтоб затем конкурировать в их рамках… и только!» via.

2) даже для стохастических систем, с вроде бы независимыми элементами (индивидами в социуме/популяции, видами в природном сообществе) точно показано, объединившись в систему, они ведут себя совершенно иначе, чем изолированные — так, как предполагается структурой связей, а не так, как «им хотелось бы», т. е. реляционные качества элементов не только сильней атомарных, но и формируют эти последние.

См. рассказ про формообразующую роль социального влияния и этологические исследования, показывающие, что [социальную] систему, основанную на агрессивном доминировании можно создать из неагрессивных (либо сверхагрессивных) элементов. И чем социальнее вид (т. е. сильней социальная связанность индивидов и зависимость их поведения — в т.ч. ври формировании в онтогенезе — от социального влияния, от поведения ли «других», или от целого в виде сигнального поля группировки), тем лучше оно получается.

Плюсы марксизма в гносеологии:

5. Научный коммунизм по Р.Мертону. Как замечал известный биохимик Альберт Сент-Дьерди, человеческий мозг приспособлен для выживания, а не познания истины, почему склонен принимать за неё то, что является просто преимуществом. Накопление знания ведёт к последовательному движению «от преимущества к истине», а не, скажем, к новым полезным фикциям, потому, что наука коллективистична по своему методу, а не только по форме организации.

Исходя из этого, классик социологии науки Р. Мертон сформулировал её официальные нормы — «универсализм», «незаинтересованность», «коммунизм» и «организованный скептицизм». «Коммунизм» значит здесь коллективность в производстве знания и, главное, равенство во внутринаучной коммуникации. Как в рулетке не увеличивается шанс  в следующий раз остановиться на красном, если она до этого 17 раз останавливалась на чёрном, так при обсуждении каждого следующего научного результата или теории правота зависит лишь от качества аргументации, представленной именно по этому поводу, не от большей или меньшей успешности (цитируемости, влиятельности) прошлых исследований.

Хотя эмпирические данные или идеи «производятся» отдельными исследователями, свой окончательный вид они получают лишь после обсуждения в сообществе, когда комментарии, критика или поддержка коллег существенно меняют их содержание, область определения или область значений. Даже данные; ибо только подобное обсуждение позволяет понять, что именно «увидели». Лишь после раундов комментирования и критики «добытое» и «произведённое» (непосредственные данные, эмпирические зависимости, модели и пр. теоретические конструкции) становятся знанием, до этого же они были мнением, более или менее обоснованным.

Следовательно, только научный метод превращает столкновение идей во благо – рост научного знания: однако это «делает» сообщество в целом, а не отдельные учёные. Комментирование и критика идей (результатов) друг друга отбрасывает теории вовсе негодные, а самые годные развивает до максимальной совместности с новыми фактами. Соответственно, научное знание, как его преподносят в учебниках – продукт коллективного труда сообщества, не гения отдельных лиц, пусть даже «лучших» на сегодня по наукометрическим и иным показателям. Via.

6. Антиредукционизм, но апеллирующий не к холизму, неотделимому от разного род метафизики и даже мистики (витализм, энтелехия, архетипы Гёте), а к натуралистическому и рациональному системному подходу. См. «От методологического индивидуализма к реализму»

7. Различение анализа системы по единицам и по элементам, введённое Л.С. Выготским. Для натуралиста одинаково реальны что элементы (индивиды как в логическом – виды в экосистемах, клетки — или гены — в организме, так и в буквальном смысле слова⁴), что объединяющие их надындивидуальные системы – популяции, социумы, виды (как система популяций, а не морфотип), сообщества. Столь же легко между теми и другими обнаруживается известная противоположность. В такой ситуации немарксистские философии толкают к выбору между двумя ложными альтернативами – методологическим индивидуализмом (редукция целостной системы к качествам или свойствам элементам, а реляционных свойств среди этих последних – к атомарным) и холизмом (мистифицирующим целостность или иным способом выводящим её из-под объективного изучения, вроде дришевской энтелехии).

Марксизм позволяет исследовать то и другое в «диалоге» между системой, устойчиво воспроизводящей себя и для этого «втискивающей» элементы в состав нужных ей единиц (в этологии – социальных ролей), и элементами, использующими систему для максимизации итоговой приспособленности (у видов в сообществе – биологического прогресса). Поскольку этого не достичь в одиночку и вне отношений системы приходится в них «впрягаться» и устойчиво воспроизводить, подчиняя воспроизведению все или большую часть качеств элементов, что их меняет уже самоё систему и т.д. Первым к этому пришёл Л.С.Выготский, вводя понятие «клеточки» как элементарной единицы системы, заключающей в себе весь её «метаболизм», и отделив анализ по единицам от анализа по элементам.

8. Естественная для марксизма идея партийности науки (или, мягче — неустранимой зависимости теорий, выдвигаемых исследователями на «рынок идей», от социальных факторов и мировоззренческих проблем, дискутируемых в «большом обществе»⁵) требует от исследователя рефлексировать собственную идеологию и честно говорить о соответствующих основаниях, а не играть в объективность, что важно и в науке, и в популяризации ея. Не рефлексировать плохо в т.ч. и потому, что популяризатор, утверждающий «я вне идеологии» и «излагаю точное, объективное естественнонаучное знание» нечувствительно для себя формует и переделывает «биологические факты» так, чтобы соответствовали этой самой идеологии, используя  контекстотомию и иные приёмы и/или логические сбои.

Но если ты рефлексируешь мировоззренческие основы, свои и других, честно фиксируя их наравне с данными, то можешь видеть, где вторые не укладываются в прокрустово ложе первых, и развивать эту идеологию, «онаучивать» её, делая всё менее ложным сознанием. Один из познавательных плюсов марксизма (диалектического материализма), особенно для биологии (в отличие от позитивизма и других вариантов философской подосновы)  — он в этом процессе может меняться до бесконечности, не изменяя самому себе; если в нём есть «идеология» (Маркс это отрицал, и другие отцы-основатели), она нигде не сопротивляется научному знанию, «логика» — «натуралистике», все проблемы такого рода — в социуме и в людях (в которых природа вложила «не лучшую философию» в виде т. н. «системы 1» Д.Канемана, а к марксизму ещё надо прийти, он не следует из «обычных автоматизмов ума», в чём он сходен с теорией эволюции), не в философии.

П

1 (включая новое как отсутствие прежней структуры). Под нормой везде понимается морфология в широком смысле, т.е. характерный для данной биосистемы структурный и функциональный паттерн (с «поведением», «образом жизни» и т. д. экологическими предпочтениями).

2 Как у идеалистов и рационалистов-«логоцентриков» или «математистов». Для всех них «программа» или «информация» важнее «тела» или «железа», она ведущее, а не ведомое, природа ж скорей всего устроена иначе.

3Сегодня понятно, что «кошмар Дженкина» — чисто софистический приём, а не логический аргумент. Софизм в том, что здесь в одном рассуждении смешаны метафоры слитной и корпускулярной наследственности, чего делать не следует – наследственность отклоняющихся вариантов, как и нормы, может быть или такой, или такой. Метафора слитной наследственность представляет её как «кровь», так что при скрещивании выделившегося отклонения или какого-то другого варианта с «нормой» происходит «разбавление признаков», рождается нечто промежуточное, так что признаки и отклонения, и нормы оказываются двое хуже выраженными. Метафора корпускулярной наследственности представляет её как «семя» — наследственные зачатки, определяющие признаковую специфику нормы или аберрации, могут не проявиться при скрещивании и тем самым как бы «исчезнуть», но вновь проявиться в потомстве при т.н. анализирующем скрещивании с исходной формой. Via.

4 Если говорить про этологов, им с одной стороны, в наблюдении индивиды даны непосредственно, но в анализе «особь» есть такой же продукт анализа, как видовые формы демонстраций или формы отношений в социальной системе, получаемый отделением соответствующей части «пучка» временных развёрток взаимодействий, зарегистрированных наблюдателем в разное время.

5 Дальше в рамках соответствующих практик использующих знание, полученное с помощью теорий, прошедших отбор, что замыкает обратную связь.