«Люди граничные»: русско-литовское пограничье в конце ХV–XVI в.

Print PDF

 

А. И. Филюшкин

Резюме. Линию соприкосновения между Великим княжеством Литовским и Русским и Российским государством в XV–XVI вв. следует определить не как линию границы, а как контактную зону. Ее составляющими были территории (в том числе зоны непроходимых лесных массивов, болот и т. д.), населенные пункты и дороги. Контроль над границей был контролем не над условным рубежом (страны не располагали ресурсами для его обороны на всем протяжении), а над дорогами, коммуникациями, связывающими страны, и над городскими округами в пограничной зоне. Система пограничных крепостей представляет собой военные базы для подвижных постов и военных разъездов по дорогам и территориям. Важную роль в пограничье играло землевладение.

Землевладельцы обладали определенными льготами, кроме того, именно они следили за соблюдением владельческих меж, которые в ряде случаев пре вращались в межгосударственные рубежи и в государственную границу. Она с 1520-х гг. фиксировалась в документах особого типа — рубежных списках. Инструментом урегулирования пограничных поземельных споров должны были выступать съезды местной знати, но они оказывались неэффективными из-за саботажа дворян. Пограничная зона отличалась социальной и политической нестабильностью, криминальной обстановкой, что влияло на характер жившего там населения. В его составе было немало беглых, криминальных элементов, что позже самым негативным образом проявится в кризисе в годы Смуты в начале XVII в.: именно эти слои поддержат самозванца.

***

Между государственными образованиями Восточной Европы в средневековье и раннее новое время (землями, княжествами, улусами) не существовало четко проведенных рубежей. Изначально в качестве маркеров принадлежности территорий выступали городские центры, вблизи них располагалась округа, на которую распространялась юрисдикция местного правителя (воеводы, наместника, князя и т. д.) и с которой он взимал налоги. Пределы этой округи устанавливались достаточно произвольно («куда серп, топор и коса ходили»). По мере складывания в Восточной Европе крупных государственных образований — Великого княжества Литовского и Русского (далее — ВКЛ) и «государства всея Руси» (в терминологии А. Л. Хорошкевич)¹ с центром в Москве — вопрос о границах между ними становился все более злободневным.

С конца XV в. и до начала XVII в. они постоянно перемещались туда-сюда: из рук в руки переходят Смоленск, Полоцк, Велиж, Кричев, Дубровна, другие приграничные центры и земли. Перед нами не столько граница, сколько огромная контактная зона. Это понятие наиболее полно было раскрыто М. Л. Пратт в начале 1990-х гг. По ее словам, такие зоны часто полны импровизированных отношений и «взаимного присутствия», которые типичны для контакта между народами,

«географически и исторически разобщенными… обычно в условиях насильственного принуждения, крайнего неравенства и неразрешимого конфликта»².

Мы видим, что данные характеристики очень подходят для интересующего нас пограничного региона — для рубежной территории между ВКЛ и «государством всея Руси». Это пограничная территория с особым «украинным» маргинализированным населением, которое с конца ХV в. называло себя «украинники»³, «граничники⁴», «люди граничные», «порубежники⁵».

Примечательно, что этнические маркеры («литвин», «русин», «люди русские») в XV–XVI вв. в документах почти никогда не фигурируют. Идентичность определялась по подданству. Нападавшие из ВКЛ для России были «люди литовские»; приходившие походами из России для ВКЛ — «москва», «московские». Религия у населения русско-литовского пограничья была одинаковой (православие), поэтому важнейшим маркером идентичности было место жительства, населенный пункт («люди полоцкие», «витебские», «смоленские» и т. д.).

История русско-литовского пограничья изучалась либо в историко-правовом⁶, либо в историко-географическом ключе. Здесь можно выделить непревзойденную в научном плане, но, к сожалению, до сих пор полностью не опубликованную диссертацию Н. Б. Шеламановой⁷ и работы В. Н. Темушева⁸, которые сумели территориально реконструировать линию границы и установить местоположение многих населенных пунктов. История перехода приграничных земель под власть Москвы разработана в трудах В. Н. Темушева,⁹ М. М. Крома¹⁰ и др. Изучались отдельные аспекты административно-правового режима в пограничье¹¹. Материал по истории порубежья так или иначе привлекался в общих работах, посвященных социальной истории ВКЛ¹², генеалогии и социальной истории дворянства ВКЛ и Московской Руси¹³, перебежчикам и «шпегам» (шпионам-осведомителям)¹⁴. Вопросы повседневной жизни населения пору бежья почти не исследовались, исключая специальную работу О. Дзярновича¹⁵. Приведем ряд наблюдений по истории русско-литовского пограничья, основанных на изучении прежде всего посольской документации и актового материала, и наметим возможные векторы дальнейших исследований проблемы.

Что представляло собой пограничье? Это была сложная система пространств, дорог и населенных пунктов. Рубежами раньше, чем условные линии, проведенные на воображаемых картах, стали именно пространства: чужая земля находилась «за лесом», «за горой», «за рекой», «за озером». При этом чем дремучее был лес, глубже болото и непроходимее пространство, тем более стабильным оказывался этот участок границы. В. Н. Темушев сделал совершенно правильное наблюдение относительно литовско-русских рубежей: их стремились проводить именно по диким чащобам и заболоченной местности¹⁶. Военных ресурсов для обороны границ не хватало, поэтому старались защитить их естественными силами, сделать хотя бы часть границы труднопроницаемой для больших воинских контингентов, а открытые места и проходы — контролировать с помощью крепостей. В этих непроходимых местах пограничье представляло собой «дикие» территории вне всякой власти и подчинения, зону обитания разбойников и беглецов.

Проходимую территорию пересекали дороги. Собственно, контроль над границей был контролем над дорогами. При этом если мы обратимся к картам, то увидим, что крепости и опорные пункты не перекрывали дороги в пограничной зоне, а располагались в глубине государственной территории, как исходные пункты этих дорог. Иными словами, в изучаемый период не существовало череды крепостей по линии государственной границы и зáмков в местах пересечения дорогами этой условной пограничной линии.

Как же в таком случае осуществлялся контроль над коммуникациями и оборона границы? В нашем распоряжении есть источники, показывающие механизм складывания и функционирования системы контроля, так сказать, ab ovo, с момента ее возникновения и до ликвидации. Речь идет о создании системы контроля над порубежными территориями в Полоцком повете после 1563 г. На этом примере можно реконструировать в целом представления XVI в. о том, как должно строиться управление приграничными территориями. В 1563 г. Россия присоединяет Полоцк и земли вокруг него. Четкой демаркационной линии сразу проведено не было, ее долго и трудно согласовывали на русско-литовских переговорах в 1563–1570 гг.

Как же Россия закрепляет свое присутствие в регионе? Как ни парадоксально, но не ставится никаких крепостей между Полоцком и потенциальной линией фронта с войсками ВКЛ на западном направлении. Зато активно строятся крепости… в тылу, между Полоцком и бывшей русско-литовской границей. Это маленькие фортификационные пункты, с гарнизонами в несколько десятков, максимум в несколько сотен, человек. Они основываются либо в устьях рек, как мысовые крепости (Туровля, Сокол, Ула), либо на труднодоступных озерных перешейках (Красный, Ситна, Суша)¹⁷. И в том и в другом случае их создателей, кажется, больше волнует труднодоступность крепости для неприятеля, чем стремление перекрыть какую-либо коммуникацию или направление.

Мотивы создания такой сети «пригородов» очевидны. Любая деревянная крепость такого масштаба не могла стать серьезным препятствием для нападения крупных сил неприятеля (это и показал поход Стефана Батория в 1579 г.). Поэтому делать из них приграничный рубеж не имело смысла. А вот стать опорной точкой для гарнизона, из которой будут посылаться разъезды, отряды для контроля дорог, для устройства пограничных и таможенных застав, контрольно-пропускных пунктов и т. д., такие крепостицы могли. Они были достаточно сильными, чтобы не обращать внимания на разбойничьи шайки и местных крестьян, и служили прежде всего военными базами, обеспечивающими реализацию власти на приграничной территории.

Вопрос о власти в пограничье был самым болезненным. С одной стороны, наличие дремучих «серых зон», постоянный переход земель из рук в руки — все это создавало «территорию комфорта» для разного рода «лихих людишек». С другой стороны, в условиях перманентной угрозы местному населению надо было искать какие-то формулы своего существования. В последнее время в историографии появилось особое направление — история эмоций. Прошлое человечества оценивается с позиций того, какие эмоции происходившие события вызывали у людей. Если мы посмотрим на историю пограничья, то выясним, что доминирующей эмоцией местного населения был страх. Страх перед постоянной опасностью физического насилия, перед нестабильностью жизни, перед угрозой в одночасье потерять все. Страх перед тем, что ты — один на один с опасностями и помочь могут только односельчане или «други», товарищи; что своих сил все равно не хватит в случае, например, иноземного вторжения.

Документы о границе нередко рисуют картину всеобщего страха. В 1503 г. в них доминирует образ опустошенной границы: от сел остались одни погосты¹⁸. Послы ВКЛ говорят о полном разорении приграничья к этому году. Чудом уцелевшие села с обеих сторон грабят, «заседают», захватывают. С границами, отмеченными в перемирных грамотах, не считаются. В 1504 г. среди жалоб на нападения и разбои в пограничной земле упоминается о том, что для устрашения населения нападавшие запирают людей в домах и сжигают.

Такая акция устрашения применялась для терроризирования приграничного населения обеими сторонами (известие о сожжении заживо («вкинув в огонь») после 1506 г. (уже при Сигизмунде I) русского дорогобужского помещика Ивана Хирина «с людьми»)¹⁹. Опасным мог быть даже выезд на рыбалку. В 1554 г. жители Заволочья, Вася Воротников с товарищами, поехали ловить рыбу за 15 верст, на Пуповские озера (Уще и Реблю). Ночью на деревню, где они заночевали (Реболово), напали люди из ВКЛ:

«…и в ту деревню пришли на них в полночь литовские люди, конные и пешие, да их били и грабили и секли, и деревню выграбили, и животину выгнали, а у иных людей носы резали, а у иных людей ноги ломали, а иных многих рыболовей без вести нет».

Нападавшие также сделали набег до Заволочья и в 5 верстах от него сожгли на полях сено²⁰. Можно привести пример другой «неудачной» рыбалки: крестьяне Терешко да Манулко Пуповской волости Дубенского стана,

«…сорок человек, ловили рыбу на Уше озере, и пришли на них из Полоцка литовские люди многие, да их били и грабили и секли, а грабежу у них взяли пять неводов, да десять лошадей с санми и с хомуты, да пять возов рыбы, а с них сняли сорок сермяг, да сорок шуб, да сорок колпаков, да сорок шапок, да двадцать топоров, да десять пешень, да со всех сорока человек сняли по рукавицам²¹».

Оставшиеся без рукавиц незадачливые рыбаки пожаловались местным властям, но разбойники, захватившие такие ценные трофеи, как колпаки и рукавицы, «легли на дно». Перечень трофеев однозначно указывает на среду, из которой формировались приграничные бандитские шайки: это были те же крестьяне, для которых и сермяга — ценный трофей.

Власти пытались как-то противодействовать разбоям, но ни у русской, ни у литовской стороны для этого не было реальных возможностей. Приграничные леса и речные омуты прочно хранили свои тайны. В этих условиях одним из способов как-то бороться с разбоями было обращение к осведомителям (которых в условиях круговой поруки местного населения найти было непросто) или пытка несчастных, которые подвернутся под руку. Сохранилось описание подобного сыска (1582 г.):

«…А что еси государю бил челом о человеке своем о Емеляне, которои у тебя изгиб на дороге, и мы по государеву приказу про человека твоего сыскивати посылали детеи боярских добрых, и те дети боярские к Москве привели из Чегатаевы деревни Черленого и иных сел и деревень, в которых местех, сказывали приставы, человек твои изгиб, боярских людеи и крестян многих и по ся места в твоем человеке осмьнатцать человеку пытаны крепками пытками, а нихто на себя не говорил. И по ся места в сыску про твоего человека и про рухлядь ничего не обявилось, неведомо он назад воротился в Литву, хотя в тебе корысти, что с ним рухлядь твоя была или что будет над ним зделалось на дороге. А и ныне государевы дети боярские человека твоего ездят сыскивают, и ты и сам едучи про то услышишь, каков сыск в твоем человеке. А все те люди, которые здесь пытаны, посмотри их. И велел Ондреи к себе в ызбу ввести людеи, которые пытаны, и литовскому гонцу их сказывал²²».

Старания «детей боярских» связаны как с дипломатическим моментом (пришедшая из Москвы команда угодить литовскому послу), так и с огромной суммой иска (234 рубля!). Колпаки и топоры так искать никто бы не стал.

Впрочем, читая подобные описания в источниках, надо понимать, что они могли быть и утрированными. Пограничное население порой спекулировало ссылками на риски и опасности, делая вид, что перенесло от супоcтата страшные беды и не может платить подати и т. д. О. Дзярнович точно заметил, что в судебных делах на границе в основном фигурируют цифры ущерба, кратные десяти²³. Невозможно представить, чтобы грабители были столь аккуратны, что крали именно по 10 овец, 20 коров, 30 котлов и т. д. Значит, размер предъявляемого ущерба носил несколько условный (выдуманный) характер.

Очень красноречивы жалобы жителей ВКЛ 1585 г., которые после окончания Ливонской войны пытались вернуть потерянные владения:

«И ныне к государю нашему пришли многая шляхта и всякие люди з грамотами з дедними, а иные и с отцовыми на вотчины на свои, у которых вотчины были в Смоленске, и в Вязме, и в Дорогобуже, и в Северских городех, и в ыных местех, на которые свои вотчины многие люди и теперь глядят, а бьют челом государю нашему, что видят те свои вотчины не за собою… и те люди ко государю нашему приходят, у которых именеица маленки, а их в домех поумножилося, и им прожитии негде, теснота великая²⁴».

Такие потерянные земли «подбирались» другими землевладельцами, что порождало ожесточенные споры. Процедура разъезда владельческих границ («разделить и заграничить») хорошо известна по актам. Стороны съезжались на спорном рубеже, привозили свидетелей, зачитывали документы и держали речи, слушали показания «старожильцев²⁵». Побеждала та сторона, которая явилась на съезд и оставалась на нем до конца, продолжая держать речи и предъявлять свидетелей и аргументы в пользу своего права владения. По рубежу проезжали, насыпали «копцы» и «грани зарубали». Описание рубежей записывали «в лист». Ориентирами выступали водоемы, курганы, болота, дороги, отдельно стоящие приметные деревья, рощи и т. д. ²⁶

Эти размежевания имели не только местное, но и общегосударственное значение. Когда в результате «порубежных войн» конца XV — начала XVI в. начались масштабные подвижки, стало ясно, что необходима детальная роспись рубежей, с учетом рек и речушек, ручьев, лесов и перелесков, сел и деревень и их угодий (лугов, лесов) и т. д. Из Москвы или Вильно провести такое размежевание было невозможно: чиновники столиц не могли знать таких подробностей. Поэтому описания границ стали запрашивать с мест (так в 1520-е гг. появляются «рубежные списки²⁷»). На местах рубежи между странами проводили по землевладельческим межам (чем и объясняются иной раз очень странные ориентиры — мелкие речки, пни, отдельно стоящие деревья и т. д.). Раздел местного землевладения тем самым приобрел общегосударственную значимость: владельческие межи превращались в государственные границы.

Реальные параметры власти в пограничье определяли два фактора — кто судит и кто собирает налоги. Собственно, этим и обуславливался статус территорий, какие в которое государство входят. На русско-литовских переговорах 1503 г. в рассуждении о принадлежности земель было выдвинуто два критерия — приведено ли население к присяге (целованию) и к какому наместнику обращаются по судебным и административным делам. Этим обращением и определялось, кому положено платить налоги²⁸. Проблема была в том, что в пограничье было много территорий со смешанным налогообложением. Эта ситуация корнями восходила к средневековью, когда пограничные города нанимали литовских князей для охраны рубежей, а расплачивались правом сбора налога с какой-либо территории.

В XV–XVI вв. этот казус стал порождать претензии ВКЛ на внутренние земли Руси. Именно здесь были корни представлений великих князей литовских о том, что у них есть права на Новгород и Псков. Они вытекали из факта выплат новгородцами наемным литовским князьям, чьи войска в средневековье охраняли новгородские рубежи²⁹. В феврале 1488 г. русские дипломаты вели спор с литовской стороной о налогообложении Великих Лук, Ржевы (Заволочья). Власти ВКЛ претендовали на налоги с этих земель, обосновывая свои претензии тем, что литовские князья получали их в прежние годы, когда были на службе Великому Новгороду. В 1488 г. власти ВКЛ еще пытались взимать эти налоги — посылали чиновников в Луки, правда наместник Ивана III прогнал их³⁰.

Спор продолжался еще в 1491 г., когда литовцы требовали восстановить сбор дани с этих земель³¹. Вопрос о налогах с Тверской, Новгородской, Псковской земель обсуждался на переговорах в 1494 г³². После русско-литовских «порубежных войн» первой трети XVI в., вызвавших изменение границ, ситуация еще более запуталась. Русская сторона настаивала на «административной» формуле присоединения земель: если захвачен административный центр, то с ним переходит вся волость, повет, уезд и т. д³³. Власти ВКЛ считали, что новые рубежи должны проводиться по линии фактических захватов: можно потерять город, но округу отстоять. Это вызывало множество хозяйственных конфликтов вокруг захваченных городов (литовцы «земли пашут», «воды ловят» и «ходят в ухожьи», сводят людей и т. д.)³⁴.

Пограничье было не просто «зоной безвластия»: власть была, но не государственная, а та, которую сегодня мы бы назвали коррупционной. Происходило сращивание местной власти и пограничного криминалитета. В какой-то степени это было неизбежно, так как власти не располагали серьезными воинскими или полицейскими ресурсами для контроля над границей. И если они хотели хоть как-то влиять на происходящее или, по крайней мере, быть в курсе пограничной жизни, они неизбежно вступали во взаимовыгодное сотрудничество с «лихими людьми», а там начиналось укрывательство «своих» за взятки и т. д.

ВКЛ обвиняло русских «украинных» наместников в том, что они покровительствуют «лихим людям» и чуть ли не «держат» их³⁵. Надежда здесь была только на центральные власти, которые такое сотрудничество в любом случае не поощряли. ВКЛ обращалось в Москву, требовало прислать «государева подьячего», который бы разобрался с произволом наместников³⁶. Иногда для вида такие контролеры из центра приезжали, но их деятельность была малоэффективна.

Почему же, несмотря на обилие проблем на границе, население не уходило из пограничной зоны? Дело в том, что статус «граничника» давал определенные льготы. Известно, что в ВКЛ люди, жившие в пограничье, в определенных случаях освобождались от государственных и владельческих повинностей («в селе Кубъку дымов шеснадцать на Московской границы. С тых людей плату и служъбы ниякое нет³⁷»; «село Горскля, отчызна его на границы Московъской. В том селе людей вольных дымов десеть, с которых еще плату никоторого не мает, бо на воли седять³⁸»). Освобождение было связано, как правило, с несением какихлибо пограничных повинностей и служб.

Ситуация имела амбивалентный характер: обратной стороной любого «беспредела» является свобода, возможность укрыться от властей, преследующих тебя за дело или без дела. На границу бежали, потому что она была ничьей опасной территорией — и это давало укрытие. Например, зимой 1489 г. упоминается бегство трех дворовых человек М. С. Яробкина — Бурца, Улята и Ноздри — из-под Смоленска с награбленным имуществом (икона в серебряном окладе, кони, оружие, одежда, деньги). Бандиты с награбленным имуществом укрылись в пограничье, где чувствовали себя в полной безопасности³⁹. Местные власти даже пытались поймать «лихих людей», но безрезультатно. В их переписке перечисляются аналогичные случаи бегства слуг и дворовых людей с ворованным имуществом, похищения детей («робят»). Также острой была проблема возврата беглых холопов: они бежали с хозяйским имуществом, и потерпевшие требовали его возврата⁴⁰.

Здесь возникала некоторая правовая коллизия. С одной стороны, порядок ведения подобных дел был известен. В регулировании пограничных споров было положено руководствоваться старинной статьей перемирной грамоты:

«татя, беглеца, холопа, робу, должника по исправе выдати, а данное, положенное, заемное, поручное отдати, а в обидных делах управа давати без хитрости⁴¹».

Эта норма восходила еще к удельным временам и содержалась в соглашениях удельных князей. Но ведь другой стороне было выгодно принимать у себя беглецов как живую трудоспособную силу. В 1549 г. в перемирной грамоте и на переговорах Россия потребовала убрать пункт о возврате беглых:

«…занже беглецы не отдаютца, и то лежит на государьских душах⁴²».

Пункт о беглецах, которые бегают на обе стороны, рассматривался на переговорах в 1562 г.⁴³ На практике высокопоставленных лиц не выдавали никогда, а рядовых беглецов не очень-то усердно старались ловить. Вопрос о перебежчиках периодически был предметом обсуждения дипломатов. Но случаев массовой выдачи, например, беглых холопов владельцам другой страны нам неизвестны.

Эти нелегальные перемещения населения создавали в пограничье особую маргинализированную, криминальную среду. Здесь выживал тот, кто был смел, отважен, достаточно беспринципен, служил прежде всего себе, а не царям и королям. Сюда стремились такие люди, которые рано или поздно оказывались не в ладах с государством. Для жертв произвола бегство в такую «зону отчуждения» нередко было последним шансом выжить. Чтобы понять, какую роль это маргинализированное пограничье через несколько лет сыграет в русской истории, надо обратиться к истории Смуты. Именно пограничье, как показал Ч. Дуннинг⁴⁴, в 1604 г. безоговорочно поддержало Лжедмитрия и стало питательной средой для первой гражданской войны в истории России.

Литература

Auerbach I. [Ivan Groznyj, Spies and Traitors in Moscow Russia and the Grand Duchy of Lithuania]. Russian History, 1987, vol. 14, no. 1⁄4, pp. 5–35. (in German).

Backus O. Motives of West Russian nobles in deserting Lithuania for Moscow, 1377–1514. Lawrence: University of Kansas Press, 1957, 174 p. (in English).

Backus O. P. Treason as a Concept and Defections from Moscow to Lithuania in the Sixteenth Century. Forschungen zur osteuropäischen Geschichte [Research on Eastern European history], 1970, vol. 15, pp. 119–144. (in English).

Blaszczyk G. Geografi a historyczna Wielkiego Ksienstwa Litewskiego: stan i perspektywy badan [Historical geography of the Grand Duchy of Lithuania: current state and perspectives of the research]. Poznan: Wydawnictwo Poznańskiego Towarzystwa Przyjaciół, 2012, 200 p. (in Polish).

См.: Dunning Ch. Russia’s fi rst civil war: the Time of Troubles and the founding of the Romanov dynasty. Pennsylvania, 2001. P. 9–28.

Brezhgo B. Zamki Vitebshchiny [Castles of Vitebsk Region]. Vilna: A. Levin Publ., 1933, 38 p. (in Belarusian).

Dunning Ch. Russia’s First Civil War: the Time of Troubles and the founding of the Romanov dynasty. University Park, Pennsylvania: Pennsylvania State University Press, 2001, 657 p. (in English).

Dvornichenko A. Yu. [Russian lands of the Grand Duchy of Lithuania (until the beginning of the 16 th century)]. Ocherki istorii obshchiny, sosloviy i gosudarstvennosti [Essays on the history of the community, estates and statehood]. Saint Petersburg: SPbGU Publ., 2013, 239 p. (in Russ.).

Dziarnovich O. [The cost of the offence: local confl icts in Belarusian-Latgalian border in the fi rst half of the 16 th century and the problem of measuring damages (based on the Book no. 560 Metrics of the Grand Duchy of Lithuania)]. Metryka Vyalikaga Knyastva Litoŭskaga (1541–1542) [Metrics of the Grand Duchy of Lithuania (1541–1542)]. Minsk: Athenaeum Publ., 2010, book no. 560/3, pp. 254–259. (in Russ.).

Erusalimsky K. Yu. Moskovity v pol’sko-litovskom gosudarstve vtoroy poloviny XVI — nachala XVII v.: dokt. diss. [Moscovites in the Polish-Lithuanian state in the second half of the 16 th — early 17 th century. Abst. Diss. Dr.]. Moscow, 2011, 1055 p. (in Russ.).

Filyushkin A. I. [Boundary lists of the 16 th century]. Drevnyaya Rus’: voprosy mediyevistiki [Ancient Russia: issues of medieval studies], 2016, no. 3, pp. 72–78. (in Russ.).

Filyushkin A. I. [Meetings of Diplomats in the Border Area between the Grand Duchy of Lithuania and Russia in the fi rst half of the 16 th century]. Izvestiya Smolenskogo gosudarstvennogo universiteta [[Izvestiya SmolGU], 2016, no. 3 (35), pp. 205–213. (in Russ.).

Filyushkin A. I., Kuzmin A. V. Kogda Polotsk byl rossiyskim. Polotskaya kampaniya Ivana Groznogo 1563–1579 gg. [When Polotsk was Russian. The 1563–1579 Polotsk campaign of Ivan the Terrible]. Moscow: Russkiye vityazi Publ., 2017, 176 p. (in Russ.).

Grala H. [In foreign. Refl ections on the seals and coats of arms of refugees from Moskovia in Poland-Lithuania in the 16 th and 17 th centuries]. Archiv für Diplomatik, Schriftgeschichte, Siegel- und Wappenkunde [Archive for diplomatics, written history, seal and heraldry], 1999, vol. 45, pp. 379–422. (in German).

Khoroshkevich A. L. [Refl ection of ideas about the regions of the state of all Rus’ and the Russian kingdom in the grand princely and royal titles of the 16 th century]. Forschungen zur osteuropäischen Geschichte [Research on Eastern European history]. Wiesbaden: Harrassowitz, 2004, vol. 63, pp. 103–125. (in Russ.).

Khoroshkevich A. L. [The state of all Rus’]. Rodina [Motherland], 1994, no. 5, pp. 21–26. (in Russ.).

Krom M. Changing Allegiances in the Age of State Building: The Border between the Grand Duchy of Lithuania and the Grand Principality of Moscow. Imagined, Negotiated, Remembered: Constructing European Borders and Borderlands. Berlin; Münster; Wien; Zürich; London: LIT Verlag, 2012, pp. 15–30. (in English).

Krom M. M. Mezh Rus’yu i Litvoy. Pogranichnyye zemli v sisteme russko-litovskikh otnosheniy kontsa XV — pervoy treti XVI v. [Between Russia and Lithuania. Borderlands in the system of Russian-Lithuanian relations of the late 15 th — fi rst third of the 16 th century]. Moscow: Kvadriga Publ., 2010, 318 p. (in Russ.).

Kuzmin A. G. Na puti v Moskvu. Ocherki genealogii voyenno-sluzhiloy znati Severo-Vostochnoy Rusi v XIII — seredine XV v. [On the way to Moscow. Essays on the genealogy of the military nobility of North-Eastern Russia in the 13 th — mid-15 th centuries]. Moscow: Rukopisnyye pamyatniki drevney Rusi Publ., 2014, vol. 1, 335 p. (in Russ.).

Kuzmin A. G. Na puti v Moskvu. Ocherki genealogii voyenno-sluzhiloy znati Severo-Vostochnoy Rusi v XIII — seredine XV v. [On the way to Moscow. Essays on the genealogy of the military nobility of North-Eastern Russia in the 13 th — mid-15 th centuries]. Moscow: Rukopisnyye pamyatniki drevney Rusi Publ., 2015, vol. 2, 435 p. (in Russ.).

Lastovsky G. A. [The administrative-territorial structure and categories of rural settlements of Smolensk Land in the Grand Duchy of Lithuania (the 15 th — the beginning of the 16 th century)]. Izvestiya Smolenskogo gosudarstvennogo universiteta [Izvestiya SmolGU], 2013, no. 3 (23), pp. 168–177. (in Russ.).

Picheta V. I. Belorussiya i Litva XV–XVI vv. (issledovaniya po istorii sotsial’no-ekonomicheskogo,

politicheskogo i kul’turnogo razvitiya) [Belarus and Lithuania of the 15 th –16 th centuries (studies on the history of socio-economic, political and cultural development)]. Moscow: AN SSSR Publ., 1961, 815 p. (in Russ.).

Pratt M. Arts in the Contact Zone. Reading the Lives of Others. Boston: Bedford Books of St. Martin’s Press, 1995, pp. 180–195. (in English).

Rubl B. [Creative potential of contact zones]. Otechestvennye zapiski [Domestic notes], 2012, no. 3 (48), pp. 245–255. (in Russ.).

Schmidt S. O. [Russian emigration and its infl uence on national historical thought]. Dokumental’noye naslediye po istorii russkoy kul’tury v otechestvennykh arkhivakh i za rubezhom [Documentary heritage on the history of Russian culture in domestic archives and abroad]. Moscow: ROSSPEN Publ., 2005, pp. 11–64. (in Russ.).

Shelamanova N. B. Obrazovaniye zapadnoy chasti territorii Rossii v XVI v. v svyazi s yeye otnosheniyami s Velikim knyazhestvom Litovskim i Rech’yu Pospolitoy: kand. diss. [Formation of the western part of the territory of Russia in the 16 th century in connection with its relationship with the Grand Duchy of Lithuania and the Commonwealth. Diss. Cand.]. Moscow, 1970, 636 p. (in Russ.).

Temushev V. N. [Formation of the Moscow-Lithuanian border in the 15 th — the beginning of the 16 th century]. Studia Historica Europae Orientalis. Issledovaniya po istorii Vostochnoy Evropy [Studia Historica Europae Orientalis. Studies on the history of Eastern Europe]. Minsk: BGU Publ., 2008, iss. 1, pp. 56–77. (in Russ.).

Temushev V. N. [Lithuanian-Moscow border in the second half of the 15 th — beginning of the 16 th century]. Jahielony: dynastyja, epocha, spadchyna [Jagiellons: dynasty, era, heritage]. Minsk: Bielaruskaja navuka Publ., 2007, pp. 325–340. (in Belarusian).

Temushev V. N. [The beginning of formation of the Moscow-Lithuanian border. Struggle for the Land of Rzhev]. Rossiyskiye i slavyanskiye issledovaniya [Russian and Slavic Studies]. Minsk: BGU Publ., 2004, iss. 1, pp. 71–80. (in Russ.).

Temushev V. N. [The Phenomenon of the Moscow-Lithuanian Frontier of the 15th century]. Vialikaje kniastva Litoŭskaje i jaho susiedzi ŭ XIV–XV stst.: sapiernictva, supracoŭnictva, uroki: da 600-hoddzia Hrunvaĺdskaj bitvy: materyjaly Mižnar. navuk. kanf. [The Grand Duchy of Lithuania and its neighbors in the 14 th –15 th centuries: Competition, cooperation, lessons: the 600 th anniversary of the Battle of Grunwald: Proceedings Intern. Sci. Conf.]. Minsk: Bielaruskaja navuka Publ., 2011, pp. 199–206. (in Russ.).

Temushev V. N. [The Western Border of the Grand Duchy of Moscow by 1380]. Kulikovskaya bitva v istorii Rossii: Sb. statey [The Battle of Kulikovo in the History of Russia: Collected articles]. Tula: Levsha Publ., 2006, pp. 82–109. (in Russ.).

Temushev V. N. Gomel’skaya zemlya v kontse XV — pervoy polovine XVI v.: territorial’nyye transformatsii v pogranichnom regione [Gomel land at the end of the 15 th — the fi rst half of the 16 th century: territorial transformations in the border region]. Moscow: Kvadriga Publ., 2009, 189 p. (in Russ.).

Temushev V. N. Pervaya moskovsko-litovskaya pogranichnaya voyna 1486–1494 gg. [The First Moscow-Lithuanian Border War, 1486–1494]. Moscow: Kvadriga Publ., 2013, 238 p. (in Russ.).

Ustinovich Yu. F. [The system of fortifi cations of the Grand Duchy of Lithuania and Moscow State on the territory of the Polotsk Voivodeship and Vitebsk Province during the Livonian War]. Baltiyskiy vopros v kontse XV–XVI vv. [Baltic Question at the end of the 15 th –16 th centuries]. Moscow: Kvadriga Publ., 2010, pp. 141–148. (in Russ.).

Vinogradov A. V. [Formation of the boundaries of the Grand Duchy of Lithuania and Moscow State in the light of geopolitical changes in Eastern Europe. The 90s of the 15 th century — 80s of the 16 th century].

Formirovaniye territorii Rossiyskogo gosudarstva XVI — nachalo XX v. (granitsy i geopolitika) [Formation of the territory of the Russian state in the 16 th — the beginning of the 20 th century (borders and geopolitics)]. Moscow: Universitet Dmitriya Pozharskogo Publ., 2015, pp. 9–39. (in Russ.).

Voronin V. A. Sotsial’no-ekonomicheskoye i politicheskoye razvitiye Polotskogo voyevodstva v pervoy polovine XVI v.: avtoref. kand. diss. [Socio-economic and political development of Polotsk Voivodeship in the fi rst half of the 16th century: Abst. Diss. Cand.]. Minsk: BGU Publ., 2000, 23 p. (in Belarusian).

Yanin V. L. Novgorod i Litva: Pogranichnyye situatsii XIII–XV vv. [Novgorod and Lithuania: border situations of the 13 th –15 th centuries]. Moscow: MGU Publ., 1998, 212 p. (in Russ.).

Zherebtsova L. Yu. [Creating an electronic resource on the history of the customs service of the Grand Duchy of Lithuania (on the example of the “Myto” database)]. Informatsionnyy byulleten’ assotsiatsii Istoriya i komputer [Informational Bulletin of History and computer Association], 2010, no. 36, pp. 65–66. (in Russ.).

Уральский исторический вестник. 2019. №3 (64)

Об авторе: Филюшкин Александр Ильич — д.и.н., профессор, заведующий кафедрой истории славянских и балканских стран, Санкт-Петербургский государственный университет (г. Санкт-Петербург)