Лозунг братства во французской буржуазной революции конца XVIII века

Print PDF

Резюме. Обичкина показывает, что в момент рождения понятие «братство» было близко «доверию» — наиболее естественному чувству в кругу «своих», «наших», «брат» — тот на кого можно положиться, не продаст/не предаст из корысти или соображений идеологии (его антоним «лжебрат»). Неслучайно доверие до сих пор рассматривается как необходимое условие функционирования демократии, обратно зависящее от классового разделения и социального неравенства — чем их больше, тем доверия меньше. Поэтому братство — следствие равенства, неравенство его ликвидирует, доверие мыслимо лишь в кругу равных. Также обстоит дело и со свободой — это твой выбор, если он именно твой (не навязанный зависимостью от других людей/давлением пропаганды), если он разумный и информированный, не по необходимости или незнанию/невежеству. Так было и в годы Великой Французской революции (ВФР), родившей как понятие «братства», так и всю завершаемую им триаду (об этом Обичкина подробно рассказывает), так сохраняется по сей день. Впрочем, как верно заметил мне оппонент «это в идеальном случае, а в реальности у нас а) географические экстерналии, когда равенство и братство на локальном уровне противостоит этому же, но на более высоком уровне; б) свобода, как активность обществ равных, рассматривающих себя как братьев, но противостоящим других социальных, национальным, конфессиональным и гендерным группам. Конкретно, в условиях ВФР не-братство по отношению к женщинам и ряду этноменьшинств».
Всё это верно, но и социализм и либерализм, выросшие из ВФР, рассматривают а) и б) как внешние трудности, которые гарантировано преодолимы штатными средствами обоих идеологий (успешней всего это получилось у большевиков в Средней Азии и других колониях царской России, когда той на смену пришёл Советский Союз — и с наибольшей пользой для всей страны, и для самих отсталых народов, регионов, социальных слоёв, особенно — их женской и детской части).
Можно, впрочем, возразить, что «И вот уже два века это никак сделать не получается. То экономический фактор мешает, то политический, то общественный.» — «Но ведь даже в капиталистическом мире очевидное движение вперёд есть, как для женщин, так и для жителей периферии системы» — «Да, есть, но до реализации триады «свобода, равенство и братство» ещё очень далеко» — «Это кто спорит? Но понимание их необходимости есть уже у всех, и то хлеб. Это наша либерасня типа володина-шендеровича активно пиарит формулу «свобода и братство — равенства  не будет», показывая что даже для либерализма они ренегаты, из либералов сделались просто правыми» — «Ну, либерализм всегда четко оговаривал, для кого действует лозунг. Поэтому вписание туда женщин и маргинальных групп населения, что уже больше половины популяции на данной территории, это прямо-таки достижение. Опять же вспомним требование собственности, заработка и т.п. Короче, надо просто говорить — ребята давно живут в позапрошлом веке и их физически нельзя допускать до любого микрофона или СМИ. Пусть в своей песочнице общаются.» — «Но тогда — мы отбрасываем принцип братства, зато во всю применяем совместно принципы свобода и равенства. В общем, не каждый либерал брат мне, далеко не каждый.» — «Ну вот я и агитирую, что братство не само по себе, а следствие и вывод из реализации равенства, за нм — свободы, каждый член триады создаёт условие для реализации следующего».
Так или иначе, заявленное ВФР братство сограждан (обязательное условие демократии) сейчас, как и в 18 веке немыслимо при неравенстве и классовом разделении, само существование а тем паче прогресс братства требует устранения того и другого — хоть иллюзорного, как в буржуазной концепции нации (принадлежность к которой уравнивает всех сограждан и даёт им общую — пусть фиктивную — цель, несмотря на антагонистические идеалы и интересы), или реального, как в нации социалистической, где устранены антропологические различия между управляющими и управляемыми и другие, эффективно препятствующие братству (что видно и из работы Обичкиной).

Е.О.Обичкина

Свобода! Равенство! Братство!» — знаменитый лозунг, провозглашенный Французской революцией конца XVIII века. Он и сегодня остается официальным девизом республиканской Франции. Что обозначали эти, ставшие привычными, слова в пору рождения нового, буржуазного общества? Почему именно эти слова — свобода, равенство и братство — заняли место в триаде?

Особенно «загадочным» представляется понятие «братство». Братству принадлежало исключительное место и среди этических понятий христианства, и в традиционной лексике XVIII века. Однако его нет в общественно-политическом словаре Просвещения. Случаи обращения к слову «братство» в речах членов революционных ассамблей, в публицистике и основополагающих документах революции сравнительно редки. Еще труднее найти разъяснение этого лозунга у современников. Свобода и равенство — вот излюбленные слова XVIII века. Возможно, именно поэтому идея братства до сих пор обходилась исследователями, в то время как свобода и равенство породили, начиная с эпохи Просвещения, поистине огромную политическую, историческую, философскую и юридическую литературу.

Первая монография, специально посвященная братству, появилась во Франции совсем недавно¹ . Братство справедливо называли «бедной родственницей свободы и равенства»² . Однако это вовсе не свидетельствует о непопулярности самой идеи. Ее широкое распространение в годы революции не подлежит сомнению. Революционная повседневность давала множество примеров материализации братства в символических ритуалах братания, в братских банкетах, в создании братских обществ, в посадке «древа Братства», наконец, в патриотических обращениях «Привет и братство!», «Братья!». Братство являлось одним из ключевых идеологических понятий революции.

Скудость письменных свидетельств и отсутствие идеологической концепции идеи братства заставили нас обратиться к истории массового революционного сознания, будней и праздников революции. Интересный материал для такого рода исследования предоставила, в частности, многотомная «Французская революция» М. Вовеля, содержащая публикацию материальных источников по истории Франции той эпохи: картин, гравюр, медалей, печатей, костюмов, афиш³ .

Они показывают значение братства в революционной символике, в быте революционного времени и позволяют проследить эволюцию этого лозунга.

Прежде всего возникает вопрос о происхождении идеи братства, о времени появления этого понятия в лексиконе революции. Свобода и равенство являлись основополагающими принципами теории естественного права, выдвинутой французским Просвещением. Они были подтверждены 26 августа 1789 г. провозглашением «Декларации прав человека и гражданина», став официальными лозунгами революции. Однако о братстве в Декларации прав не упоминается. Рождение революционной триады еще впереди. Самую раннюю дату ее появления называет «Энциклопедия XIX в.» П. Ларусса: слова «Свобода! Равенство! Братство!» были начертаны на знаменах нескольких делегаций национальных гвардейцев, прибывших на праздник Федерации в первую годовщину взятия Бастилии, 14 июля 1790 г.⁴ . Поскольку девизы на их штандартах были плодом творчества местных патриотов, появление слова «братство» рядом со «свободой» и «равенством» доказывает, что уже тогда оно стало одним из избранных понятий революционного словаря.

Толковые словари XVIII и даже XIX в. дают представление лишь о моральном, этическом, но не о социально-политическом значении понятия «братство». В 5-м издании Словаря французской Академии, отражающем еще дореволюционные взгляды, сказано, что «братство — это отношения между братьями или тесная связь между людьми, не являющимися братьями, но относящимися друг к другу по-братски (братство между людьми, между семьями, между двумя республиками, двумя церквами)»; упоминается также христианский смысл понятия «братская любовь» (привязанность, склонность, милосердие), которую верующие как дети одного бога-отца должны иметь друг к другу⁵ .

А обращение к знаменитой Энциклопедии Д. Дидро убеждает в том, что братство было малоинтересным для идеологов Просвещения. Братство интерпретируется в традиционном духе⁶ . Зато свободе и равенству посвящены в ней целые трактаты. Оставляя братство без особого внимания, энциклопедисты искали понятий, способных выразить новые, разумные отношения между членами общества. Обрушиваясь на уродливые социальные отношения дореволюционного общества, указывая на зависимость дурных нравов от интересов тиранического правительства, просветители выдвигали идеалы иных общественных связей и «гражданских чувств», единства интересов индивида и общества, замены духа собственности духом общности, человечности⁷ .

Решение социальных проблем вообще было тесно связано у просветителей с установлением нового типа человеческих отношений. Особенно ярко это проявилось в произведениях утопических коммунистов Морелли, Ж.Мелье и Г.-Б.Мабли. Морелли считал, что «все люди — братья», хотя понимал, что

«толпа, переменив лишь суеверие, осталась тем, чем по-прежнему хотели ее видеть, в своих интересах — обычная политика и обман»⁸.

Мелье напоминал, что «сам Христос повелел смотреть на людей, как на братьев»⁹ . Мабли предрекал, что в коммунистической республике

«все будут равны, все богаты, все бедны, все братья»¹⁰.

Габриэль Бонно де Мабли, аббат Мабли

Просветители дали рационалистическое основание идее братства и сообщили ей действенное начало, основанное на чувствах гражданственности, приверженности принципам свободы и равенства.

С началом революции летом 1789 г., напуганные слухами об аристократических заговорах и известиями о разбойниках, жители селений Франции стали объединяться в союзы¹¹ . Их участники называли друг друга братьями. Эти объединения во многом были схожи со средневековыми братствами [и коммунами. Прим.публикатора], порожденными

«уверенностью в том, что разобщенность приведет к гибели. Членов их объединяли общая опасность, общая молитва, ненависть к чужакам была развита больше, чем любовь друг к другу… Это были не столько братства, сколько оборонительные союзы, а иногда и наступательные»¹² .

Их роднила и общность стремлений. Слово «брат» широко употреблялось тогда в значении «единомышленник»; «лжебрат» в сельских наказах Генеральным Штатам 1789 г. означало «отступник», «предавший общие интересы»¹³ . Именно этот оттенок понятия стал основой для его возрождения в революционной лексике, придав братству широкий объединительный смысл. Так родился величественный лозунг революции.

Вскоре и в Париже, и в провинции братство сделалось символом принадлежности к лагерю революции. Столичный дистрикт Кордельеров принял постановление об обязанности каждого гражданина приобрести под угрозой наказания национальную кокарду красного, синего и белого цветов и

«не носить других кокард, кроме с самого начала признанной всеми гражданами и самим королем в качестве символа братства»¹⁴ .

Офицер gendarmerie nationale в годы Великой Французской революции, с национальной кокардой

Это постановление явилось ответом на демонстрацию аристократов 5 октября 1789 г., надевших белые и черные кокарды. Далее последовало переселение королевской семьи из Версаля в Париж после братания королевской гвардии с революционными национальными гвардейцами:

«Общественное мнение глубоко тронуто этой братской преданностью, проявленной лейб-гвардейцами»,

- писал в одной из своих корреспонденции будущий руководитель «Заговора равных» Г. Бабёф; ритуал братания запечатлен на гравюре того времени «Братание солдат парижской национальной гвардии, драгун и Фландрского полка с национальными гвардейцами, 6 октября 1789 г.»¹⁵ .

Постепенно братство как бы обретало большую зрелость, политизировалось, начинало относиться к общности патриотов, объединенных любовью к Франции как родине свободы и равенства¹⁶ .

Популярность этого понятия росла с развитием объединения всех провинций Франции, получившего название «Движение Федерации». Началом этого движения явились события 29 ноября 1789 г., когда в Этуаль (долина Роны) революционно настроенные граждане принесли присягу у Алтаря Отечества:

«Мы, французские граждане обоих берегов Роны,.. братски соединившиеся для пользы общего дела,.. отрекаясь от всякого различия провинций, предлагая наши руки, наши состояния и нашу жизнь отечеству,.. клянемся оказывать взаимно друг другу всякое содействие для исполнения столь священного долга и спешить на помощь нашим братьям в Париже или в других городах Франции, которые очутились бы в опасности из-за дела свободы»¹⁷ .

Уничтожение 15 января 1790 г. феодального деления страны на провинции придало Движению Федерации новый оттенок. Департаменты братались, празднуя достижение национального единства. Впервые праздники братания, или Федерации, состоялись весной 1790 года. Особый характер они имели в Меце 12 мая, где его участниками были и немцы, переправившиеся с другого берега Рейна. Гражданское братание сопровождалось религиозным: окрестили двоих детей, католика и лютеранина; крестными у обоих тоже были католик и лютеранка; после обряда католический и лютеранский священники заключили друг друга в объятия.

Было бы ошибкой считать, что такие порывы стали характерными для всей Франции. Месяц спустя в Ниме контрреволюционным духовенством была спровоцирована религиозная резня, в которой погибло около 1 тыс. человек. Но вот письмо контрреволюционера из муниципалитета Нима, ультра-католика Фромана, написанное в ответ на предложение мира офицером Гиенского полка:

«Если виновники ужасной смуты, царящей в нашем городе, хотят положить конец своему преступному поведению, то мы предлагаем забыть прошлое и жить по-братски. Остаемся с прямотой и лояльностью добрых патриотов и истинных французов вашими покорными слугами»¹⁸ .

Показательно, что в этом послании врага революции были избраны для удостоверения лояльности именно понятия «братство», «патриоты», «французы».

Летом Движение Федерации достигло Парижа. 5 июня депутация столичного муниципалитета во главе с мэром, астрономом Ж. С. Байи явилась в Национальное собрание, чтобы потребовать созыва Всефранцузской федерации, приурочив его к первой годовщине взятия Бастилии. Адрес парижан гласил:

«Всего 10 месяцев прошло с того памятного момента, когда… прозвучал клич — «Французы, мы свободны!». Пусть в тот же день раздастся более трогательный клич — «Французы, мы — братья!»¹⁹ .

Национальное собрание решило сделать 14 июля днем Праздника Федерации. До сих пор речь шла о стихийном распространении идеи братства в массовом сознании. Теперь она получила официальное признание.

Лето 1790 г. — «счастливого года» революции. Широкие круги третьего сословия связывали древнюю воскрешенную идею братства с наступлением какой-то новой эры. Казалось, сбываются пророчества, наступает царство справедливости, Национальное собрание и сам король внимают народу, рушатся разделявшие людей преграды. Братство на небесах казалось возможным на Земле. Находившиеся у власти фельяны понимали, что их политике компромисса с дворянством и королем может придать силу только народное доверие. Первый девиз революции «Нация. Закон. Король», выразивший принципы умеренного либерализма фельянов, мало что говорил сердцу народа. Не случайно «свобода и равенство» звучали чаще официального девиза. Однако знаменитая триада естественных прав, провозглашенная «Декларацией прав человека и гражданина» в 1789 г. — «свобода, равенство, собственность», — должна была быть отвергнутой из-за своего третьего члена: собственность разделяет людей, напоминая им о частном, а не об общественном интересе.

Необходимо было заменить понятие «собственность» понятием столь же универсальным, как «свобода» или «равенство», и способным в доступной, емкой форме выразить чувство общности граждан обновленной Франции. Братство стало таким лозунгом, в котором слились народные традиции, идеалы Просвещения и надежды революции. Оно начало звучать в высказываниях лидеров революции. Мирабо провозгласил:

«Общая свобода избавит весь мир от абсурдного угнетения, которое принижает людей, и возродит всеобщее братство, без которого все достижения личности и общества столь сомнительны и ненадежны»²⁰ .

Это высказывание перекликалось с изречением популярного моралиста XVIII в. Ф. Фенелона:

«Деспотизм — это покушение на братство людей»²¹ .

Движение Федерации с его главным лозунгом братства быстро завоевало сторонников в Национальном собрании. Первый общенациональный революционный праздник должен был носить величественный характер. Ожидались делегации, избранные национальными гвардейцами всех департаментов. Сохранившиеся многочисленные проекты проведения Дня Федерации — это свидетельство стремления как-то материализовать братство французов. Люди считали, что они стоят на пороге братства, и желали немедленно реализовать его в символических актах. С ними связаны и «братские трапезы», проведенные в тот день парижанами. Гражданин Вилет предложил, чтобы каждый житель столицы накрыл для гостей из провинции стол перед дверями своего дома; полицейский Манюэль предложил не только накрыть стол, но и предоставить кров для размещения федератов²² . Решено было превратить Марсово поле в гигантский амфитеатр.

Праздник приближался, но строители не торопились; тогда тысячи парижан предложили свой безвозмездный труд для завершения дела в срок. Среди добровольцев были мэр Байи и генеральный командующий национальной гвардией Лафайет. На гравюре того времени запечатлен король Людовик XVI с киркой в руках, работающий на Марсовом поле. Отряды пригородных коммун во главе с кюре пополняли толпы рабочих, пришедших сюда после трудового дня. На Марсовом поле назначались свидания, на которые являлись подпоясанные трехцветными шарфами и с национальной кокардой.

Среди работавших в те дни на Марсовом поле были аристократы, усвоившие новомодные идеи и привычки. Многие из них проголосовали 19 июня в Национальном собрании за уничтожение дворянских титулов, гербов и ливрей, за утверждение единого для всех французов звания гражданина. Однако эти демонстрации демократизма вызывали недоверие у жителей парижских предместий. На лубочной картинке, изображающей работы на Марсовом поле, стоит текст частушки в адрес аристократов:

«Мы выкинем вас с Марсова поля и будем целовать ваших женщин, а вы поцелуете нас в зад»²³ .

Работы велись под пение боевой песни предместий «Qa ira!«. Она еще не стала тогда смертоносной песней 1793 г. с ее припевом «Всех аристократов — на фонарь!», но после каждого куплета уже повторялись слова:

«Кто слишком вознесен, того мы заставим спуститься!»

Жители демократических кварталов не склонны были особенно умиляться по поводу внесоциальной идеи братства.

Наряду с объединительно-патриотическим содержанием братства ширилось его универсалистское значение. 19 июня 1790 г. перед Национальным собранием предстала пестрая делегация иностранцев, предводительствуемых философом-республиканцем А. Клоотцем, получившим воспитание во Франции прусским бароном. Одержимый мыслью о создании всемирной республики и выступавший «оратором Человеческого Рода», Клоотц хотел, чтобы предстоящая федерация не была только французской, так как

«радостные песни хора 25 миллионов свободных людей разбудили народы, погруженные в долгое рабство»²⁴.

Тем временем в Париж со всех концов Франции стекались национальные гвардейцы. Их ждал радушный прием, а их шествие по стране сопровождалось стихийным братанием батальонов. Парижане же проявляли гостеприимство, благородство. Даже трактирщики и хозяева гостиниц, презрев соображения выгоды, снизили цены для этих делегатов²⁵ .

Апогеем движения стало 14 июля. Именно в тот день на Марсовом поле впервые появилась на знаменах триада: «Свобода! Равенство! Братство!». В тот же день братство было провозглашено в официальной клятве национальных гвардейцев. Ее текст зачитал Лафайет со ступеней Храма Родины:

«Мы клянемся быть всегда верными нации, закону и королю, поддерживать всеми силами конституцию, охранять граждан и собственность… и оставаться соединенными со всеми французами нерасторжимыми узами братства!»²⁶ .

Подпись под гравюрой, изображающей эти события, гласит:

«Церемония Национальной конфедерации,.. когда все французы поклялись быть навеки соединенными нерасторжимыми узами братства».

Об этом же свидетельствует стихотворение Ле Берже Сильвена, помещенное под гравюрой с клятвой Лафайета:

«На ступенях Храма Свободы поклянемся законам, созданным нами, быть верными… сладостному и святому долгу братства!»²⁷ .

Но уже летом 1790 г. среди революционеров имелись люди, для которых была очевидной иллюзорность провозглашенного братства. Об этом свидетельствуют отклики Ж.-П. Марата и Бабёфа. Бабёф, присутствовавший на празднике, не мог скрыть чувства горечи и разочарования перед враждебностью королевской четы идее патриотического единства и неискренности Лафайета:

«Народ соблазняют, людям льстят только для того, чтобы их обмануть»²⁸ .

Марат, разоблачая политику, сохранявшую значительные права в руках королевской власти и аристократии, призывал к продолжению революции в интересах обездоленных и осуждал беспечное воодушевление народа:

«К чему эта необузданная радость?.. Чтобы заковать вас в цепи, они забавляют вас детскими игрушками. Они венчают жертвы цветами»²⁹ .

Жан-Поль Марат

Еще в мае 1790 г. он предложил собственный «Проект патриотической конфедерации всего королевства»:

«Это будет договор о союзе, который вскоре сделает всех добрых французов детьми одной семьи. Какую братскую энергию эти братские связи придадут всему государству!»³⁰ .

Горькие пророчества вскоре сбылись. Провозглашение братства не могло примирить непримиримых врагов и заглушить разногласия внутри третьего сословия. Уже в 1790 г. появляются контрреволюционные организации, ширится оппозиция в среде духовенства. Призыв к революционному братству народов ускорил создание международной контрреволюционной коалиции. Вареннское бегство короля продемонстрировало лживость его заверений в «братских чувствах» к патриотам, хотя ранее Людовик XVI вынужден был провозгласить перед депутацией национальных гвардейцев, что «король — их отец, их брат, их друг».

Об иллюзорности братства в армии свидетельствовало подавление солдатского восстания в Нанси. 17 июля 1791 г. национальные гвардейцы Лафайета расстреляли мирную народную демонстрацию на Марсовом поле. Сотни убитых и раненых остались лежать на том самом месте, где годом ранее Лафайет клялся в братстве национальной гвардии и народа. Иллюзии «счастливого года» развеялись. Однако это не дискредитирует самого лозунга братства ни в глазах правительства, ни в глазах народа, причем правительству он по-прежнему был необходим для сплочения нации, особенно ввиду надвигавшейся войны.

На 15 апреля 1792 г. был назначен грандиозный Праздник Свободы, посвященный реабилитации патриотов-солдат, осужденных годом раньше за антиаристократическое восстание в Нанси. Стремление правительства подчеркнуть идею патриотического единства и заставить незаслуженно осужденных забыть свои разочарования продиктовало лозунг праздника — «Свобода, равенство, братство!». Три эти слова впервые были официально провозглашены в нерасторжимом единстве. А 20 апреля был опубликован декрет об объявлении войны Австрии:

«Национальное собрание перед опасностью вторжения армий контрреволюционных европейских монархий заявляет, что эта война не ведется против народов; что французы никогда не смешивают своих братьев со своими действительными врагами; что французская нация заранее принимает всех иностранцев, которые отрекутся от дела ее врагов»³¹ .

Вообще ни одно из правительств Французской революции не стремилось развенчать иллюзию братства, и все они упоминали о нем в своих декретах. Официальные документы содержат признание братства в качестве интернационального долга революционной Франции по отношению к томящимся под игом тиранов народам Европы. Но патриоты, от имени которых братство торжественно предлагалось порабощенным народам, боролись за реализацию этой идеи прежде всего в самой Франции.

Еще на начальном этапе своего возникновения идея братства была неразрывна связана с идеей равенства. Братство предполагало уничтожение между людьми искусственных преград, возведенных феодализмом. Этому же способствовала политика революционного правительства, направленная против всякой исключительности привилегированных. Однако отмена аристократических привилегий и упразднение дворянских титулов умерили в глазах буржуазии социальное значение лозунга. «Аристократия денег» стремилась теперь воздвигнуть в обществе новые барьеры. И если раньше пропаганда братства не была связана с обсуждением проблемы имущественного неравенства, то деление граждан на «активных» и «пассивных» на основе имущественного ценза, узаконенное Национальным собранием в конце 1789 г., усилило в понимании неимущих именно социальный смысл лозунга. Ведь цензом ограничивалось не только избирательное право, но и право защиты революции, вступления в Национальную гвардию и участия в заседаниях революционных клубов.

Против привилегий богатства выступал Бабёф. Составленный им проект устава Национальной гвардии основан на принципах строгого демократизма. Отмена имущественного ценза, выборность офицеров, уничтожение формы и знаков различия должны были

«сохранить и обеспечить сладостное братство, единственную гарантию свободы»³² .

Требование равноправия граждан являлось основным мотивом борьбы против цензовой системы. Активные граждане секции Французского театра в протесте, направленном 30 апреля 1792 г. в Национальное собрание, «громогласно выражают свое отвращение к прежней привилегии своей, призывают к себе всех французов, проживающих на территории секции,., обещают смотреть на них, как на братьев, сограждан, заинтересованных в общем деле»³³ . Марат в своей газете «Друг народа» опубликовал «Прошение 18 миллионов несчастных депутатам Национального собрания» об отмене несправедливого деления граждан:

«Во имя общего спасения умоляем вас не наносить оскорбления природе и помнить,., что мы являемся вашими братьями, о том, что мы такие же граждане, как и вы сами»³⁴ .

Показательна история «братских обществ». Они стали образовываться сначала в Париже, потом в провинции, на гребне Движения Федерации, весной 1790 года. Их численность к лету 1792 г. доходила до 3 тысяч³⁵ . «Братские общества» отличались от братских союзов селений, объединяя преимущественно демократические слои городского населения (мелких ремесленников, разносчиков, лавочников, рабочих, бедных студентов и малоимущих интеллигентов, которые не имели доступа в революционные клубы из-за имущественного ценза). Первоначальной их целью были просвещение и революционное воспитание своих членов. Люди собирались для чтения, обсуждения и разъяснения декретов Национального собрания, говорили о проблемах текущей политики, часто являлись на заседания с женами и детьми³⁶ . Эти общества являлись новыми формами человеческого общения, в них видели прообраз идеала социальной жизни. Братство их членов распространялось на всех патриотов, входивших в подобные организации. Они имели важное значение для политического воспитания тех сил, которые выступили под именем санкюлотов и постепенно превратились в организационные центры народного движения. Это нашло отражение в присяге «братских обществ» Парижа 20 сентября 1791 г.:

«Клянусь быть верным Нации, Закону, Королю,.. защищать всеми силами тех, кто будет разоблачать злоупотребления и покушения на свободу, а также на граждан, учредивших наши братские общества, от ударов произвола властей»³⁷ .

«Братские общества» подписывают адрес Центральному комитету народных обществ об отмене деления граждан на активных и пассивных после Вареннского бегства короля в июле 1791 г.; требуют отмены королевских прерогатив и ненавистного права вето; являются активными организаторами народной демонстрации осуждения монархии 17 июля 1791 г., расстрелянной на Марсовом поле буржуазной национальной гвардией. В ходе борьбы за равноправие во имя братства, продолжение и углубление революции конституируется санкюлотское движение. Братство становится одним из главных лозунгов санкюлотов. Народным восстанием 10 августа 1792 г. были ликвидированы королевская власть, Законодательное собрание и цензовая конституция, снят официальный девиз первого этапа революции «Нация. Закон. Король». Революционное творчество породило множество новых лозунгов. Какой из них должен был занять место низложенной триады?

Провозглашение республики и воцарение жирондистов произошли в момент смертельной опасности для революции. Ей угрожали Вандея, интервенция, контрреволюционные заговоры, раздоры в революционном лагере. Требование единства нации продолжало оставаться центральным в повестке дня. Сентябрь 1792 г. был кратким временем единодушия всех сил, стоявших за республику. В день подписания декрета №222 о низложении короля министр внутренних дел жирондист Ж. М. Ролан обратился к местным органам с циркуляром:

«Вы провозгласили республику, господа, провозгласите же братство, ведь это одно и то же!»³⁸ .

Жан-Мари Ролан де ла Платьер

В чем состоял смысл провозглашения братства жирондистами? Им нужно было абстрагироваться от реальных социальных противоречий, укрепить национальное согласие и классовый мир, то есть идею «братства в эксплуатации»³⁹ . Это стремление проявилось в речи жирондиста Ж. П. Бриссо «Ко всем республиканцам Франции» 24 октября 1792 г.: ополчаясь против «дезорганизаторов, возбуждающих классы друг против друга», Бриссо видел в них тех, кто

«хочет уравнять собственность, достаток,.. даже таланты, знания и добродетели, потому что у них самих ничего этого нет. Именно они… разделили общество на два класса: имущий и неимущий, класс санкюлотов и класс собственников, которых они возбудили друг против друга»⁴⁰ .

Если политическим целям жирондистской буржуазии соответствовало «умиротворяющее» братство, то какой из лозунгов революции выбрала она для себя? Поиски жирондистами такой идеи отражены в развитии революционной символики. Хотя республиканская триада «свобода, равенство, братство» уже родилась, она еще не стала повсеместно признанной и редко появлялась в триедином выражении, либо теряя одного из своих членов, либо сопровождаясь добавлениями. Основными лозунгами буржуазии продолжали оставаться принципы естественного права — свобода, равенство, собственность, безопасность. Но жирондисты понимали сомнительность собственности в глазах неимущих. Поэтому в виньетках, на заставках, афишах и медалях того времени чаше фигурируют более универсальные из естественных прав — свобода и равенство. В качестве объединительной идеи выступал символ Родины, нации или республики.

По мере нарастания контрреволюционной опасности, наступления вражеских армий и отпадения департаментов, охваченных мятежами, ширилась популярность девиза «Единство и неделимость республики». Но излюбленным лозунгом жирондистов стали слова «В единстве сила». Этот лозунг в различных вариациях был самым популярным девизом буржуазной национальной гвардии парижских дистриктов. Братство продолжало отражать удобную правительству иллюзию социального согласия, но «объединение» стало словом, наиболее отвечающим его стремлениям. Этот лозунг не касался нравственных принципов человеческих отношений. В то же время правительство большое значение придавало пропаганде братства народов против тиранов. Эта идея имеет значение для внешнеполитической концепции жирондистов, стремившихся приобщить европейские народы к достижениям Франции и расширить границы революционного отечества. Безусловно, тут сказались энтузиазм буржуазных революционеров и некоторые их альтруистские мечты. Вместе с тем братство народов, воодушевленных идеями революции, могло способствовать торжеству буржуазии во Франции и создать предпосылки для расширения ее влияния в Европе. Конвент благожелательно отнесся к известию, что на границе со Швейцарией гражданами Франции и Женевы было совместно посажено символическое Дерево братства в знак союза двух свободных народов⁴¹ .

Рядовые же граждане революции, особенно массы неимущих, по мере обострения социальных конфликтов внутри бывшего третьего сословия использовали лозунг братства в борьбе за углубление социальных завоеваний. Несмотря на провозглашение равноправия, действительность оказалась далекой от идеала обездоленных. Угроза голода и холода зимой-весной 1793 г. была для санкюлотов не менее реальной, чем угроза победы контрреволюции. Разочарование масс в результатах жирондистского правления могло иметь губительные последствия. Это понимали якобинцы, требовавшие принятия срочных мер для улучшения положения обездоленных. В марте 1793 г. Ж. Сент-Андре пишет своему единомышленнику, будущему члену робеспьеристского Комитета общественного спасения Б. Бареру:

«Настоятельно необходимо дать возможность жить бедняку, если вы хотите, чтобы он помог вам завершить революцию. В исключительных случаях надо считаться только с великим законом общественного блага»⁴² .

Бертран Барер де Вьёзак

Еще определеннее высказывался М. Робеспьер. Через месяц после прихода к власти жирондистов в «Письме к своим доверителям» он выступил против лжепатриотов, которые «желают построить республику только для себя, которые собираются править страной только в интересах богачей и общественных должностных лиц»; истинных патриотов он видел в тех, кто будет «стараться основать республику на принципах равенства и всеобщего блага»⁴³ . Марат в своем Проекте конституции противопоставил принципам буржуазного общества убеждение в том, что «знание прав членов общества может быть приобретено лишь путем размышлений о взаимных связях между людьми, а также об отношениях к другим людям, населяющим земной шар», и вследствие этого считал обязанностью гражданина

«предоставлять помощь нуждающимся, поддерживать угнетенных, проявлять доброжелательство по отношению к своим соотечественникам и преданно служить отечеству»⁴⁴ .

Но ни Марат, ни Робеспьер не употребляли понятия «братство» для определения идеала социальных отношений. Марат высказывался против братания народа с королем и фельянами. В трудах Робеспьера братство выступает только как интернациональный долг французов по отношению к угнетенным всего мира. Тем не менее лозунг братства в составе республиканского девиза занял прочное место в системе ценностей якобинцев. Это нашло отражение в виньетках, заставках и печатях Якобинского клуба с филиалами. Главными были

«Честь и долг», «Законная власть, бдительность, борьба с врагами свободы», «Свобода, равенство, братство или смерть»;

над входом в Якобинский клуб была выбита надпись «Единство, свобода, неделимость республики, братство или смерть!»

Когда 31 мая 1793 г. произошло восстание санкюлотов, в результате которого установилась власть якобинцев, на знамени повстанцев был начертан девиз «Единство, равенство, неделимость, братство!». Он запечатлен на английской гравюре, изображающей решающий момент восстания⁴⁵ .

Якобинская диктатура была временем высшего развития идеи братства во Французской революции, а якобинцы оказались первой партией, которая официально подписалась под лозунгом братства, включив его в свой девиз. И они же были единственной партией революционной буржуазии, которая видела свои неотложные задачи не только в спасении революции, но и в положительном решении социального вопроса. В то же время отношение якобинского правительства к понятию «братство» не было ни однозначным, ни неизменным. Для якобинцев сохраняло свое значение в первую очередь универсалистское понимание братства, объединяющего народы. Только в таком контексте употреблено оно в «Проекте Декларации прав человека и гражданина», составленном в 1793 г. Робеспьером:

«Жители всех стран являются братьями. Различные народы должны помогать друг другу в зависимости от своих возможностей как граждане одного и того же государства»⁴⁶ .

Восстание санкюлотов Парижа 31 мая-2 июня 1793 г., сцена перед Палатой депутатов в Тюильри

В соответствии с этим принципом Конвент провозгласил отмену рабства 4 февраля 1794 г. в колониях. Под двумя иллюстрированными листками, изображающими негров, помещены надписи «Я тоже свободен», «Все смертные равны», а третий просто назван «Братство» — на нем запечатлено символическое объятие белого и черного младенцев.

Что касается братства французов, то от его провозглашения якобинцы воздерживались, хотя их бескомпромиссная борьба с контрреволюцией и принятие мер в пользу обездоленной части народа связывались в санкюлотском сознании с реализацией лозунга братства. Именно в среде санкюлотов идея братства получила наибольшее распространение. Но понимание этой идеи оставалось у них туманным; они не создали сколько-нибудь разработанной концепции братства (подобно концепции равенства). Однако именно братство стало лозунгом, который санкюлоты стремились провести в жизнь. Эти нововведения не требовали правительственных декретов и осуществлялись явочным порядком. Редкое обращение рядовых санкюлотов, равно как функционеров секций и муниципалитетов или командиров революционных армий, не содержало приветствий «Братья и друзья!», «Граждане, братья наши!», «Привет и братство!»⁴⁷ .

Как и в начале революции, братьями патриоты называли «своих». Вот надпись на мандате, который выдавался гражданину, посланному с революционной миссией в провинцию:

«Бесплатные услуги, содействие и помощь во всем брату — подателю сего мандата»⁴⁸ .

Братство продолжало оставаться символом патриотического единства. В этом своем значении оно существенно сузило собственные границы по сравнению с 1790 г., зато приобрело наступательный, непримиримый характер. Дерево Братства, посаженное после казни короля 28 января 1793 г. на площади Карусели в Париже, окружила ограда из санкюлотских пик, ставших символом народного насилия. Вместе с тем 86 пик (по числу французских департаментов), перевитые трехцветной кокардой, символизировали единство и неделимость республики — идею, тесно связанную с братством еще в пору Движения Федерации. Это свидетельствует о многозначности понятия «братство» и о взаимозависимости символов и лозунгов революции в массовом сознании. Теперь братство стояло в лозунгах рядом со смертью («Свобода, равенство, неделимость республики, братство или смерть»).

Было ли такое соседство случайным? Нарушение желанного братства, будь то аристократизм в манерах, высокомерие богача или интеллектуала, эгоизм собственника, федерализм провинциальной буржуазии или корпоративизм ремесленников, служило основанием для занесения в страшные проскрипционные списки. Этот лозунг предполагал не только смерть санкюлота за свои убеждения, но и смерть для тех, кто не разделял его убеждений. Ощущение смертельной опасности делу революции выразилось в крайностях санкюлотского террора.

Непримиримость обусловливалась и разочарованием обездоленных в социальных результатах революции, что также порождало тесную связь понятий «братство и равенство» в народном сознании. Обозначившись еще в 1789 — 1792 гг. в ходе борьбы «пассивных граждан» за равноправие, социальный смысл братства становится доминирующим для санкюлотов II года Республики. Братство предусматривало чувства великодушия, дружбы и сострадания, связывающие обездоленных. Вот слова «Карманьолы«:

«Что нужно республиканцам? Хлеба для братьев!»

Энтузиазм, с которым взялись санкюлоты за реализацию провозглашенного братства, усиливало сознание сопричастности проведению социальных мер якобинского правительства. Законами от 19 марта и 28 июня 1793 г. были введены пособия для неимущих, детей и стариков; 11 мая 1794 г. Конвент санкционировал право на социальную помощь и бесплатное медицинское обслуживание для стариков, инвалидов, матерей и вдов, обремененных детьми; за два месяца до падения якобинцев была проведена реформа образования и введены единые школы, причем неимущие учащиеся центральных школ снабжались 4 су в день на пропитание и проезд⁴⁹ .

Эти достижения питали нетерпеливые мечты санкюлотов о немедленной реализации братства в повседневной жизни. Стремление к установлению братских отношений между гражданами нашло отражение и в революционном быте II года Республики: в обязательном обращении на «ты», исключавшем прежние формы вежливости и этикета; в строгих нравах санкюлотов, простоте костюма, единственным украшением которого могла быть республиканская эмблема. Братство патриотов подчеркивал и появившийся тогда обычай «жить на людях». Картина такой жизни дана В. Гюго в романе «Девяносто третий год» («люди проводили свои дни на улице, ели за столами, выставленными перед дверями домов; женщины, сидя на ступенях церквей, щипали корпию, распевая Марсельезу»). Республиканские праздники отмечались всей улицей, целым кварталом. Они получили название братских банкетов. Сохранился документ, в котором санкюлот Гассефранц из секции Монмартра предлагал в мае 1793 г. устраивать в складчину братские обеды, на которых предполагалось «принимать меры общественного блага»⁵⁰ .

Победы революционных армий над войсками коалиции и мятежниками обусловили проведение таких банкетов в майские дни 1794 года. Многочисленные братские трапезы были устроены в связи с победой при Флерюсе и в очередную годовщину взятия Бастилии. До нас дошло графическое изображение одной из таких трапез в секции Муция Сцеволы: середина улицы занята длинным рядом столов, уставленных угощением; люди выносят из домов скамьи, табуреты, стаканы и кувшины с вином; улица украшена республиканскими эмблемами⁵¹ .

«Там богатый вместе с бедным ест скромную пищу и приучается к равенству»⁵² .

Участниками праздников были не только пламенные активисты секций, но и обыватели, уставшие от политической борьбы, раздиравшей якобинский блок в последние месяцы диктатуры. Вместе с тем братские банкеты воскрешали атмосферу гражданского единения 1790 г. и были потому приветственно встречены «снисходительными», заинтересованными в прекращении террора⁵³ .

Кроме того, для парижских секций, выступивших инициаторами весенне-летней кампании банкетов, их проведение было показателем собственного значения, что шло вразрез с попытками правительства добиться подчинения санкюлотского движения. Это вызвало подозрительно враждебное отношение якобинцев к идее братских банкетов. Национальный агент столичной Коммуны Пейян, предостерегая Генеральный совет против таких банкетов, называл их результатом апатии: хотя они и способствуют

«сближению сердец… и были бы одним из самых сладких плодов свободы», но «кто,., выпив с умеренными за здоровье республики, сможет на следующий день разоблачать их с прежним мужеством?.. Между народом и поборникам деспотизма идет смертельный бой. Лишь когда вся аристократия сойдет в могилу, народ насладится всеми радостями равенства»⁵⁴ .

Сходные аргументы приводил Робеспьер в Якобинском клубе:

«Клеветнические измышления против революционного правительства, а также против революционного трибунала, травля энергичных и честных патриотов — все это тесно связано с банкетами. Ловкие интриганы возымели намерение проникнуть туда и добиться по возможности амнистии для заговорщиков»⁵⁵ .

Правительство запретило братские банкеты в середине июля 1794 года. Якобинцам начало внушать подозрение все, связанное с пропагандой братства, как и все, что несло на себе печать народной инициативы в последние месяцы их правления. Правительство отклонило приглашение секции Марата принять участие в празднике в честь Друга народа: комитеты Конвента заявили, что «идея трех божеств, представленных в виде трех женщин (они олицетворяли свободу, равенство и братство. — Е.О.), противоречит принципам, недавно провозглашенным французским народом устами Конвента, и всем требованиям здравого смысла»; в апреле-мае 1794 г. прекратили существование под давлением правительства и народные братские общества⁵⁶. Оставив братство в революционной символике, вожди якобинцев избегали употреблять это слово в своих речах, декретах и воззваниях.

Робеспьер, учредив культ Верховного Существа летом 1794 г., отвел в нем братству подчиненную роль. Главной добродетелью граждан теперь должно было являться не братство между ними, а любовь к отечеству. Но в массовом сознании идея братства была неотторжима от республиканского культа. Вот подпись под гравюрой, изображающей праздник в честь Верховного Существа 7 июля 1794 г.:

«Истинный пастырь Верховного Существа — Природа, его храм — Вселенная, его религия — Истина, его праздники — радость великого Народа, собравшегося для того, чтобы скрепить нежные узы Братства» ⁵⁷ .

Богиня Разума

Видимо, и у якобинских вождей братство связывалось с наступлением обещанного царства мира и справедливости, от которого Франция была как никогда далека весной 1793 г., ибо оно не сочеталось с массовыми казнями бывших союзников Робеспьера. Кордельер А. Ф. Моморо, ратовавший за учреждение триады «свобода, равенство, братство» еще в 1791 г., и апологет всемирного братства народов А. Клоотц были казнены в один день, первый — по делу эбертистов, второй — в связи с «заговором иностранцев». На гравюре того времени запечатлено шествие смертников в момент, когда они поравнялись со зданием Якобинского клуба, увенчанным девизом «Свобода, равенство, братство или смерть». По рекомендации директории Парижского департамента все домовладельцы должны были украсить свои дома этой надписью⁵⁸ .

В то время как в представлении робеспьеристов пропаганда братства в разгар террора ассоциировалась с происками «снисходительных», в сознании санкюлотов непримиримость к врагам революции, как и стремление к социальной справедливости, связывала патриотов узами братства. Это тоже раздражало правительство. Дальнейшая пропаганда братства означала возрастание социальных требований санкюлотов. Последовательная реализация этого лозунга, навязываемая правительству народными секциями, была несовместима с буржуазными целями революции. По этому поводу Ф. Энгельс заметил, что вмешательство в ход революции плебеев, обусловившее победу буржуазии над Старым порядком, было бы

«невозможно без того, чтобы эти плебеи не вкладывали в революционные требования буржуазии такой смысл, которого там не было, не делали из равенства и братства крайних выводов, ставивших буржуазный смысл этих лозунгов прямо на голову, ибо этот смысл, доведенный до крайности, обращался в свою противоположность. Эти плебейские равенство и братство должны были быть только мечтой в такое время, когда речь шла о том, чтобы создать нечто прямо противоположное им»⁵⁹ .

После падения якобинцев термидорианская буржуазия, сохранив в неприкосновенности республиканский девиз, постепенно отбирала у низов надежду на его воплощение при установившемся режиме. Братство в республиканской триаде осталось как утешительная туманная иллюзия. Значение братства в системе термидорианских ценностей разгадали уже современники.

Об этом свидетельствует, в частности, полная грустной иронии гравюра той поры: на ней изображено Дерево свободы, на сук которого крылатый старец Время с косой в руке накидывает веревку, стягивающую шеи двух санкюлотов во фригийских колпаках; подпись гласит —

«Время, стягивающее узы братства и дружбы»⁶⁰ .

Отмена максимумов и отказ от государственного регулирования цен, безудержный рост спекуляции и «великая зима» III года Республики сделали положение неимущих невыносимым. Этому сопутствовала и реакция в области нравов. Стремясь насладиться плодами победы, буржуазия реабилитировала все, что подчеркивало исключительность правящего класса: праздность, щегольство, роскошь, страсть к наслаждениям. Было запрещено обращение на «ты», восстановлены прежние «мадам» и «мсье».

Однако санкюлоты продолжали жить старыми идеалами и предприняли попытку вернуть утраченные завоевания. В мае 1795 г. под дулами санкюлотских пушек термидорианцы воспользовались магическим призывом к братству, инсценировав братание с восставшими. Председатель Конвента обнял и поцеловал оратора санкюлотов, зачитавшего угрожающую петицию восставших. Этот ритуал подействовал, санкюлоты вернулись в свои секции, а через день предместья были окружены войсками, и их обитатели подверглись репрессиям. В этих условиях и возник «Заговор равных» под руководством Бабёфа. Он придавал братству исключительное значение как лозунгу боевого сплочения санкюлотов, соратников, всех тех, ради счастья которых они вели борьбу.

«Привет и братство!»

- так подписывал он свои письма к друзьям, семье и должностным лицам — вчерашним революционерам, а теперешним его тюремщикам, надеясь разбудить в них память о прежних идеалах⁶¹ .

Идея братства достигла наивысшего развития в разработанном им утопическом проекте коммунистического общества. Бабувисты обязательным условием торжества человеческого братства делали достижение полного равенства, уничтожение богатства и бедности:

«Для того, чтобы гражданин видел во всех своих согражданах равных себе, братьев, необходимо, чтобы он не встречал нигде и ни в чем — ни в мебели, ни в одежде, ни в жилище — признаков хотя бы видимого превосходства»⁶² 

Филиппо Буонаротти

- так Буонарроти сформулировал идею неразрывной связи братства и равенства. Но этим идеалам не суждено было реализоваться. Бабёф «пришел слишком поздно»⁶³ , когда обескровленные предместья уже не представляли реальной силы. После разгрома бабувистского движения, при Директории и Консульстве, лозунг братства утратил прежнее значение.

Первым из республиканской триады исчезло именно братство. Его заменила собственность. Потребность в объединительном понятии удовлетворяло теперь слово «согласие» или «единогласие». Оно выражало видимость социального согласия под сенью воцарившегося порядка, не воскрешая опасных для буржуазии надежд на очередное изменение общественных отношений. Девизом официальной виньетки Директории (VIII год Республики) были слова «Французская республика. Свобода, равенство».

В армии воспоминания о братстве оставались несколько дольше. Девиз братства можно увидеть на виньетке начальника штаба армии Сабр-и-Мез генерала Эрну и виньетке генерала Дебьена. Но постепенно и в эмблемах республиканских генералов военные символы вытеснили прежние призывы к свободе, равенству и братству. Генерал К. Ф. Мале сменил виньетку с изображением фригийского колпака, пики, весов (символ равенства) и двух стиснутых в братском рукопожатии рук, увенчанную республиканским девизом, на новую — с Деревом свободы и галльским петухом, восседающим на пушке, армейским барабаном и львом⁶⁴. Провозглашение в 1804 г. Франции империей сделало вообще ненужным сохранение республиканского девиза, и золотая монограмма «N» (Napoleon) в лавровом венке затмила все иные символы.

Наполеону Бонапарту была глубоко чужда идея братства. Для сплочения нации он возрождал систему привилегий и корпораций, первой из которых явился Почетный легион. Пришедшее ему на смену правительство Реставрации было тем более враждебным ко всем ценностям Французской революции. В дни Июльской революции 1830 г. на знамени восставших предместий братство вновь появляется вместе со свободой и равенством. Но Июльская монархия, начертав на своем девизе свободу, отвергла и равенство, и братство. Триединый девиз возрождался в дни народных восстаний 1831, 1832, 1834 годов. Сен- Симон выступил с проповедями нового христианства, основанного на убеждении в животворной и примиряющей силе человеческого братства.

В феврале 1848 г. братство вновь становится в ряд официальных лозунгов II Республики. Для парижского пролетариата этот лозунг, унаследованный от санкюлотов, был тесно связан с требованием социальной республики. Установление II Империи вновь отвергло этот лозунг. Коммуна 1871 г. вернула его французам. Но даже после поражения Парижской Коммуны республиканская буржуазия возрождает девиз I Республики: братство наряду с равенством и свободой вновь стало официальным девизом французской нации.

Примечания

¹ David M. Fraternite et Revolution francaise. P. 1987.

² Vovelle M. Batailles autour de la Revolution. — Le Monde, 17.IV.1987.

³ Vovelle M. La Revolution francaise. Images et recits. Tt. 1 — 5. P. 1986.

⁴ Larousse P. Grand dictionnaire universel du XIX siecle. T. VIII. P. 1865, p. 791.

⁵ Dictionnaire de l’Academie Francaise. T. I. P. 1798, p. 614.

⁶ Encyclopedie, ou Dictionnaire raisonne des sciences, des arts et des metiers. T. 3. Amsterdam. 1757.

⁷ Руссо Ж. — Ж. Об общественном договоре. М. 1938, с. 16, 27, 44 — 45, 90, 119; Волгин В. П. Развитие общественной мысли во Франции в XVIII в. М. 1977, с. 207; Encyclopedie. Т. IX («Legislateur»). Amsterdam. 1765.

⁸ Морелли. Кодекс природы. М. — Л. 1947, с. 75, 104 — 106.

⁹ Мелье Ж. Завещание. Т. II. М. 1954, с. 214, 221.

¹⁰ Мабли Г. -Б. Избранные произведения. М. 1950, с. 74, 81.

¹¹ Lefebvre G. La Grande Peur de 1789. P. 1932; Soboul A. La Revolution francaise. P. 1951, p. 123.

¹² Мишле Ж. Народ. М. 1965, с. 135.

¹³ Cahiers de doleances du baillage de Sens pour les Etats Generaux de 1789. Auxerre. 1908 (Cahier de Saint-Andree).

¹⁴ Бабёф Г. Соч. В 4-х тт. Т. 1. М. 1972, с. 262.

¹⁵ Vovelle M. La Revolution. T. 2, р. 161.

¹⁶ Будагов Р. А. Развитие французской политической терминологии в XVIII в. Л. 1940.

¹⁷ Блан Л. История Французской революции 1789 г. Т. IV. СПб. 1908, с. 257 — 258.

стр. 57

¹⁸ Там же, с. 214 — 215.

¹⁹ Larousse P. Op. cit. T. VIII, p. 184.

²⁰ Lettree E. Dictionnaire de la langne francaise. T. 2. P. 1873 («Fraternite»).

²¹ Lanson G. Histoire de la litterature francaise. P. 1906, p. 605.

²² Larousse P. Op. cit. T. VIII, р. 184.

²³ Vovelle M. La Revolution. T. 2, pp. 110 — 114.

²⁴ Блан Л. Ук. соч., с. 272.

²⁵ Michelet J. Episodes de la Revolution franjaisc. P. 1959, p. 104.

²⁶ Блан Л. Ук. соч., с. 286.

²⁷ Vovelle M. La Revolution. T. 2, pp. 122, 123.

²⁸ Блан Л. Ук. соч., с. 273.

²⁹ Бабёф Г. Соч. Т. 2, с. 118 — 122.

³⁰ Марат Ж. — П. Избранные произведения. В 3-х тт. Т. П. М. 1956, с. 140.

³¹ Новая история в документах и материалах. Т. 1. М. 1934, с. 140.

³² Бабёф Г. Соч. Т. 1, с. 61.

³³ Новая история в документах и материалах. Т. 1, с. 146.

³⁴ Марат Ж. — П. Ук. соч. Т. II, с. 165.

³⁵ Vovelle M. La Revolution. T. 2, р. 82.

³⁶ Bouloiseau M. La Republique jacobine. P. 1972, p. 40.

³⁷ Vovelle M. La Revolution. T. 2, p. 82.

³⁸ Собуль А. Первая республика во Франции. М. 1974, с. 23.

³⁹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 37, с. 127.

⁴⁰ Новая история в документах и материалах. Т. 1, с. 151.

⁴¹ La Grande Encyclopedie. T. 3. P. S. a., p. 589.

⁴² Собуль А. Ук. соч., с. 47.

⁴³ Там же, с. 27.

⁴⁴ Марат Ж. — П. Ук. соч. Т. II, с. 17, 18.

⁴⁵ Vovelle M. La Revolution. Т. 2, pp. 73, 84; t. 1, chap. 1.

⁴⁶ Новая история в документах и материалах. Т. 1, с. 206.

⁴⁷ Хрестоматия по новой истории. Т. 1. М. 1963, с. 174 — 180.

⁴⁸ Vovelle M. La Revolution. T. 4, p. 61.

⁴⁹ Мишле Ж. Ук. соч., с. 152.

⁵⁰ Собуль А. Парижские санкюлоты во время якобинской диктатуры. М. 1966, с. 491.

⁵¹ Vovelle M. La Revolution. T. 4, p. 183.

⁵² Собуль А. Парижские санкюлоты, с. 491 — 492.

⁵³ David M. Op. cit., p. 126.

⁵⁴ Цит. по: Собуль А. Парижские санкюлоты, с. 494.

⁵⁵ Там же, с. 489.

⁵⁶ Собуль А. Первая республика, с. 127.

⁵⁷ Vovelle M. La Revolution. T. 4, p. 205.

⁵⁸ Bouloiseau M. Op. cit., p. 40; Собуль А. Парижские санкюлоты с 252 — 254, 351 — 356, 384, 400.

⁵⁹ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 37. с. 126 — 127.

⁶⁰ Vovelle M. La Revolution. T. 4, p. 333.

⁶¹ Бабёф Г. Соч. Т. 4, с. 18, 20, 41, 100, 261, 298.

⁶² Буонарроти Ф. Заговор во имя равенства. Т. 1. М. 1963, с. 315.

⁶³ Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 37. с. 127.

⁶⁴ Vovelle M. La Revolution. T. 5, p. 304.

Источник