Классовый барьер во французском образовании, 17-20 века.

Print PDF

 

Предисловие: Обратите внимание, как в ответ на борьбу низших классов за бесплатность образования всё более высоких ступеней система видоизменяется так, чтобы барьер оставался несокрушимым. Как только удаётся добиться бесплатности некой ступени образования i, образование на этом уровне быстро делается некачественным, а для поступления в хороший ВУЗ оказывается необходимым образование ступени i+1, которое платное.

Плюс интересно, что капитализм практически полностью преграждал рабочим-крестьянам путь к высшему образованию, в гораздо большей степени чем феодализм (там лучшее образование не было классовым преимуществом). И лишь после 1968 г. ситуация стала меняться, особенно в связи с пополнением пролетариата новыми слоями, происходящими из бывших «средних классов».

—————————

Вера и послушание, усердие в обретении знаний в подконтрольных церкви учебных заведениях, особенно университетах, гарантировали их питомцам завидную карьеру священника, юриста или врача.

Хотя стартовые и последующие условия обучения и восхождения по ступеням церковной или светской иерархии были неодинаковы, само наличие такой возможности служило важным инструментом социальной мобильности. Оно позволяло не только снижать социальную напряженность в обществе, но и пополнять его интеллектуальную элиту талантливыми выходцами из народа. Так, по некоторым косвенным данным, в середине XVI в. выходцы из крестьян, обычно предпочитавшие в дальнейшем карьеру в церковной иерархии, составляли более 9% студентов Парижского университета, являвшегося общепризнанным европейским центром богословия, тогда как рядовые дворяне  — около 6%, аристократы — 2,5%. Чаще всего студенты происходили из семей купцов и буржуа (36,5%), чиновников и судейских (19) или ремесленников (14%)[1].

Однако в XVII–XVIII вв. по ряду причин (сокращение благотворительности и утрата церковью связи с этим былого авторитета, переориентация высшего образовании на нужды государства, не говоря уже о растущей конкуренции со стороны выходцев из зажиточных семей горожан и дворянства) удельный вес крестьян в университетах постоянно падал и в итоге сошел почти на нет. Вряд ли их можно было найти в новых элитарных учебных заведениях — высших школах (grandes еcoles), которые стали создаваться с XVIII в. для подготовки административных, инженерных, педагогических и офицерских кадров и  которые пользуются высоким престижем и в сегодняшней Франции.

Из всех групп молодежи лишь учащаяся, прежде всего университетская, молодежь отличалась от своих родителей или просто взрослых не только возрастными психобиологическими особенностями, но и определенной внутренней консолидацией, превращавшей ее в отдельную социальную категорию. Именно студенты пользовались наибольшей степенью свободы от своих родителей. Многие из них проживали компактно в общежитиях при университетах вдали от родительского присмотра, да и знали они о современной им жизни и мире в целом гораздо больше, чем их отцы. Университетская молодежь не только де-факто, но и де-юре являлась обособленной группой общества. Студента мог судить за правонарушения только университетский суд. Что касается территории университета, то вход туда блюстителям порядка позволялся лишь с согласия ректора. Это правило сохранилось во Франции до наших дней.

В стенах Сорбонны и в других университетах всегда было немало вольнодумных, а то и бунтарски настроенных студентов, которые нередко сохраняли свой радикализм и после окончания учебы. Питомцы высшей школы активно участвовали в бурных исторических событиях страны. Это убедительно показано в объемном историческом труде Андре Кутена, который, в частности, писал: «Молодые интеллектуалы, которым в 1789 г. было от 20 до 30 лет, прожили несколько лет в Латинском квартале в заговорщической атмосфере. Многие студенты состояли в тайных обществах, в частности в масонских ложах, где шли жаркие дискуссии о трудах энциклопедистов и вырабатывалась Декларация прав человека»[2].

Студенты выходили на авансцену социально-политической жизни страны и в последующие периоды истории Франции. В 1830 г. именно они вместе с младшими офицерами возглавили вооруженное восстание, свергнувшее монархию Бурбонов[3]. Осенью 1940 г. они провели в центре Парижа демонстрацию, которая стала первым открытым выступлением движения Сопротивления гитлеровским оккупантам. В 1958–1962 гг. Национальный союз студентов Франции инициировал ряд общенациональных манифестаций против колониальной войны в  Алжире.

Однако студенты, как и любая иная социальная группа, никогда не были однородным монолитом. Перспектива занять после учебы привилегированное положение в обществе служила эффективным средством от идейного радикализма. В начале XX в. студенты еще представляли собой, по сути дела, элитарную прослойку общества, которая была абсолютно и относительно крайне мала — в 1910 г. она охватывала всего 40 тыс. человек, или 0,7% молодежи в возрасте от 19 до 24 лет. Даже в последующие два десятилетия, когда с ускорением численного роста студентов наметились первые признаки утраты ими социальной защищенности, прежде всего массовая безработица среди выпускников университетов в годы кризиса начала 30-х годов, их численность накануне Второй мировой войны составляла соответственно 73 тыс. (1,4%)[4].

По своему социальному составу университет был тогда даже менее демократичен, чем в Средние века или в Новое время: рабочие и крестьяне вместе взятые составляли от 2 до 3% студентов. Естественно, что идейно-политический тон задавали там выходцы из семей буржуазии, культивировавшие безразличие ко всему, что выходило за рамки личной жизни, или разделявшие правые, порой даже ультраправые взгляды. Если во время Второй мировой войны одни студенты и лицеисты рисковали ею в рядах движения Сопротивления, то другие вступали в   коллаборационистские организации типа «Строек молодежи», Французского легиона и даже в карательную милицию режима Виши.

Идейно-политическая обстановка во Франции в первые годы после освобождения от гитлеровских оккупантов была отмечена мощным подъемом популярности левых организаций, стремительно пополнявших свои ряды прежде всего за счет молодежи. Важным фактором такой активности было то, что впервые в качестве ее движущей силы выступало именно новое поколение французов, отмеченных печатью образованности — еще ограниченной, но уже давшей новый, более широкий взгляд на мир. Это были годы, когда в самостоятельную жизнь вступало первое почти поголовно грамотное поколение французов, сформированное системой всеобщего обязательного и бесплатного образования, созданного в конце XIX в. и получившего общенациональный размах в межвоенные годы.

Идея всеобщего народного образования, выдвинутая еще в эпоху Просвещения, была подкреплена столетие спустя потребностями промышленной революции. Однако вопрос о создании такой системы начал решаться позже — только в 80-х годах XIX в., когда республиканская Франция, боровшаяся против клерикально-монархической реакции за умы подрастающего поколения, приняла «законы Ферри» об обязательном обучении детей с 6 до 12 лет. Важную роль сыграло и поражение Франции в войне с Пруссией, уже имевшей систему всеобщего обучения, благодаря которой она, по общему мнению, смогла лучше подготовиться к войне[5].

С конца XIX в. все дети, независимо от происхождения или состояния родителей, должны были получать в государственной светской школе не только подготовку к будущей профессии, но и воспитание в духе верности демократическим идеалам и традициям, преданности республиканскому строю с его принципами разделения властей, равенства гражданских прав и свободного развития личности. Глубокая вера в то, что распространение знаний сможет преобразовать на основе этих ценностей как личность, так и общество, покончив с нищетой и несправедливостью, искоренить преступность, захватила умы французской интеллигенции. Недаром сельское учительство стало добровольной пропагандистской армией левых партий в ходе предвыборных кампаний, а немалая часть университетской профессуры — их кадровым резервом.

Именно с этим связано длительное противостояние сторонников государственной светской школы и «свободной», т.е. частной. Будучи платной и давая поэтому лучшую подготовку, последняя привлекала отпрысков состоятельных семей, тем более что обучение там проходило под эгидой католической церкви с присущей ей консервативной и элитарной системой ценностей. Вопрос о бюджетных субсидиях частным школам служил символическим водоразделом между левыми и правыми партиями вплоть до середины 80-х годов ХХ в.

Образование действительно сыграло большую роль в патриотическом и демократическом воспитании народных масс: привитая им в начальной школе преданность республиканским ценностям позволила сохранить демократию в тревожные 30-е годы, способствовало формированию движения Сопротивления в годы Второй мировой войны, отметив собой его идейную платформу. Однако в послевоенный период ограниченность одного лишь просветительства как универсального ключа к решению социальных проблем французского общества становилась все более очевидной. Эта ограниченность давала себя знать и в   самой структуре французской системы народного образования, сложившейся на основе «законов Ферри».

В конце XIX в. Франция бесповоротно вступила на путь, ведущий к обществу всеобщей грамотности. Но этот процесс развивался довольно медленно, на первых порах имелась в виду почти исключительно начальная школа. В 20-х годах ХХ в. свидетельство о начальном образовании получала лишь половина французов соответствующего возраста. Затем, особенно в период Народного фронта, процесс ускорился, и к 50-м годам начальная школа стала действительно всеобщей.

В то же время документ о начальном образовании, служивший долгое время пропуском на государственную службу и продвижению в частном секторе, по существу обесценился — для успешной карьеры требовался отныне более высокий уровень знаний. Между тем обычные начальные общеобразовательные школы представляли собой тупик, который заканчивался так называемыми дополнительными классами, дававшими элементарную профессиональную подготовку детям рабочих, ремесленников, мелких торговцев и крестьян. Эти школы никак не были связаны со следующей ступенью — с коллежами или лицеями, которые зачастую имели собственные начальные классы и давали среднее образование, открывавшее путь в университет. Существование двух параллельных типов школ с явной классовой сегрегацией — одна, неполная, для бедных и другая, полная, для богатых — резко контрастировало не только с понятием социальной справедливости, но и с принципом равенства гражданских прав.

Разработанный в 1947 г. план Ланжевена–Валлона ставил своей задачей не только упразднение этого анахронизма, но и приведение всей структуры образования в соответствие с социальной структурой общества. Пожалуй, ни в одном другом официальном документе не отразилось так ярко стремление к демократическому обновлению Франции, как в этом проекте, предусматривавшем осуществление таких принципов, как социальная справедливость, равенство шансов («границами в развитии личности могут быть лишь ее способности»), одинаковый престиж любого вида общественно полезной деятельности, преимущества учебной ориентации школы перед профессиональной, преодоление узкой специализации с помощью основательной общекультурной подготовки. Проект предусматривал систему самоуправления учащихся, с тем чтобы они уже в школе приучались к выполнению социальных функций будущего гражданина демократического общества. Школа, отмечалось в проекте, должна прививать своим питомцам тягу к знаниям на всю жизнь, служить очагом распространения культуры среди населения всех возрастов[6].

Однако в постановке конкретных задач (дошкольное воспитание с 3 лет, обязательное обучение до 18 лет) этот проект явно опережал время и не мог найти достаточной поддержки в обстановке спада популярности идеалов Сопротивления[7] — он даже не был представлен на обсуждение в парламенте, став лишь своеобразным эталоном, на который считали своим долгом ссылаться часто сменявшие друг друга министры народного образования Четвертой республики.

Только в 1959 г. декретом правительства Пятой республики была наконец учреждена новая система довузовского образования: единая начальная школа (для детей от 6 до 11 лет), первый цикл средней школы — коллеж (от 11 до 15 лет) и второй цикл — лицеи (классический, современный и технический для детей от 15 до 16 лет, возможно, до 17–18 лет в зависимости от типа обучения) или технический коллеж. Декрет предусматривал постепенное (к 1967 г.) введение обязательного обучения всех детей до 16 лет. Фактически этот рубеж удалось достигнуть лишь к 80-м годам ХХ в.

Между тем декрет 1959 г. был принят, когда уже вовсю шел процесс превращения средней школы в массовую. Нарастающий приток в нее учащихся ввиду девальвации социальной значимости начального образования и растущей популярности среднего ощущался уже давно и еще больше усиливался из-за прихода в школу многочисленных поколений детей, родившихся в послевоенные годы — в период «бэби-бума».

В середине 60-х годов его последствия сказались и на высшей ступени образования — университетах. Там уже давно наблюдался стремительный рост численности студентов: если накануне войны их было 73 тыс., то в 1945 г. — 118 тыс., в 1963 г. — 326 тыс. Удельный вес студентов среди молодежи 19–24 лет в эти же годы составил соответственно 1,4; 2,0 и 5,0%. С приходом поколения «бэби-бума» кривая роста подскочила еще круче, достигнув в 1967 г. 500 тыс. человек (14,1%)[8].

Правительства Пятой республики явно не справлялись с хлынувшим в университеты потоком желающих получить высшее образование — не хватало преподавателей, оборудования, помещений. Одной из причин этого являлось традиционное правило зачисления на первый курс университетов без вступительных экзаменов всех обладателей диплома бакалавра («бак»). Его получали после единого государственного экзамена выпускники лицеев. Между тем процент лицеистов, успешно сдававших этот экзамен, неуклонно увеличивался.

В результате первые курсы университетов оказывались непомерно перегруженными. Нередко, для того чтобы попасть на лекцию, надо было за несколько часов до ее начала занимать очередь в аудиторию, куда набивалось в десятки раз больше студентов, чем она когда-то обычно вмещала. Решение возникавших проблем требовало больших дополнительных затрат, но не исчерпывалось ими. Многие политики понимали, что непрерывный и все ускоряющийся стихийный рост образованных молодых людей, запросы и надежды которых зачастую не соответствовали потребностям и возможностям существующего общества, может привести к непредсказуемым последствиям, тем более что поколение «бэби-бума» росло и воспитывалось в совершенно иных, чем довоенные поколения, условиях.

В 60-х годах во Франции завершается формирование индустриальной модели экономики и начинается переход к постиндустриальной. Под влиянием нового витка научно-технической революции быстро росла численность специалистов высшей квалификации и интеллигенции, которая только в 1954–1968 гг. почти утроилась (с 1 млн. в 1954 г. до 3 млн. в 1968 г., достигнув 15% самодеятельного населения). Вместе с конторскими служащими (2,9 млн., или 14,7%) это составило около трети всех работающих. Быстрый рост производства создал материальные предпосылки для повышения доходов населения и появления во Франции «общества потребления», символами которого стали автомобиль, холодильник, стиральная машина, телевизор.

Неудивительно, что все более широкий круг людей среднего достатка мог позволить себе теперь учебу детей в лицее или университете, что вело к относительной демократизации социального состава студенчества. В 1945–1960 гг. удельный вес выходцев из семей рабочих вырос вдвое, хотя по-прежнему был незначительным (с 1,5 до 3,4%[9]), тогда как доля социальных верхов — детей руководителей торговых и промышленных предприятий — снизилась почти втрое (с 16,5 до 5,7%). Меньше стало детей лиц свободных профессий (их число сократилось с 18 до 12,%). Основным контингентом, значительно увеличившим свое присутствие в высшей школе, стали дети служащих торговых и промышленных предприятий, торговцев и ремесленников (их количество возросло с 17,8 до 31,2%), которые вместе с детьми чиновников составили две трети студентов (60,5%)[10].

Проведя реформу средней школы, власти Пятой республики попытались взять под контроль разбухание высшей школы, реформировав университет, — ограничить численность студентов, изменить содержание и методы обучения в соответствии с запросами рынка без учета последствий для его общеобразовательной и гуманитарной функции и мнения самих студентов. Попытки ужесточить условия доступа в университеты с помощью вступительных конкурсных экзаменов воспринимались молодежью как меры по усилению социальной сегрегации, существующей в привилегированных «больших школах» — питомниках управленческой элиты, чиновничества и верхушки бизнеса.

Этот термин применяется к таким престижным высшим учебным заведениям, как Политехническая школа (имеющая статус военно-инженерной академии), Центральная, Горная, Мостодорожная, Высшая нормальная (готовящая научно-преподавательские кадры), наконец, парижский Институт политических наук и Национальная школа администрации (ЭНА). Для подготовки к конкурсным экзаменам к ним необходимы один-два дополнительных года обучения на специальных курсах, что материально весьма накладно.

В результате в мае–июне 1968 г. страна пережила острый социально-политический кризис, когда за выступлениями учащейся молодежи последовали массовые забастовки рабочих и служащих. Правительство вынуждено было разработать новую реформу, допустившую студентов к участию в управлении делами университета. Если социально-экономические и политические последствия «студенческой революции» 1968 г. были совершенно несопоставимы с Великой французской революцией 1789 г., то в области отношений между поколениями такое сравнение не выглядит так уж неуместным: в обоих случаях под вопросом оказались обветшалые патриархально-авторитарные устои семьи, школы, предприятия, администрации.

Характерной особенностью событий мая 1968 г. было то, что часть студенчества пыталась не только отстоять свои собственные интересы, но и рассматривала их как часть более широкой борьбы за новое общество, основанное на самоуправлении. Ультралевое крыло студенческого движения вообще пыталось поставить в центр борьбы за модернизацию французского общества проблемы образования на основе принципа равенства шансов, но без какого-либо успеха.

Результатом оказался раскол главного профобъединения учащихся высшей школы — Национального союза студентов Франции (ЮНЕФ), близкого к левым партиям — коммунистам и социалистам. Крайне левый фланг студенческого движения заняли идейные наследники мая 1968 г. — троцкисты, анархисты, антиглобалисты; крайне правый — ультранационалисты неофашистского толка (ГЮД).

На протяжении последней четверти ХХ и в начале XXI в. во французской школе сложилась парадоксальная ситуация — образовательный уровень молодежи стремительно повышался, тогда как реализация полученных ею знаний в реальной жизни становилась все более проблематичной.

Если в 1973 г. число лицеистов, успешно сдавших единый госэкзамен и получивших диплом бакалавра, составило 191 239 — 22,5% поколения, родившегося в 1955 г., то в 2001 г. их было уже почти полмиллиона — 499 228, т.е. 66% поколения, родившегося в 1983 г. Доля молодых французов, имевших право на поступление в университет, выросла за это время с одной пятой до почти двух третей. Общая численность учащихся всех ступеней выросла сравнительно немного (с 12,8 до 14 млн., т.е. на 8%), тогда как соотношение между изменилось кардинально (см. табл. 3.1).

 

 

В 1977 г. 28% молодых людей оканчивали ту или иную школу, не получив никакого диплома, несколько менее трети (30%) имели свидетельство о среднем или профессиональном образовании (САР), 11% — бакалавра, 9% — университетский диплом. Четверть века спустя среднее образование уже имели почти все 18-летние французы, а 38% из них — диплом об окончании первой ступени высшей школы (лицензиата).

По уровню образования населения Франция в основном наверстала отставание от других государств сравнимого уровня развития, которое сохранялось после Второй мировой войны вплоть до конца 60-х годов. Если среди поколения, уходящего на пенсию с 2000 г., только 52% мужчин и 40% женщин имеют среднее и высшее образование, что на треть ниже, чем в Германии и США, то среди следующего поколения — уже 78% для обоих полов. Это всего на 11% меньше, чем у немцев,   американцев и японцев, но выше, чем у англичан (70 против 65%) или итальянцев (60 против 55%).

Между тем с начала 70-х годов обстановка в мире, в том числе во Франции, резко изменилась. Послевоенная полоса так называемого славного тридцатилетия быстрых темпов экономического роста и полной занятости на основе восстановления и реконструкции страны подошла к концу, сменившись столь же длительным периодом коренной структурной перестройки экономики при хронической массовой безработице. Она особенно болезненно затронула молодежь: если в начале XXI в. каждый десятый француз трудоспособного возраста ищет работу более года, то среди молодых людей 18–24 лет это удел уже каждого четвертого.

В таких условиях все попытки правящих кругов найти выход из тупика путем очередной реформы системы образования, особенно высшего, наталкивались на жесткий отпор учащейся молодежи. Так, намерение правительства Жака Ширака вновь приступить в 1986 г. к университетской реформе, начатой в конце 60-х годов, закончилось полным фиаско ввиду решительного отпора студентов, собравших в декабре в Париже более миллиона участников движения протеста.

Хотя демонстранты не выдвигали требований, выходящих за рамки собственных интересов, возникла реальная угроза повторения майских событий 1968 г.[11], особенно после случайной смерти (от сердечного приступа) студента — алжирца по происхождению, убегавшего от полиции. Очередное отступление властей помогло им избежать подобной опасности, хотя вслед за студентами в борьбу за свои права вступили работники транспорта и ряда других отраслей. Проблема университетской реформы стала головной болью всех последующих правительств Франции.

К началу 80-х годов, когда был реализован закон о продлении обязательного обучения до 16 лет, коллеж (неполная средняя школа) стал общедоступным и начал, вслед за начальной школой, в свою очередь, терять значение «социального лифта», поскольку развитие науки и техники продолжало поднимать планку минимально необходимых для успешной карьеры знаний, девальвируя выдаваемый коллежами сертификаты. В результате основная часть молодежи стала продолжать обучение уже в лицеях (полные средние школы для учащихся 16–18 лет), охват которыми соответствующего возрастного контингента, не превышавший в начале ХХ в. 7–8%, достиг 90%[12]. Фактически лицеи становятся такими же общедоступными заведениями, что и коллежи, хотя остаются необязательными. Если учесть, что образование в   сегодняшней Франции начинается с посещения «материнских школ» типа детских садов — учебно-воспитательных учреждений, через которые в последние десятилетия проходят 99–100% детей от 3   до 6 лет, то довузовским образованием охвачено 12,5 млн. человек, а общая продолжительность обучения достигает 15 лет.

Своеобразным переходным мостиком между средней и высшей ступенью образования с начала XIX в. является степень бакалавра, которая не только свидетельствует об успешном окончании полной средней школы, но и, как уже отмечалось, дает право продолжать учебу в университете без вступительных экзаменов, являясь, таким образом, некоторым аналогом единого государственного экзамена (ЕГЭ). С конца XIX в. доля обладателей этой степени среди молодежи того же возраста существенно изменилась: в 1880 г. она составляла 1%, в 1936 г. — 2,7, в 1970 г. — 20, в 1989 г. — 36, в 1995 г. — 63, в 2003 г. — 62,6%, предваряя собой рост студенчества, которое сегодня составляет 1,5 млн. человек, или больше половины всей молодежи с 19 до 25 лет.

Тем не менее далеко не все лицеисты выдерживают выпускные экзамены на степень бакалавра — в 2003 г. успех сопутствовал 80% экзаменовавшихся. Слабая подготовка — одна из причин, по которой с середины 90-х годов рост получающих «бак» остановился и даже обнаружил тенденцию к движению вспять. Тревожным сигналом явились результаты проверок уровня простой грамотности — немалая часть молодых людей с начальным и даже неполным средним образованием не могла объяснить содержания прочитанного текста.

Пришедшая к власти в 1981 г. соцпартия, значительная часть кадров которой принадлежала к поколению «бэби-бума», активно участвовала в событиях 1968 г. и к тому же зачастую являлась преподавателями средней и высшей школы, обещала реализовать идеи «красного мая», в частности обеспечить равный доступ всех ко всем ступеням образования. В 1985 г. они выдвинули лозунг довести к 2000 г. численность бакалавров до 80% молодежи соответствующего возраста, подкрепив его рядом мер материального порядка. Социологи полагали, что в условиях обострившейся экономической и социальной нестабильности это позволит сократить массовую безработицу среди молодежи и даст детям «из народа» реальный шанс на социальное выдвижение.

Сначала могло казаться, что «процесс пошел»: удлинение сроков обучения несколько разрядило рынок труда. Но, по мере того как в лицеи стало поступать все больше детей из наименее обеспеченных слоев, в особенности иммигрантов из бедных пригородов, он все больше пробуксовывал. Как показали результаты исследования, проведенного социологом Стефаном Бо, на пути к обучению таких детей в лицеях возникал ряд объективных преград. Практически всем отважившимся продолжать обучение, приходилось круто менять образ жизни: после расположенных недалеко от дома начальной школы и коллежа с их привычной обстановкой, учителями и школьными друзьями из соседних домов приходилось совершать долгие утомительные поездки на автобусе в лицей, где все иначе — незнакомая обстановка, другие требования, а вместо друзей зачастую настороженные или косые взгляды одноклассников, у которых иная манера говорить и одеваться. А дома далеко не лучшие условия для занятий, даже если родители стараются делать все, чтобы их сын или дочь смогли увидеть в жизни что-то лучшее, чем имеют сами родители[13].

Справиться с такими проблемами оказалось под силу далеко не каждому. Многие, оказавшись в числе отстающих или неуспевающих, бросали учебу. Но и те, кому удалось получить заветный «бак» и поступить в университет, зачастую могут одолеть лишь первый цикл. Выдержать конкуренцию в учебе, а затем на рынке труда с теми, кто уже в начальной школе имел лучшие условия, нелегко. Упомянутый выше «мятеж предместий» — волна насилия, прокатившаяся осенью 2005 г. по иммигрантским пригородам Франции — наглядно подтвердил это.

С формированием во Франции постиндустриального общества диплом бакалавра во многом утратил свою самоценность, сохранив, однако, роль обязательного переходного звена к высшему образованию, которое, в свою очередь, становится все более массовым с тенденцией когда-нибудь превратиться во всеобщее. Наконец, далеко не всякий диплом о высшем образовании дает шанс на получение подходящей работы — вертикаль образования разделилась на циклы, где каждый последующий дает возможность занять более высокое место на социальной лестнице. Хорошие шансы на жизненный успех имеют также те, кто получает второе высшее образование, посещает всевозможные курсы переквалификации или повышения квалификации, составляющие так называемую систему непрерывного образования, которое может продолжаться в течение всей жизни.

Однако подлинную элиту французского общества формируют прежде всего те, кто оканчивает престижные высшие школы (grandes еcoles), куда, в отличие от университетов, можно поступить лишь после специальных подготовительных классов и по конкурсу (Политехническая, Горная, Центральная, Высшая нормальная, Институт политических наук, Национальная школа администрации). Бизнес-элита формируется старинной Школой искусств и ремесел или высшими коммерческими школами, из которых четыре наиболее престижные находятся в столице или ее пригородах. А коль скоро среди учащихся этих высших школ значительное большинство составляют выходцы из обеспеченных семей: чиновников, менеджеров, предпринимателей, людей свободных профессий, причем больше парижан, чем провинциалов, то очевидно, что процесс обновления элит за счет социальной мобильности снизу вверх из поколения в поколение остается во Франции заметно менее динамичным, чем во многих других постиндустриальных странах.

Если 96% выпускников высших инженерных и бизнес-школ после получения диплома находят работу со средней стартовой зарплатой порядка 34,4 тыс. евро в год, то, например, среди окончивших факультеты университетов по специальности «Психология» оказываются на постоянной работе по специальности через два года меньше половины — 45%, а их средняя годовая зарплата не превышает 19 тыс. евро. По подсчетам экспертов, в 1981–1997 гг. доля работающих выпускников высшей школы, чья зарплата была ниже нормальной, через три года после окончания учебы увеличилась с 36 до 45%[14].

Ю.И.Рубинский (ред.). Франция в поисках новых путей. Ин-т Европы РАН. Серия «Старый свет – новые времена». М.: изд-во «Весь мир», 2007. С.74-85.