Частник vs государство: что лучше для страны и выгодней для людей?

Print PDF

Либеральная идеология утверждает, что всякие выгодные и/или важные занятия государство организует хуже, чем частные предприниматели — что в отношении качества, что в отношении эффективности, что в расторопности ответа на новые нужды. Частный случай последнего — утверждение, что государство — тормоз на пути инноваций, а вот бизнесмены с их «чутьём нового, удовлетворяющего ещё не высказанные запросы публики» — агенты инновационного развития, не только технического, но и научного.

Это навязывается обществу так агрессивно и настолько тотально, что промыло мозги, увы, очень многим. Даже искренние критики системы часто начинают с воспроизведения этих штампов, мол… «частный бизнес в этой сфере поэффективнее… но надо ж и о бедных и слабых позаботиться… они не могут столько платить» и т.д. фразы, отражающие идейную сдачу и гибель перед лицом классового врага[1].

Однако если обратиться к фактам, мы увидим, что это ложь, как и прочие составляющие буржуазной идеологии. Реальность настолько противоположна перечисленным штампам, что степень неправды здесь сравнима с таковой у религии[2]. На деле государство эффективнее частника во всех сферах, в которых берётся действовать, и особенно — в социальной.

Государство эффективней частика в социальной сфере, и даже в собственно предпринимательстве

См., например, данные по США. «Неэффективность и потери существуют в частном бизнесе так же, как и в государственных администрациях, но информация об этом редко становится достоянием гласности. Редко говорится и о том, что у государственной бюрократии административные издержки, как правило, меньше, чем в частном секторе. Такие издержки государственной программы медицинского обслуживания Medicare составляют менее 3 центов на один доллар затрат, а аналогичные издержки систем частного медицинского страхования доходят до 26 центов на доллар затрат.

Должностные лица государственной администрации обычно работают дольше и за меньшую оплату, чем менеджеры частной бюрократии. За последние десятилетия покупательная способность должностных окладов высших федеральных чиновников сократилась (с учетом инфляции), а заработки высших администраторов частных фирм резко выросли….

…Социальное страхование» всегда было наиболее надежной и менее дорогостоящей государственной программой пенсионного обеспечения, чем частные пенсионные программы, что и стало причиной ненависти к ней частного сектора. Социологический центр «Ропер», предложил людям оценить административные издержки программы «Социальное страхование» в процентах от выдаваемого денежного пособия или пенсии. Участники опроса, привыкшие считать, что правительственные программы должны непременно быть неэффективными и дорогостоящими, в среднем назвали цифру 50 %.

На самом деле административные издержки этой программы составляют всего лишь 1% от объема выплат пособий. Для сравнения можно отметить, что административные издержки частного страхования составляют около 13% от объема ежегодных выплат. Аналогичным образом средняя величина административных издержек государственных лечебных учреждений ниже подобных издержек частных учреждений.

Руководители частных компаний хотят ликвидировать расходы бюджета на социальные нужды не потому, что они неэффективны, а именно потому, что они зачастую нормально работают. А раз так, то они демонстрируют паразитический характер класса собственников. Так, Conrail[3] показала, что принадлежащая государству система железнодорожных перевозок функционирует лучше и с меньшими затратами, чем частные железнодорожные компании, которые она заменила. Поэтому Conrail была «приватизирована» (продана обратно частным инвесторам) по выгодной для покупателей цене». [a]

Напротив, государственные программы вполне эффективны:

«Сторонники свободного рынка утверждали, что огромные суммы денег, потраченные на «войну против бедности», не уменьшили бедность. На деле программа «Добавочные пособия малоимущим», созданная в 1972 году, дополняя более существенные выплаты по государственной программе «Социальное страхование», обеспечивает минимальный ежемесячный доход для пожилых и нетрудоспособных людей. При всех таких затратах со стороны государства бедность среди престарелых с 1972 года должна была снизиться. И она действительно снизилась. Затраты государства оказали свое воздействие. Другие крупные программы по борьбе с бедностью не выполнили своих задач, но они и не были предназначены для повышения чьих-то доходов до нижней границы прожиточного минимума. Другие программы федерального правительства в этом плане имели следующее предназначение.

• Без программы оказания помощи многодетным семьям число людей, живущих в нужде и с болезнями, могло бы удвоиться и, таким же образом, возросли бы расходы общества.

• В течение одного десятилетия государственные требования в отношении дымовых пожарных датчиков, автомобильных ремней безопасности, дорожных знаков ограничения скорости, учреждений для оказания срочной медицинской помощи и предохранительных устройств в промышленных изделиях широкого потребления способствовали снижению на 21% уровня смертности в результате несчастных случаев. Один доллар, затраченный на профилактические прививки детям, позволяет впоследствии сохранить 10 долларов медицинских расходов.

• Федеральные расходы по сокращению неравенства условий при получении образования принесли серьезные успехи в уровне образования учащихся и студентов из семей с низкими доходами, проживающих в старых центральных частях городов, а также в других группах населения с низкими материальными возможностями.

• С тех пор как была создана Комиссия по технике безопасности и охране труда при Министерстве труда США, даже при всех присущих ей недостатках, уровень производственной смертности сократился наполовину и удалось сохранить жизни примерно 140000 рабочих.

• С введением талонов на льготную покупку продуктов[4] произошло значительное снижение голодающих и плохо питающихся людей.

Мир бизнеса оказывает противодействие таким программам, поскольку они расширяют государственный сектор и укрепляют альтернативные источники поддержки людей, делая их менее зависимыми от отчаянной конкуренции за получение работы и снижая их готовность работать все упорнее и упорнее за все меньшую оплату. Мероприятия по защите окружающей среды сохраняют человеческие жизни и приносят пользу обществу, однако они могут приводить к сокращению прибылей частных фирм за счет увеличения производственных расходов. Кроме того, они накладывают ограничения на возможности промышленности использовать труд человека и окружающую среду полностью по своему усмотрению.

Государственные программы жилищного строительства за период 1940—1980 годов резко сократили городскую перенаселенность и в то же время обеспечили ввод в строй жилья, которое создавало конкуренцию частной строительной индустрии. Государственное регулирование квартирной и арендной платы сделало доступными миллионы квартир, позволяя в то же время владельцам сдаваемого жилья получать «умеренные» прибыли, но это регулирование все-таки понизило прибыли домохозяев.

Эффективность государственных программ хорошо оценивается тогда, когда эти программы подвергаются сокращению или упразднены. Сокращения государственного жилищного строительства и регулирования квартирной и арендной платы повлекли за собой резкий рост бездомности. Закрытие венерических лечебниц способствовало росту числа венерических заболеваний. Бездушные урезания программ государственных социальных пособий и выплат на улучшение питания повлекли за собой рост уровня голода среди детей в малообеспеченных семьях. Снижения финансирования программ образования дали в результате рост числа не соответствующих нормативам, переполненных школ. Упразднение или понижение требований к технике безопасности на производстве, к информации о мерах обеспечения безопасности на медицинских приборах и оборудовании, а также к стандартам очистки воздуха и нормам применения пестицидов очень дорого обходится нации, если выразить ущерб в человеческих жизнях и степени деградации природной среды».

 

Другой пример: в Канаде затраты на «частную» медицину намного превышают затраты на государственную, а предложение услуг хуже. В том числе

— В течение последних 30 лет за проведение одних и тех же тестов Онтарио заплатила на 75% больше коммерческим лабораториям, по сравнению с некоммерческими.

— Совместные частно-государственные учреждения на 83% дороже, чем полностью государственные.

— Канадцы тратят на медицинское обслуживание одного человека примерно в два раза меньше, по сравнению с медицинскими расходами в частной системе здравоохранения США, и получают больший охват и качество услуг.

— Исследования, сравнившие результаты лечения сердечных болезней, рака, хронических заболеваний и проведения хирургических операций в США и Канаде, показали, что в Канаде дело обстоит не хуже, а чаще лучше.

— Недавнее канадское исследование обнаружило, что ускоренная операция на колене в коммерческой клинике стоит 3222 доллара, а в государственной – 959 (причём, эффективность возвращения пациента к работе в коммерческой клинике хуже).

См. подробней «Приватизация – проблема, а не решение».

О том же говорит опыт коммерциализации образования в развитых странах – при быстром падении качества резко растут бюрократизация и накладные расходы (это не считая ухудшения положения самих работников). Единственная выгода от него – классовая: затрудняется доступ для демоса к качественному образованию, выше стена вокруг остающихся «оазисов» последнего, предназначенных для цензовых слоёв, и капитал может делать деньги (и, значит, заказывать музыку) в тех сферах, где общество ограничивало его господство. Всё перечисленное верно для коммерциализации медицины, ЖКХ, и других составляющих социальной сферы.

 Эффективность государственного предпринимательства

«Может ли государство производить что-либо стоящее? Как говорилось в одной из предыдущих глав, частные предприятия различных отраслей экономики (оборонные производства, железные дороги, спутниковые системы связи, авиация, всемирная сеть Интернет, атомные электростанции и многое другое) существуют сегодня только благодаря тому, что правительство финансировало соответствующие научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы и предоставило большую часть капитала на проекты, реализация которых была связана с риском. Рыночные силы не являются абсолютно необходимой основой для научных и технологических разработок. Крупные достижения многочисленных университетских и правительственных лабораторий в США во время и после Второй мировой войны явились результатом работ, проводимых при обязательном условии централизованного федерального планирования и бездоходного государственного финансирования.

В США уже действует несколько национализированных служб, и при достаточном финансировании они работают хорошо. Сеть Американских дорог и некоторые коммунальные предприятия принадлежат государству, точно так же, как мосты, порты и аэропорты. В некоторых штатах государству принадлежат винные магазины, и они ежегодно приносят в казну штата доход в сотни миллионов долларов.

Есть несколько кредитных союзов и находящихся в частной собственности банков, как, например, Community Bank of the Bay (Северная Калифорния), чья главная задача заключается в том, чтобы предоставлять займы местным общинам с низкими и средними доходами. Нам нужен государственный банк, в котором можно держать финансовые средства правительства штата и пенсионные средства профсоюза, которые в настоящее время находятся в частных банках. Банк штата Северная Дакота — это единственный банк, который полностью принадлежит штату. Раньше он помогал фермерам, которых использовали в своих интересах сельскохозяйственные зерновые монополии и частные банки. Сегодня Банк Северной Дакоты является одним из ведущих банков страны по предоставлению займов студентам, он является важным источником кредитов для фермеров, предприятий малого бизнеса и местного правительства. Другие штаты рассматривали возможность создания банков штатов, но частные банковские интересы заблокировали принятие такого решения.

Часто остается без внимания так называемый «третий сектор» экономики, в который входят более 30000 руководимых рабочими производственных кооперативов и тысячи кооперативов потребителей, 13000 кредитных союзов, почти 100 кооперативных банков и более 100 кооперативных страховых компаний плюс почти 5000 кооперативов по строительству жилья, 1200 сельских кооперативов коммунальных услуг, 115 кооперативов телекоммуникаций и кабельных телевизионных сетей. Служащие владеют большей частью акций, по крайней мере, в 1000 компаний. Профсоюзы использовали средства пенсионных фондов для строительства недорогого жилья и для создания связанных с профсоюзом и принадлежащих своим служащим подрядных фирм.

Есть также примеры так называемого «лимонного социализма», когда правительства в капиталистических странах брали под свое руководство находящиеся в плохом состоянии частные предприятия и затем восстанавливали их до нормального состояния, что свидетельствует об относительных способностях частного и государственного капитала. Во Франции сразу же после Второй мировой войны правительство национализировало банки, железные дороги и природные ресурсы в успешной попытке ускорить послевоенное восстановление страны. Французские телефонные, газовые и электрические компании были государственными монополистами. Государственные компании во Франции создали такие чудесные вещи, как скоростной железнодорожный поезд, который по своим характеристикам превосходил подобные поезда, созданные американским капитализмом, систему компьютерной телефонии Minitel, которая обеспечивала информацию и связь задолго до того, как подобную систему сумела предложить известная компания AT&T и другие частные американские компании.

Государственные железные дороги во Франции и Италии работают намного лучше, чем частные железные дороги в США (которые тоже хорошо работают по причине их субсидирования со стороны правительства США).

Университеты американских штатов и муниципалитетов являются государственными и потому — «социалистическими» (шокирующая новость для многих студентов, которые учатся в них). Некоторые из них числятся среди лучших высших учебных заведений страны. Государственные коммунальные компании в этой стране управляются лучше таких же компаний, принадлежащих инвесторам. А в связи с тем, что им не приходится выплачивать огромные оклады своим старшим менеджерам и крупные прибыли владельцам акций, их тарифы ниже, и они возвращают свои миллионные прибыли обратно в государственный бюджет. Также можно привести в пример Британскую государственную службу здравоохранения, которая обходится на 50% дешевле нашей частной системы здравоохранения, однако обеспечивает значительно лучший минимум мер для поддержания здоровья. Даже когда правительство Тори в период 1980-х годов наложило на деятельность Британской системы здравоохранения бюджетные и финансовые ограничения «в целях изъятия сэкономленных средств службы в ущерб качеству ее услуг», большинство британцев выступали за сохранение национализированной службы здравоохранения.

Сторонники свободного рынка в различных странах делают все возможное для подрыва государственных служб путем лишения их финансирования и наложения на них различных ограничений. Когда качество обслуживания в результате этих действий начинает ухудшаться, они утверждают, что эта система «не работает», и навязывают дальнейшие сокращения, а с течением времени и приватизацию. Приватизация — это обычно «золотая жила» для богатых держателей акций и большая беда для трудящихся и потребителей. Приватизация в 1987 году почтовой службы в Новой Зеландии принесла значительные прибыли инвесторам, а также сокращение зарплат и дополнительных выплат почтовым работникам. Кроме того, она привела к закрытию по всей стране более трети почтовых отделений. Аналогичным образом приватизация телефонных и газовых компаний в Великобритании привела в результате к резкому росту зарплат руководящего состава предприятий, увеличению тарифов и снижению качества обслуживания.

Растущий государственный сектор представляет потенциальную угрозу для сторонников свободного рынка. Правые правительства торопятся его приватизировать, поскольку государственная собственность действительно работает. Если бы «бесприбыльный» государственный сектор обеспечивал возрастающее производство товаров и услуг, что бы оставалось частному инвестору, который наживается за счет чужого труда?»

Государство решает социальные проблемы, бизнес усугубляет их

Описанное явление присуще капитализму как таковому, почему равно распространено в развитых странах и в «третьем мире». Капитализм, особенно не ограниченный «социальным государством», особо благоприятствует «контурам разрушения» в промышленности, урбосистемах и обществе. См., например, жизненные циклы развития городов в США, несколько реже – в Западной Европе. Благодаря им в городе множатся «пятна» застройки, ветшающей от невыгодности вложений в ремонт и обновление данного участка (англ. blight, нем. Stadtverfall), или пустырей (оставшихся незастроенными по той же причине)[5]. Или обратная связь «у богатых прибавляются деньги, у бедных – дети», вздувающая социальное неравенство с понятными отрицательными последствиями для природы и общества.

Репарировать этот «некроз» социальной ткани бизнесу невыгодно, тут надо инвестировать в людей (в рост человеческого капитала), а не делать деньги на их текущем потреблении. Если он это делает, то лишь ухудшает положение страдающих от «социальных язв».

Первый пример – застройка трущоб в развивающихся странах. Жильё занимается платёжеспособной и «чистой» публикой, а жители трущоб становятся бездомными и вынуждены в другом месте, разом теряя  с таким трудом созданную примитивную инфраструктуру. Второй – программы микрокредитования в странах «третьего мира», широко рекламируемые как панацея для сокращения бедности, решения проблемы нищеты, расширения прав женщин и роста их экономической активности, наконец, для экологически устойчивого развития. Важной неназываемой целью этой рекламы было неприятие и стигматизация коллективных действия бедняков, направленных на более справедливое распределение власти и богатства – профсоюзную и политическую борьбу, и даже «малых дел», вроде создания кооперативов и касс взаимопомощи. Инициатор программ, бангладешский бизнесмен Мохаммад Юнис даже получил Нобелевскую премию.

Однако дальше последовала критика, и сокрушительная. Благодаря работам Филиппа Мадера, Герхарда Класса, Милфорда Бейтмана и др. был окончательно развенчан миф о микрофинансировании как ключевом рыночном инструменте устойчивого развития в беднейших странах. Так, в его рецензии на книгу Хьюго Синклера «Confessions of a Microfinance Heretic» было показано, что микрокредитование в бедных странах под давлением МВФ, Всемирного банка и USAID трансформировалось из социального предпринимательства в чистый «for-profit«, и именно это свело на нет социальный эффект.

Таким образом, вопреки интенсивной рекламе видим, что и в этом случае рыночные инструменты негодны ни для устойчивого развития, ни для борьбы с бедностью. Сейчас понятно, что Юнус ошибся примерно как ошибается продавец – в свою пользу: предложенные им инструменты в той мере, в какой они рыночны – не решение, а часть проблемы.

Поэтому результаты их применения неизменно контрпродуктивны – сохранение бедности с ростом задолженности и, главное, распространением её в те слои, где раньше этих проблем не было («нагноение» социальных «язв» вместо ожидавшегося «рубцевания»). Положительные результаты получились лишь в немногих местах, где программы реализовывались под контролем государства (включая субсидирование сбыта с/х продукции), и критерием эффективности был социальный подъём, а не возвращаемость средств и тем более прибыльность программы.  Например, в Таиланде при правлении «красных», которых в том числе и за это пытаются скинуть «желтые», агрессивные клерки и менеджеры из коммерческого сектора. Они хотели бы, чтобы «общество», в лице в первую очередь их хозяев, эксплуатировало бедность, а не помогало выбраться из неё.

То же верно и в отношении программ борьбы с бедностью в развитых странах. «Средства государственных фондов, созданных с целью оказания помощи нуждающимся, в итоге попадают не в те руки. В 1965 году правительство провозгласило «войну с бедностью» в Аппалачах, обедневшем районе, протянувшемся холмистой полосой от Нью-Йорка до штата Миссисипи. В течение последующих 35 лет в район Аппалачей федеральными, штатными и муниципальными властями было вложено свыше $16 миллиардов. Однако эти средства принесли пользу торговцам, банкирам, угольным компаниям и подрядчикам, а не тем бедным, для кого они были первоначально предназначены.

Средства федеральных программ помощи не удается довести до нуждающихся. Программа специального дополнительного питания для женщин, грудных младенцев и детей (WIC) оказывает помощь только половине тех, кто соответствует ее критериям. В 1996 году закон, поддержанный президентом Клинтоном, упразднил программу «Помощь семьям с детьми-иждивенцами» (AFDC), или социальное пособие семьям. Более половины из последующих сокращений государственной социальной помощи на общую сумму в $54 миллиарда были взяты из денег на льготные продовольственные талоны, которые были предназначены таким семьям. Еще $3 миллиарда были взяты из программы по улучшению питания детей. Из программы выделения талонов на льготную покупку продуктов были полностью исключены примерно 650000 законных иммигрантов, включая большое число пожилых людей, которые были выселены из частных домов престарелых, как только туда перестали поступать федеральные чеки на их содержание. Сокращения Клинтоном государственных пособий по социальной помощи «ударили прежде всего по тем, кто не мог обеспечить себя и свои семьи».

Подавляющее большинство бывших получателей льготных продуктовых талонов состоит из тех, кто не способен работать по причине умственных или физических нарушений или преклонного возраста. Их обрекли на голод и поиск бесплатных столовых для нуждающихся или пунктов раздачи продовольствия, находящихся на попечении церквей и благотворительных организаций. Эти организации не могут содержать возрастающее число голодных людей. В период пребывания у власти президентов Рейгана — Буша — Клинтона (1981—2000) на миллиарды долларов были сокращены ассигнования на гуманитарное образование, оказание юридических услуг для бедных, исправительное обучение, программы школьных завтраков, здравоохранение для матерей и детей, а также помощи престарелым, слепым и инвалидам. Программы, в которых были заняты сотни тысяч человек, в основном женщин, в том числе в штате детских садов и яслей, библиотек, центров оказания услуг инвалидам и престарелым, были ликвидированы. Исследование, проведенное Министерством здравоохранения и социальных служб, показывает, что в связи с недостатком ассигнований только 15 % детей из семей с низкими и средними доходами, имеющих право на места в финансируемых государством дошкольных детских учреждениях, реально их посещают.

Администрация Рейгана урезала ассигнования по программе «Добавочные пособия малоимущим» (SSI), которая служила определенной гарантией для престарелых, слепых и инвалидов с низкими доходами. «Реформа» системы социального обеспечения президента Клинтона предусматривала исключение из программы SSI около 100 000 детей-инвалидов (в основном умственно отсталых). К 2000 году, по крайней мере, одна треть из тех, кто нуждался в помощи по этой программе, уже ее не получали. Сокращения федеральной программы пособий по социальному обеспечению означали увеличение числа голодающих и недостаточно питающихся, изоляцию и недостаток ухода в отношении больных, рост числа бездомных и страдающих среди лиц с минимальными экономическими и финансовыми возможностями и самым низким политическим влиянием.

Ситуация в этом плане нисколько не лучше на уровне муниципалитетов, округов и штатов, где федеральные субсидии были сокращены от 40 до 60 %, что вынудило многие штаты также урезать свои программы социального обеспечения. Из 14 миллионов получателей помощи семьям почти все оказались одинокими матерями и детьми без других источников материальной поддержки. Работоспособными мужчинами оказались менее 1%. Вопреки широко распространенным предубеждениям, большинство получателей государственных пособий — белые американцы (хотя число афроамериканцев и латиноамериканцев выше относительной численности этих групп в обществе). Большинство этих людей получают социальные пособия не более двух лет и имеют одного или двух детей. Получатели государственных социальных пособий не живут в роскоши. Их совокупные расходы на продукты питания, аренду жилья и одежду составляют сумму значительно ниже уровня бедности. За последние 20 лет реальная сумма помощи с учетом инфляции, сокращений и сузившихся возможностей найти работу упала почти на 40 %.

Раздавались обвинения в том, что система социальных пособий покрывает мошенничества. На самом деле программа AFDC была одной из наиболее четко контролируемых федеральных программ с минимальным числом мошеннических получателей помощи. Настоящее мошенничество появилось вместе с приватизацией. Частные фирмы стали перехватывать много финансируемых государством контрактов по выполнению задач, которые раньше относились к сфере ответственности государства, например проверка лиц, обращающихся с заявлениями на получение помощи, а также назначение суммы пособия и трудоустройство. Многие государственные чиновники, которые заключали такие контракты с частными компаниями, впоследствии фигурировали в платежных ведомостях этих компаний.

Как только функции выплаты государственных пособий оказались переданы частным компаниям, система социального обеспечения стала больше похожа на источник прибыли, чем на помощь людям в выживании. Компании отказывают в оформлении выплат, создают людям трудности при подаче заявления на оказание помощи и поручают выполнение низкоквалифицированной работы детям, которые проживают на воспитании в чужой семье, или клиентам со специальными (дорогостоящими) потребностями в отношении помощи. Чем больше средств они смогут удержать, тем больше денег смогут присвоить себе.

Деньги, которые могли бы помочь нуждающимся оплатить аренду жилья или приобрести продукты питания, теперь идут в карманы руководителей таких компаний. Программы профессионального обучения на миллионы долларов приносят большие прибыли компаниям, которым они переданы в управление, но в итоге дают мало трудоустроенных безработных. Государственные пособия едва ли можно назвать адекватным решением проблем, возникших у бедных людей в условиях капиталистической экономики. Но упразднение помощи или передача функций по ее оказанию спекулятивным компаниям — это решение еще хуже».

См. также исследование системных дефектов частно-государственного партнёрства в «третьем мире» – когда социальная сфера передоверяются частным фирмам, рассматривающим образование, здравоохранение, охрану среды обитания, уход и пр. социальную работу как бизнес, везде получается очень плохо. На деле решение социальных проблем вообще не может быть бизнесом – способ, которым бизнесмен получает прибыль, лишь усугубляет социальные проблемы обращающихся к нему, за рабочим местом или кредитом – всё равно.

Нужно создание инфраструктуры, позволяющей выйти из бедности, за счёт государства, прежде всего в области образования и работы в передовых областях производства, как это делалось СССР в Средней Азии, на Кавказе и в русской деревне.

Вообще, исправление «социальных язв» в режиме бизнеса невозможно, только как социальная работа. Во-первых, потому, что проводящее её государство ответственно перед непосредственными получателями – гражданами, тогда как бизнес ответственен перед акционерами, а не клиентами, рассматриваемыми как субстрат для манипуляций. Во-вторых, потому, что выход из бедности требует инвестиций, увеличивающих человеческий капитал бедняков. Прибыль от этого получается только косвенно и не сразу, а «на следующем шаге». Поэтому бизнесу всегда выгодней получать живые деньги немедленно, наживаясь на неудовлетворённых потребностях бедняков, как они есть (поэтому бедняки всегда платят больше, скажем, в силу найма некачественного жилья втридорога в бедных кварталах или продажи им товаров дороже и худшего качества). Или предлагать эту «помощь» как обычный коммерческий кредит, загоняя в долговую зависимость те слои населения развивающихся стран, которые ранее были слабо включены в денежную экономику, прежде всего женщин с подростками.

Иными словами, проблема не во вмешательстве государства, а в том, что оно буржуазное, классовое, и действует в интересах бизнеса, все действия в пользу людей, за развитие территорий, в сторону улучшения экологической ситуации вырваны классовой борьбой.

Как раз ситуацию исправило бы вмешательство государства, действующего на научной основе в интересах развития всего общества (и занимаемой им территории), но это возможно лишь при социализме, во внеклассовом обществе. Хотя бы таком, как бывшее в СССР, ГДР и других соцстранах, где управляющий слой действовал в пользу общего блага, как он его понимал, но не групповой или тем более не частной выгоды.

Беда в том, что современные общества классовые, капиталистические, почему «представляющие» их государства (как формально демократические, так и нет), отнюдь не приближаются к этому идеалу, а удаляются от него. Когда «средний обыватель» принимает «правила игры» капитализма, он в сфере потребления и социальной солидарности руководствуется тем же «экономическим способом мышления», что корпорации в бизнесе. Соответственно, он старается как можно больше потребить на свои деньги, а налогов, из которых нейтрализуется риск, «произведённый» вместе с предметами потребления, заплатить как можно меньше и позже[6].

В этих условиях социальная работа государства чем дальше, тем больше хронически недофинансируется, в противоположность военно-полицейской активности, субсидированию крупного бизнеса и пр. формам осуществления классового господства[7]. Это выдаётся за «неэффективность» общественного здравоохранения, бесплатного образования и пр. – в интересах капитала, старающегося превратить эти сферы в свой бизнес, а прежнее право – в платную услугу. Что ведёт к ещё большей дезорганизации данной области, её отставанию от современного уровня науки и технологий в данной сфере. Круг замыкается.

 Государство эффективнее частника в инновациях и поддержке науки

Вопреки либеральной мифологии, факты раз за разом показывают, что в плане порождения научно-технических инноваций государство несравнимо эффективнее бизнеса. Все технологии, выставляемые «парадным примером» частного предпринимательства, не состоялись бы без зоркости госчиновников, умеющих выбирать перспективные направления развития науки и техники, и готовыми рисковать, вкладываясь в них. Что особенно верно для случая, когда инновации возникают как незапланированный побочный продукт фундаментальных исследований, финансировать которые бизнес решительно не готов. Лучше всего это видно на примере эппловского семейства i-продуктов — iPhone, iPad и iPod, Google, создания новых лекарств в США; но на деле их масса.

Как пишет Марианна Маццукато в книге «The Entrepreneurial State: Debunking Public vs Private Sector Myths» («Предприимчивое государство: разоблачая мифы об общественном секторе»), именно правительственные учреждения, беря на себя риски, взрастили почти все ключевые технические достижения последней сотни лет. И наоборот: робкие и близорукие бизнесмены с их постоянными аргументами за свободный рынок подрывают проверенную способность чиновников госсектора смело брать на себя риски, которые дают нам новые технологии, несущие в себе потенциал для дальнейших изменений.

А дальше «с реальным сектором в смысле инноваций происходит то же самое, что случилось с финансовым сектором несколько лет назад. А именно приватизация прибылей и национализация рисков. Причём вполне лобовые: та же Apple держит в офшорах более $100 млрд, то есть две трети своих денег. Итог: соответствующий комитет Сената США обвиняет компанию в уклонении от налогов на $44 млрд за последние четыре года.

Вот только доказать это в суде не получится: Apple действовала через лазейки в законодательстве, а потому формально невинна. В Google, конечно, публика не глупее: вспомним ирландские «промежуточные» компании, после которых деньги уходят на Бермуды. При этом вложения в НИОКР у частных штатовских фирм планомерно снижаются весь XXI век, а доля государства в этом процессе растёт.

Экономист считает, что с этим надо что-то делать. Потому что такая политика в условиях, когда надо сокращать госдолг, огромный и в США, и в Великобритании, приведёт к тому, что у нас вообще не будет ни НИОКР, ни инноваций в значимых размерах. Во-первых, уверена она, нам надо признать, что государство не «ночной сторож», предназначенный только для исправления сбоев рынка. По сути, именно государство создало и сформировало основные черты множества этих рынков, беря на себя большие риски. Что было бы с финансовым сектором США в 2009 году, если бы этого не произошло?

Во-вторых (и это ключевое), за эти риски, в том числе НИОКР, государство должно получать вознаграждение. Иначе оно добьёт экономику своим растущим долгом. Но нынешняя налоговая система ничего не возмещает, ибо чересчур громоздка и малоэффективна (против столь креативных господ, как «яблочники» и «гугловцы»).

Решение этой проблемы г-жа Маццукато и называет третьей по очерёдности задачей. Как хотя бы частично вернуть деньги, которые государство вкладывает в инновации?»

Подробнее см. здесь — Александр Березин. Как американское государство создало iPhone

Почему бизнесмены близоруки (не только не стремятся к долгосрочному выигрышу, даже не видят его, как бы он ни был значителен), они сами прямыми словами пишут в статье «Блеск и нищета «академиков». И «требования бизнеса [к учёным] просты – учёный должен, не теряя профессиональных навыков учёного, превратиться в бизнесмена. Это естественным образом делает его непригодным для изысканий в области собственно науки, ибо затачивает моск под анализ проблем, скорее выгодных, чем научных (нужных для отбора теорий, имеющих отношение к истине, из массива «удобных» эмпирических зависимостей, описывающих данное явление более-менее точно; их часто ошибочно тоже называют теориями), и к поиску решений, дающих определённые деньги в предсказуемый срок, чем верных. То есть полное доминирование бизнеса убивает фундаментальную науку, а неполное требует госфинансирования[8]».

И снова Паренти: «Высказываются мнения, что накопление крупных состояний создает условия для экономического роста, поскольку только состоятельные люди могут предложить крупные суммы денежных средств, необходимые для долгосрочного финансирования новых предприятий. Однако во многих отраслях, например на железнодорожном и авиационном транспорте, в атомной энергетике, в разработках и производстве компьютеров, большая часть первоначального капитала выделяется правительством (то есть за счет средств налогоплательщика).

Но одно дело доказывать, что крупномасштабное производство требует накопления капитала, и совсем другое — высказывать предположения, что источником накопленных средств должны быть кошельки богатых.

Крупные корпорации получают субсидии правительства на масштабные научно-исследовательские работы. И они передают большую часть новаторских исследований более мелким компаниям и индивидуальным предпринимателям. Перечень новаторских заслуг крупных нефтяных компаний Exxon и Shell на удивление непримечателен. Коснувшись в беседе темы производства бытовых электроприборов, вице-президент корпорации General Electric заметил: «Мне не известны оригинальные новые товары, будь то электробритва или электрогрелка, разработанные какой-либо крупной лабораторией или корпорацией… Крупные корпорации захватывают позиции, скупают то, что считают нужным, и поглощают мелких разработчиков новых конструкций». То же самое относится и к последним достижениям в отрасли программного обеспечения.

…Одной из причин низкой производительности труда является технологическая отсталость. Не желая тратить деньги на модернизацию предприятий, крупные компании, ссылаясь на бедность массы людей, требуют финансирования из федерального бюджета для модернизации технологий—вероятно, для того, чтобы укрепить свои конкурентные позиции в борьбе с иностранными фирмами. Однако затем эти же компании создают огромные финансовые резервы для слияний и поглощений других компаний. Например, в 1981 году после сокращения двадцати тысяч рабочих мест, отказа модернизировать устаревающие предприятия и получения от правительства сотен миллионов долларов в виде субсидий, а также списания налоговой задолженности корпорация US Steel затеяла покупку компании Marathon Oil за $6,2 миллиарда.

 

Главный источник коррупции – бизнес, а не чиновничество

Насколько государство превосходит частника в позитивных аспектах социального бытия, описанных выше, настолько предприниматели хуже «чиновников» в негативных аспектах, прежде всего коррупции[9] и беловоротничковой преступности.

«Еретики экономики Стиглиц и Сакс явно задались целью свести в могилу либераловеров. Очередная статья Джеффри Сакса посвящена такому животрепещущему вопросу как коррупция, и где ее искать. Вопреки распространенному в либераловерстве мнении о том, что коррупция возникает исключительно от государства, и исключительно в *социалистических* странах Сакс заявляет: самые крупные инициаторы коррупции и всевозможных мошенничеств — это руководители и лоббисты «лучших компаний»….

…Мир утопает в корпоративном мошенничестве, и самые большие проблемы, похоже, наблюдаются в богатых странах – в которых, предположительно, есть «хорошее управление»…

… За последнее десятилетие каждая фирма на Уолл-стрит заплатила значительные штрафы за фальшивый бухгалтерский учет, инсайдерскую торговлю, мошенничество с ценными бумагами, схемы быстрого обогащения или прямое хищение со стороны руководителей…

…Через два года после крупнейшего финансового кризиса в истории, который был вызван недобросовестным поведением крупнейших банков Уолл-стрит, ни один финансовый руководитель не сел в тюрьму. Когда компании штрафуют за должностные преступления, их акционеры, а не руководители и менеджеры, платят по счетам. Штрафы всегда составляют лишь небольшую долю денег, добытых нечестным путем, что для Уолл-стрит означает, что коррупция приносит устойчивую прибыль. Даже сегодня банковское лобби жестко критикует регуляторов и политиков….

…Безнаказанность широко распространена – в действительности большинство корпоративных преступлений остаются незамеченными. Те немногие, которые раскрывают, заканчиваются порицанием, и компания — то есть ее акционеры – выплачивают скромный штраф. Истинным виновникам в верхушке этих компаний редко приходится беспокоиться. Даже тогда, когда фирмы платят мега-штрафы, их руководители остаются на своих должностях. Силы акционеров так рассеяны и они так бессильны, что мало контролируют менеджмент…

…Коррупция также присутствует и в американской политике….

…компании являются основными источниками финансирования политических кампаний в таких странах, как США, а сами политики часто являются совладельцами, или, по крайней мере, молчаливыми бенефициарами корпоративных прибылей. Примерно половина американских конгрессменов являются миллионерами, и многие из них имели тесные связи с компаниями еще до своего прихода в Конгресс…

…В результате, политики часто закрывают глаза, когда корпоративное поведение выходит за рамки. Даже если правительства пытаются соблюдать закон, у компаний есть армии юристов, чтобы отводить от них любые претензии. Результат – культура безнаказанности, основанная на хорошо зарекомендовавшем себя ожидании того, что корпоративные преступления окупаются…

…Так что в следующий раз, когда вы услышите о коррупционном скандале в Африке или в других бедных регионах, спросите, где он начался и кто руководит коррупцией. Ни США, ни любая другая «развитая» страна не должна показывать пальцем на бедные страны, поскольку зачастую проблемы на самом деле создают самые влиятельные глобальные компании.

См. на эту же тему «О мошенничестве по-крупному» и «Не лучше ль на себя, дядь Сэм, Оборотиться?»

 

Далее видим, что примеры США и других кап.стран показывают: коррупция и приватизация — две стороны одной медали. Первая способствует второй в разрушении сохраняющегося в развитых, и не только там, кап.странах государственного и общественного секторов, а вторая — является одной из причин, вызывающей… Коррупцию! Которая оказывается просто конкурентным преимуществом сторон, участвующих в процессе приватизации, т.е. оказывается имманентно присущей капитализму.

Иными словами, бизнесмен всегда криминальнее чиновника (см.яркий российский пример). «Чиновник» в норме (как идеальный тип, если веберовским языком) – это гражданский офицер, у него воспитываются идеалы, связанные с общим благом, сравнимые с репутацией у исследователей, честью у офицеров и пр.

Лучшая часть из них этому следует, часто вопреки разлагающему влиянию среды «свободного предпринимательства» и обслуживающих его «свободных СМИ», как это было в «старой Пруссии», бывает доселе в странах «социального капитализма» и было всеобщим явлением при социализме. Там в силу бесклассового общества управляющий слой отличался лишь должностью, т.е. был не «бюрократами» классовых государств, а коллегами и товарищами управляемых, скажем, директор завода и школы в отношении инженера, учителя и рабочего, секретарь обкома в отношении других коммунистов и пр.).

А вот бизнесмен (опять же как идеальный тип) ради прибыли всех продаст и выдаст, для него нет ничего святого – не потому, что плохой и безнравственный человек, в силу рода занятий должен уметь эксплуатировать нас и опережать себе подобных в этому умении лучше других. И даже если у «чиновника» от помянутых идеалов ничего не осталось коррумпированный, вороватый или глупый — свою выгоду он будет преследовать не так рьяно, как бизнесмен.

А значит и вреда людям (или общему благу) нанесёт меньше: ведь единственным источником этого блага является наш труд, работников, который чиновник может сберечь, а может и расточить — а вот бизнесмен всегда оборачивает только в свою пользу, ergo — против людей. С этим злом можно мириться до тех пор, пока и люди, не бизнесмены, на выгоду падки. Но важно

а) честно сказать, что частное предпринимательство и его мотивационная подоснова — жажда наживы, любовь к «платности», социальный расизм по отношению к «наймитам» — зло, его надо ограничивать, вытеснять, уменьшать вред от него специальными правилами, как ПДД уменьшают риск от свободной езды для всех, но стесняет водителей, желающих не считаться с другими водителями и пешеходами;

б) действовать в направлении ограничения и вытеснения этого зла, см. «Околопрограммное: технологии левой идеи». Чем больше стеснён капитал социальным государством, чем больше ограничена свобода предпринимательства сильными профсоюзами, экологическими законами, бесплатными здравоохранением и образованием, тем меньше у гг.предпринимателей и возможностей для коррупции, и сфер её приложения, и конкретных поводов. Чиновники лишь его слуги, работающие на частное здравоохранение и прочих частников, стремящихся проникнуть в социальную сферу, ранее для них бывшую не вполне открытой. Поэтому навальнисты и прочая буржуазная публика активно искажает протест против коммерциализации социалки, направив его по ложному руслу «против коррупции».

 

Иными словами, «fair play» частного предпринимательства — это как дух святой или благодать божия: муллы, попы и раввины всё время твердят, но никто не видел, реальность же показывает обратное. Не зря истово ратоборствующие за свободу предпринимательства правые республиканцы в США, для которых даже Обама – «социалист», объясняют urbi et orbi, что Конституция этой страны защищает (или оправдывает) коррупцию. У нас так некогда в упоении победой говорили в 1992 г. демократы (Г.Х.Попов).

Наконец, для трудящихся по уровню риска и числу жертв беловоротничковая преступность много опаснее уличной, хотя телевизор твердит, что наоборот. Вот недавний пример из Турции Эрдогана, вполне сравнимой с путинской РФ и по этому показателю (вспомним «Булгарию» и гибель шахтёров, за которую менеджеры не понесли ответственности). См. также рассказ Майкла Паренти о «преступлениях в офисах» («Демократия для избранных», С.154-178).

 Заключение

Сравнимый градус вранья у либеральной идеологии и религии вполне понятен (в том числе в обсуждаемой теме). Начиная с 1950-х гг., когда «свободный мир» во главе с США занялся «отбрасыванием коммунизма», либерализм из революционной идеологии стал охранительной, вместо борьбы с реакционными пережитками вроде фашизма, расизма, сексизма вступил с ним в союз, чтобы спасти отживший своё капиталистический строй от «красной заразы». Что было хорошо видно на примере «диссидентского движения» в СССР, из противостояния советского прогрессизма ставшего источником таких пережитков, и после победы в 1989-1991 гг. заразившего ими общество[10].

И сейчас либералы — это не свободно-мыслящие или хотя бы рационалисты, но верующие в собственные идеологемы столь же истово как верующие в свои. Истовость, естественно, компенсирует ложность любимых теорий, неспособность обосновать их рационально или защитить фактами. И действительно, уровень лицемерия у защитников капитализма сравним с клерикальным:

«Если государственная власть является гарантом и хранителем капитализма и если власть и бизнес настолько тесно переплетены, что нередко неразличимы, тогда почему представители бизнеса так критически относятся к «власти, которая вмешивается в экономику». Этому есть ряд объяснений. Во-первых, Америка частных корпораций совсем не против мер государственно-монополистического регулирования, которые ограничивают доступ на рынок, субсидируют избранные отрасли экономики, устанавливают производственные стандарты, выдержать которые способны только крупные компании, ослабляют более мелких конкурентов и поддерживают монопольные цены. Этот вид правительственного регулирования давно получил одобрение корпораций агропромышленного комплекса, систем дальней связи, энергетики, нефтедобычи, фармацевтики и других отраслей экономики.

Крупный бизнес хотел бы ликвидации таких мер  государственного регулирования, как антитрестовское законодательство, а также нормативных актов, защищающих рабочих, потребителей и окружающую среду. Они воспринимаются бизнесом как проклятье, поскольку могут повлечь за собой сокращение прибыли. Отмена мер государственного регулирования предоставляет бизнесу возможность свободно продолжать гонку за прибылью, освободив себя от возмещения общественных затрат на эту гонку. Отмена государственного регулирования горнодобывающих компаний развязала им руки в проведении открытых разработок месторождений и опустошении природного ландшафта без всякой обязанности оплачивать расходы на восстановление природной среды.

Отмена регулирования позволяет руководителям частных фирм получать дополнительные доходы и выплаты, не информируя об этом акционеров и налогоплательщиков, что один журналист, специализирующийся по проблемам бизнеса, назвал «лицензией на воровство». Отмена регулирования позволила банкам повысить тарифы за обслуживание клиентов в то время, когда их собственные расходы на обслуживание клиентов с помощью компьютеризованных технологий снизились. Как заметил один член Конгресса: «Дальнейшего сокращения регулирования шумно требуют не клиенты, а банкиры».

Бизнес не слишком привержен неким абстрактным принципам «свободного рынка». Государственное регулирование, которое приносит увеличение прибылей, — приветствуется, а если оно сокращает прибыли — осуждается. Только в последнем случае из залов заседаний советов директоров компаний раздаются требования об отмене государственного регулирования. Бизнес заботит только то, что законодательство о государственном регулировании может распространиться на новые округа, что прибыль может начать снижаться вместо повышения или начнет расширяться государственный бесприбыльный сектор экономики.

Подавляющая часть словесной оппозиции правительству — это манифестация приверженности деловых людей мировоззрению бизнеса, вера в достоинства прямолинейного индивидуализма и частной конкуренции. То, что эти люди в своих корпоративных делах способны пойти против собственных убеждений, не означает, что их убеждения лицемерны. Убеждений искренне придерживаются потому, что они обеспечивают собственные интересы. И именно совпадение убеждений с собственным представлением о себе и со своей личной выгодой делает убеждения настолько притягательными и доказательными для их горячих сторонников. Многие деловые люди, включая тех, кто извлек выгоду из правительственных контрактов, субсидий и налогового законодательства, считают, что полученный ими доход является результатом их уверенности в себе, их личных усилий и талантов на остроконкурентном «частном» рынке. Они считают, что та помощь, которую бизнес получает от правительства, приносит пользу всей национальной экономике, а помощь, которую получают другие, — это спасение паразитов и тунеядцев»

Частная причина того же самого — успех социальной работы государства (и даже предпринимательства государства — за счёт роста доходов занятых на национализированных предприятиях, их более устойчивого положения в сравнении с занятыми в частной сфере) предполагает снижение социального неравенства и рост социального влияния трудящихся масс, рост их достоинства, самосознания и пр., что бизнесу — как нож вострый.

Значит либералы — идеологический рупор бизнеса — будут выступать против этого; если же образование, медицина и пр. — такие же сферы предпринимательства, как продажа колготок и «свободные СМИ», нет опасностей социальной реабилитации и статусного подъёма угнетённых. Что они делают с беспримерной наглостью: «Сегодня на митинге против коммерциализации медицины с удивлением обнаружил флаги и активистов «парнаса», «солидарности», «партии прогресса Навального». Сначала подумал, что они там контрпропаганду ведут — мол рыночные реформы это хорошо, неэффективные врачи переквалифицируются в дворники, неэффективные пациенты вымрут, зато медицина станет крутой и современной, как в Чили при Пиночете. Навальный вот ещё год назад двигал тему о необходимости оптимизировать и сокращать больницы. Ещё подумал, какие смелые ребята. А оказывается нифига, сокрушаются, что бедным лечиться не на что, и врачей жалко. Нет пределов политического цинизма».